Код Независимости

Да

Когда сквозняк страха проносился по дому, она хваталась за шариковую обыкновенную ручку как за спасательный круг, брошенный ей чьей-то сильной и доброй рукой.

Она хватала эту копеечную ручку и начинала писать, буквочки и фразы из них, и слова всякие, изящные и стройные. Они выстраивались по ее желанию в сочиненные и сложно сочиненные предложения, которые торопливо вырывали ее из подлого подвоха страхов, которые постепенно отдалялись, она успокаивалась. Иногда она, не отрываясь от записи, будто боясь потерять её смысловую нить, оглядывалась на хлопнувшую громко форточку, захлопнувшуюся от сбегавшего от её счастливой уверенности, ужаса. Непонятно откуда обрушившегося на неё короткое время назад, а теперь улепетывавшего, как нашкодивший ребенок.

И Надя писала, заносила на страницы толстой амбарной тетради всю хронику своего страха и ужаса. И делала это так быстро, красивым круглым почерком. И эта невидимая дуэль всегда заканчивалась её победой и хлопнувшей ненароком как-то форточкой.

Как-то Надежда разговорилась со своей приятельницей, которая несколько бестактно сообщила, что она не боится за будущее своих детей, у них все есть.

И квартиру свою роскошную в центре, она уже отписала дочери.

Надежда тогда с грустью поняла, что она после себя оставит только почерк, много почерка. Как след её души. Записи эти никому конечно же не нужны, но пока толстые, ее записей, тетради занимали несколько полок в книжном шкафу.

Она иногда перечитывала их, наугад вытащив, и тогда, читая, понимала, что прожила в общем легкомысленную жизнь, и кроме нее эти дневниковые записи никому не интересны. Ей стало немного стыдно, вдруг кто-то из взрослых сыновей случайно прочтет, и узнает о ней больше, чем положено знать им о матери.

Надежда вдруг ясно представила себе эту картину и захотела сразу защититься от этой возможной случайности.

Но как? Куда это все девать. Надежда будто споткнулась об этот вопрос. И даже растревожилась слегка.

Она подошла к полке с цветными корешками тетрадей, исписанных ей за все годы, и постояла перед ними, будто в почетном карауле.

И тут в её разум врезался громкий чих и грохот в прихожей. Вошел Федор, сын, у него были конечно свои ключи.

— Мамуля, салют! Есть будешь, я пиццу заказал на твой адрес. Сейчас доставят.

Он подошел к Надежде, легко поцеловал в висок, и не дожидаясь её ответа, пошел в ванную мыть руки, по старой детской привычке, навязанной ему матушкой.

Надежда захлопнула толстую свою тетрадь, едва поспешно поставила точку на конце фразы. Она чувствовала, что фраза эта оказалась какой-то коротконогой коротышкой, смысл улетучился, сбежал от непонятного чиха сына, и его громкого, пусть даже ласкового, голоса.

Она поставила тетрадь на полку рядом с другими и услышала звонок в дверь.

Это доставили пиццу, и они с сыном сладко поели на кухне. Потом долго пили чай.

И Надежда вдруг спросила:

— Что мне делать с моими тетрадями? Их уже так много.

— Никаких проблем. Только скажи, враз освобожу полки.

И это обещание сына, пусть и неопределенное, повергло её опять в страх и ужас. И она почувствовала привычный этот сквозняк тревоги, будто ветер раскрыл своей силой форточку, а то и целую фрамугу. Она пошла проверить эту свою догадку, но в комнате было тепло и тихо. Опять она скользнула взглядом по ряду цветных корешков и вдруг ясно поняла, что эти записи — то, что было для нее надежным заслоном от всех переплетов жизненных эпизодов, случайных болей в них, или закономерных обид и разлук. Этот узор из круглых буквочек ее почерка был самым надежным, самым любимым, её сутью и смыслом.

Она вспомнила, как в зависимости от её настроения или самочувствия, буковки выглядели по-разному. Особенно утешительно и мощно поддерживала ее заглавная буква, “Д” в слове “Да”. И вообще каждая буковка имела свой неповторимый характер и свою убеждающую силу. И Надежда любила каждую из них. Навсегда.

Она вернулась на кухню, обняла и поцеловала в макушку Федю.

— Потом, как-нибудь потом.

Но Федя разговаривал по телефону и, казалось, не понял, что сказала ему Надежда.

Надя стала убирать со стола.

Федор складывал остатки пиццы в коробку.

— Это мне на вечер, — пояснил он Надежде. — Буду работать допоздна.

— Спасибо, что зашёл.

— Это мой долг, — отшутился сын и поцеловал казенно в щеку. — А по поводу этой макулатуры — потом, так потом. Не заморачивайся.

Федя исчез.

Надежда с облегчением выдохнула из себя напряжение от диалога с сыном.

Она боялась даже представить, что ждет ее милые эти тетради с округлым легким, и не всегда понятным почерком.

И опять страх вернулся, и только было хотел присесть на стул рядом с Надеждой, как она резко взяла с полки последнюю свою тетрадь. Открыла ее в нужном месте и поспешила закончить фразу, так не вовремя прерванную приходом сына. Она ее закончила и внизу страницы прописью легкой написала “Да”, с большой прописной буквы. Подумала и трижды подчеркнула широкой мощной заметной чертой. И в этой линии была законченность смыслов всех ее страхов. И ещё она подумала, что от людей нынешних не останется даже почерка. Только печатный текст.

И Надежду так расхрабрило это открытие, что она распахнула на кухне большую форточку. Очень мешал устойчивый запах пиццы. Но Надежда знала, что этот запах быстро уйдет, это тебе не сквозняк страха, навеянный из непонятного никому будущего.

А Федя вышел, сел в синюю свою “БМВ”, и смело развернувшись, выехал на проспект.

— Что так долго? — спросила у него некая девица на заднем сиденье, подкрашивая губы и глядя в зеркальце.

— На вот доешь, — Федя протянул девице коробку с остатками пиццы.

— Ура, — девушка искренне обрадовалась еде. — А когда ты познакомишь меня со своей матушкой?

Федор молчал долго, тихо ответил:

— Потом, как-нибудь потом.

Но девушка не слышала его. Она доедала пиццу и смотрела в окно.

Федор открыл окно в машине, его почему-то раздражал запах еды, и почти пропел, как о предстоящем удовольствии:

— Потом, как-нибудь потом.

Стеганая тетрадь,

19 февраля 2022