Соучастники

Глава 41

Разумеется, Сильвии я об этом ни слова не сказала. Потому что говорить было почти нечего. Что я видела, как два человека заходят в лифт, направляясь в номер Хьюго? Это вообще можно было подать как обычное дело. Женщин постоянно приглашают в гостиничные номера.

Но мое молчание было моим наказанием. Остаток съемок я прожила, парализованная испугом. Прошли дни, прежде чем я увидела и услышала Холли, хотя она жила от меня в одном шаге. За выходные она так и не ответила на мое смс, и я от этого испытывала то беспокойство (по-прежнему ли она хочет дружить?), то облегчение (будь что не так, она бы обязательно мне сказала).

Я написала ей еще одно обтекаемое сообщение.

Если тебе от меня что-нибудь нужно или хочешь поговорить, только скажи.

Но снова ничего.

Казалось чуть ли не абсурдом, что впереди у нас была еще одна съемочная неделя. В понедельник мне пришлось провести бóльшую часть дня в офисе, и я лишь мельком увидела, как она уходит со съемочной площадки, когда пришла туда сама. Во вторник было то же самое. Но среда была важным днем, потому что тогда должна была состояться пересъемка кульминационной сцены, которую мы пытались снять на второй неделе. Последнее столкновение между Кэти Филипс и главным злодеем, Максом, происходит на крыше ее уединенного летнего домика после того, как все остальные вышли из игры. Ночь, за Кэти только что охотились по всему дому, она уцелела и теперь – посреди грозы – берет верх в отчаянной драке. Макс, следуя примеру всех великих кинозлодеев, разбивается насмерть.

Съемка была трудная – в нее входили дождь, ветер, спорадические вспышки молнии (все, разумеется, искусственное) и хореографическая драка между Холли и Барри на декорациях, построенных на возвышении и с уклоном (чтобы изобразить наклонную крышу). Камера держалась на кронштейне, который двигался вдоль крыши и поднимался над ней, чтобы снимать драку с разных ракурсов – пусть зритель еще сильнее поволнуется.

Мы поставили эту сцену на вторую неделю, но аппарат, который должен был имитировать молнию, не работал как следует: он не производил эффекта молнии по команде, в тот самый момент, когда Зандеру это было нужно. (Сет потом требовал, чтобы поставщики осветительной аппаратуры заменили аппарат и сделали нам скидку.) Хьюго, Сильвия и я пытались убедить Зандера обойтись материалом, который у нас уже был, но он оставался непреклонен.

– Нет, молния должна освещать лицо Кэти в тот самый момент, когда она произносит эту реплику. В тот раз не получилось, а на постпроизводстве этого не подделаешь, – настаивал он. – Надо переснять.

Режиссеры – требовательные перфекционисты, которым всегда нужно повиноваться; поставить пересъемку можно было только на последнюю неделю производства, когда все уже совершенно обессилели. И Холли – прежде всего.

В день пересъемки я и еще много народу стояли на краю площадки, не сводя глаз с прибора-молнии, словно это был какой-то троянский конь, наделенный властью даровать нам в тот день либо победу, либо поражение.

Я увидела, как Холли входит на студию с Джо, помощником режиссера, с ними были Клайв и Мариса. Ее героиня, Кэти, всю вторую половину фильма носила один и тот же наряд: джинсы, облегающую толстовку на молнии, а под ней – очень ей шедший серый топ. Но в этой сюжетной точке с толстовкой уже распрощались, и ее торс был облачен только в топ – подобающим образом разодранный. Клайв также добавил ей при помощи грима шрамов, синяков и грязи, которыми Кэти постепенно покрыла лицо и руки во время своих испытаний. Особенно миловидная царапина была у нее под ключицей – украшала ее фарфоровую кожу над самой грудью. На этот счет распорядился Зандер.

Надо сказать, для Клайва эти шрамы стали кошмаром – ему нужно было каждый день их фотографировать и кропотливо воссоздавать на теле Холли в одном и том же виде. Серая майка тоже существовала в десяти – по меньшей мере – вариациях, в разной степени замызганных и разодранных сообразно тому, когда та или иная сцена происходила по сюжету.

Несмотря на все эти искусственные пятна и шрамы, Холли по-прежнему сияла своей прирожденной харизмой. Даже тогда, когда хотела быть незаметной.

Я подумала о своих оставшихся без ответа смс.

На дальнем конце площадки Хьюго отреагировал на появление Холли улыбкой. Улыбка казалась натянутой, но он помахал ей рукой. Она отвернулась. Я прямо почувствовала, как у нее напряглись плечи, как она недвусмысленно подставила прямо под взгляд Хьюго свою узкую спину в топе. Хьюго вернулся к своей беседе и заговорил на какой-то децибел громче, чем было нужно.

Прогнав сомнения, я прошла несколько футов в направлении Холли, кивавшей в ответ Марисе.

Я осторожно положила руку ей на предплечье – Холли вздрогнула. Резко обернулась с диким, испуганным выражением лица.

– Да я это, привет, – прошептала я, улыбаясь ей. – Ну как ты? Последняя неделя съемок…

– Ой, – сказала Холли; ее голос звучал немного удивленно. И прохладно. На секунду мне показалось, что мы в школе, она – популярная чирлидерша, а я – неуклюжая ботанша, до которой никому нет дела, из кожи вон лезущая, чтобы на нее обратили внимание.

– Привет-привет, – сказала она. И добавила: – Прости, мне на выходных нужно было одной в тишине побыть. Подготовиться к последней неделе.

– Ты в порядке? – спросила я, по-прежнему тревожась.

Она не ответила. На ее лице появилась гримаса – совершенно непритворная.

– Я устала. Хочу с этим разделаться, и все.

– Понимаю, – кивнула я. – Эта сцена – какой-то кошмар…

– Не только эта сцена. Все эти съемки херовы, – пробормотала она с несвойственной ей злостью.

Отреагировать я не успела, потому что Джо повел ее на площадку, а Клайв пошел с ними, второпях пытаясь довести до совершенства ее водостойкий макияж.

Я отвлеклась от происходящего и гадала, не ослышалась ли я. Горечь и злоба в ее голосе никак не вязались с ее обычным добродушием.

Она залезла на покатую крышу (которая на самом деле всего на пять футов возвышалась над застланным матами полом).

Холли всегда была подлинным профессионалом, даже тогда. Ее сверхъестественная способность все скрывать, делать вид, что мир идеален, позволяла ей быть выше него. Но я видела, как она, примостившись на этой крыше, оглядела помещение, ища глазами по краям площадки, в окружавшей ее темноте одного конкретного человека. Когда она нашла его, ее лицо омрачил мимолетный страх – и тут же исчез.

Я думаю, что одна это заметила. Все остальные так и пялились на этот чертов прибор-молнию.

– Холли, готова? – прокричал Скотт, второй режиссер, туда, где она стояла на искусственной крыше.

Прошло уже два часа, и мы наконец были готовы к крупному плану Холли. Тому, на котором молния должна была ударить в тот самый момент, когда она произносит свои кульминационные, ликующие реплики в адрес злодея.

Барри, актер, игравший ее врага, ушел в свою гримерку на перерыв. Следующие кадры были только с Холли – камера в лицо, волосы и тело насквозь мокрые от поддельного дождя, которым мы ее поливали.

Тут Кэти должна была быть твердой, всесильной – молодой матерью, дерущейся за то, что осталось от ее жизни. Реплик у нее было мало, камера медленно надвигалась на ее лицо, и вот на последней реплике ударяла молния, освещавшая ее победный крупный план.

Холли приняла нужное положение, и Карлос, микрофонный оператор, поднял над ней микрофон.

Камера начала свой медленный наезд.

– Приходилось ли тебе чувствовать себя по-настоящему одиноким? – произнесла она, глядя вниз.

Тут налетел ветер из ветровой машины, и на глаза Холли шлепнулась мокрая прядь волос.

– Стоп, – проворчал Зандер.

– Стоп! – крикнул Скотт. – Клайв, можно как-нибудь сделать так, чтобы этого с ее волосами не повторилось?

– Да нет. – Клайв равнодушно пожал плечами. – Разве что заколоть могу, но я не думаю, что это будет выглядеть естественно, как вам хочется. С ветровыми и дождевальными машинами всегда риск.

– Ладно, я просто спросил, – пробурчал Скотт. – Все по местам.

Камера отъехала туда, где была в начале съемки.

Холли начала заново.

– Приходилось ли тебе чувствовать себя по-настоящему одиноким?

Камера наезжала на нее, ветер и дождь бушевали вокруг ее лица. Она светилась сознанием своей победы, несмотря на грозу, темноту и царапины на коже.

Она начала следующую реплику.

– Действительно одиноким. Словно весь мир тебя покинул, и ты единственный человек, существующий в твоем представлении о мире… И скоро тебя тоже забудут.

Я великое множество раз читала эти реплики про себя, когда бесконечно редактировала сценарий. Но Холли каждый раз произносила эти слова по-другому, подсвечивая какой-нибудь новый смысл легким изменением тембра.

Теперь ее голос звучал совсем негромко, приютившись в тихой силе.

– Так вот, Макс, – сказала она. – Тебя забудут.

Камера подошла еще ближе, молния сверкала на заднем плане.

Ее голос сделался чуть слышным.

– Потому что в моем мире есть не только я.

По команде ударила молния: лицо Холли укрупнилось во вспышке ослепительного белого света.

– Там есть я и моя дочь.

Последнюю реплику она проговорила почти шепотом. В тихости ее голоса было что-то жуткое, но я услышала, что Зандер недовольно фыркнул. Секунды через две он пробурчал:

– Стоп.

– Стоп! – крикнул Скотт.

На площадке все расслабились, напряжение спало.

За моей спиной хихикнул Хьюго.

Зандер что-то резко говорил Скотту на ухо – с явным неудовольствием. Я сидела рядом с ним на кресле Сильвии, прямо перед монитором, на котором по-прежнему был крупный план Холли, хотя запись не шла.

Если я смотрела на саму Холли, то она была маленькой, хрупкой фигуркой, одиноко сидящей в темноте, свесив с крыши тонкие ноги. Но если я смотрела на монитор, то ее лицо заполняло весь экран, вневременное и безупречное, даже когда она старалась быть незаметной.

Я пригляделась. Лицо Холли было мокрым от фальшивого дождя, и кто-то дал ей полотенце, чтобы она могла утереться между дублями. Но я мельком увидела другую влагу, блестевшую на ее коже и стекавшую по ее лицу. Слезы.

Вдруг она бросила взгляд в сторону, вытерла щеку и кому-то улыбнулась. Камеру загородил Клайв, вошедший в кадр, чтобы поправить ей макияж.

Я призадумалась. Холли плачет на площадке.

Да, конечно, сцена была трудная, но я раньше ни разу не видела, чтобы она плакала – если этого не требовала роль. Вот только в тот момент по сценарию персонажу Холли полагалось торжествовать, едва ли не злорадствовать. А не ужасаться и не горевать.

Тревога о Холли вдруг меня переполнила, но к ней было не подступиться. На этой крыше она казалась такой недосягаемой – хотя на мониторе я видела ее крупным планом.

– Так, Холли, – говорил Скотт. – Первый дубль был неплохой, для начала. Можем еще раз попробовать – только можешь последнюю реплику сказать погромче? Тебя под конец почти не было слышно, а ведь Кэти тут должна чувствовать себя победительницей.

Холли кивнула.

– Ладно, – сказала она тусклым голосом.

Я видела, как она, дожидаясь начала съемки, придала своему лицу спокойное выражение, вернула на него профессиональную маску.