Соучастники

Глава 17

Я знаю, Том хочет, чтобы я продолжала, но сейчас я просто не могу. В этом месте истории я натолкнулась на какое-то физическое сопротивление. Внутри перегородило дорогу.

Я понимаю, что лишилась сил. Взглянув на часы, потом в окно, я вижу, что свет стал другим. Лежащие на мидтауне тени вытянулись под солнцем.

Я вижу мешки под глазами Тома Галлагера и думаю: сколько часов в минувшем году он провел, выслушивая рассказы озлобленных, сожалеющих о чем-то женщин, обозревая психологический ущерб, причиненный прошлым?

Тишина. Мы оба молчим.

– Вы хотите продолжать? – Я различаю в его голосе нотку озабоченности; может быть, ему и правда не все равно.

Я колеблюсь.

– Не уверена, что могу. Сейчас.

Минувшие несколько часов уровень тошноты в моем теле повышался, веля мне остановиться, не заходить дальше.

Я хочу прекратить все, даже не доходя до Лос-Анджелеса. Остаться тут, в Нью-Йорке, в городе, который всегда был мне домом, – и ничего этого никогда не случится. Но я знаю, что это неправда, потому что все уже начало случаться на этом кипучем острове, кварталах в сорока от того места, где мы с Томом сейчас сидим.

– Я могу вернуться. Рассказ-то не окончен.

– Разумеется, – соглашается Том. – Я уже несколько месяцев этим занимаюсь, так что спешки особой нет. Если хотите продолжить попозже… Может, на следующей неделе – можем встретиться.

Может, думаю я.

От солнца, наверное, отошло облако, потому что с неба вдруг бьет свет, слепит меня. Я поднимаю руку прикрыть глаза и щурюсь на Тома.

– Послушайте, – говорит он мягко, – вам решать. Чего вы хотите?

Когда я выхожу из этого августовского небоскреба, отметившись на проходной в шестнадцать двадцать одну, сдав пропуск с пиксельным подобием моего лица, возвращаться домой я не готова.

Дома-то что? Пустая квартира. Очередные студенческие сценарии на проверку.

До Манхэттена я теперь редко добираюсь, поэтому, наверное, можно себя и побаловать. Сходить в “Квод” на последний иностранный фильм или посидеть на скамейке в Центральном парке, посмотреть, как старики в шахматы играют.

Но какая бы мысль ни была у меня поначалу, оказалось, что я иду в сторону даунтауна, прочь от неонового разлива Таймс-сквер, стремясь куда-то подальше, куда-то, где будет поменьше народу.

Взглянув на телефон, я вижу сообщение от сестры, но не обращаю на него внимания. Я уже не отвечаю на ее смс немедленно, как раньше.

Из головы у меня не выходит юная Холли Рэндольф, волнение, с которым я наблюдала за ней на пробах. Я думаю о надежде стать той, кем я могла бы стать, которая была у меня в двадцать семь лет. И о той, кем оказалась Холли.

Я бездумно захожу в метро, выныриваю на тротуар Канал-стрит.

Я иду словно в трансе. Ноги сами ведут меня по асфальту знакомой дорогой, но сознательно я бы этой дорогой не пошла. Наверное, на каком-то глубинном уровне мое тело запомнило путь и, словно какой-то инстинкт возвращения у перелетных птиц, неуклонно влечет меня туда, куда мне суждено прийти. В то место, куда я слишком часто попадала летними вечерами, пока мы не перебрались в Лос-Анджелес.

Оказавшись там, я с трудом его узнаю. Частный клуб либо закрылся, либо переехал.

Заведений вокруг я тоже не узнаю. Пиццерия стала роскошным маникюрным салоном. Винный магазин, где я затаривалась на ночь, стал органик-кофейней, где подают куркума-латте. Но я узнаю вход, где часто проскальзывала за стеклянную дверь в узкий, сверкающий коридор.

Я стою на тротуаре, задрав голову, ищу то окно на четвертом этаже. То, у которого стояла бы десять лет назад, рассматривая кого-нибудь на улице – кого-нибудь, очень похожего на меня.

Я бы тогда не поняла, что это мое будущее смотрит на меня снизу.