Соучастники

Глава 39

Две недели спустя Том Галлагер находится в моей квартире в Бруклине, на неблагополучной окраине Уильямсберга.

Я пригласила его к себе на последний наш разговор. Я говорю себе, что никаких скрытых мотивов тут нет – просто прибегнуть к помощи родных стен.

Я читала немало недавних разоблачений и знаю, что многие приглашали журналистов к себе домой и там излагали свои повести из прошлого. Некоторые звезды даже рассказывали свои истории репортерам в уединении гостиничного номера – черноватая ирония, которая меня почему-то забавляет.

Мой дом не производит большого впечатления – скромное жилье, которое я едва могу себе позволить на свою преподавательскую зарплату. Я уже довольно давно не впускала в свою квартиру мужчины какого бы то ни было возраста. Но, глядя этим утром по сторонам, я понимаю, что краснеть мне, в общем, особо не за что.

Квартира моя просто обставлена, к стенам скотчем прикреплены постеры – картины, виды, – как будто я еще студентка. С первого взгляда и не скажешь, что я когда-то работала в киноиндустрии. В прихожей – большой японский постер к “Кинг-Конгу против Годзиллы” (1962), но никаких фотографий меня на съемочной площадке или на красной ковровой дорожке, никаких памятных хлопушек-нумераторов и уж точно никаких “Оскаров” и “Золотых глобусов” на видном месте.

Но если Том приглядится, то увидит стопки студенческих сценариев, книги о сценарном деле и кинокритике, объем и разнообразие моего собрания DVD, громоздящихся на полу, на столах, на подоконнике.

DVD c “Яростной” я оставила на журнальном столике – макгаффин, так и бросающийся в глаза. Зоркий расследователь вроде Тома никак не пройдет мимо, не высказавшись на его счет.

Но, дожидаясь, пока заварится наш чай, глядя, как Том вежливо просматривает заглавия моих книг, работы, выбранные мной для стен, я нервничаю. Какое мне дело, что этот двадцатисемилетний человек подумает о моем выборе литературы?

Он просто журналист, пришел поработать. Извлечь из меня остаток истории.

А я – просто источник, освобождаюсь от прошлого. Все еще раздумываю, сколько ему рассказать.

Это транзакция, прагматичный обмен, и не более того.

Как по сигналу, Том кивает на DVD с “Яростной”, лежащий на журнальном столике.

– Пересматривали?

Мы сидим на противоположных концах дивана, между нами – полторы подушки. Диктофон – рядом, на журнальном столике, но не включен.

– Забавно – наткнулась на распродаже в библиотеке Куинса. На той неделе.

Я описываю случившееся подробнее, преувеличивая свое потрясение.

Он отзывается со вдумчивым воодушевлением; его голубые глаза горят.

– А что библиотекарша сказала? О том, что вы на этом фильме работали?

– Я… ей не говорила. Я просто… Ну а зачем?

Молчание, и я смотрю на пар, поднимающийся над моим марокканским мятным чаем, чувствую, как давит на меня вес минувших десяти лет. В этот момент он кладет палец на кнопку записи диктофона.

– Вы не против? – спрашивает он.

Загорается красный огонек, и он откидывается назад. Мы снова на безопасном расстоянии друг от друга.

– Какие сейчас чувства вызывает у вас этот фильм? – спрашивает он.

– Я знаю, что должна гордиться, – говорю я. – Фильм-то хороший. Награды получал, в некоторых кругах это культовая классика. Но… к его созданию имела отношение другая моя ипостась. Более молодая, более доверчивая я.

Сара, которая хотела одного – появиться в титрах, где мое имя было бы сдавлено до неузнаваемости.

– Мне стыдно, что я была такой доверчивой. За то, что так вкалывала… впустую.

– Вам правда кажется, что впустую?

– Да, – раздраженно огрызаюсь я. – Впустую. Ну, серьезно… Что я с этого получила?

Я обвожу рукой квартирку, груды непрочитанных студенческих сценариев, из которых никогда ничего не выйдет.

– Что вы сейчас чувствуете, когда думаете об этом фильме? И о съемках, и обо всем, что произошло?

– Я чувствую стыд. За свою глупость… И я чувствую вину.

Смотрю в сторону, на пустой телеэкран. На его тусклой черной поверхности отражаются наши фигуры.

Мысленно я вижу – со спины – фигуры двух молодых женщин, входящих в золоченый лифт лос-анджелесского отеля десять лет назад.

– Вину? – Вопросительная нота в голосе Тома звучит, как колокол.

– Да, вину. – Я снова смотрю ему в глаза. – Готовы дослушать мою историю?

После той вечеринки дома у Хьюго все оставшееся время съемок я была зомби.

– В каком смысле “зомби”?

Тут я могла бы пошутить насчет Джорджа Ромеро, “Съемки живых мертвецов” или чего-то в таком духе, но ничего смешного в этом нет.

Наверное, оцепенение, в которое я впала наутро после той вечеринки… в общем, это оцепенение длилось до конца съемок, а возможно, и несколько месяцев после них. Будучи не в силах никому рассказать о том, что случилось в тот вечер, я спряталась в одинокий, безрадостный кокон – и сосредоточилась исключительно на завершении съемок, на том, чтобы одолевать рабочую логистику, бесконечный список дел, внешне играть роль дружелюбного, компетентного продюсера.

Но больше ни с чем справиться я не могла. Я лишилась всех прочих устремлений, всякого реального ощущения восторга и товарищества.

Внутри я развалилась на части.

Над всем этим нависал бесформенный страх снова увидеть Хьюго. У меня внутри что-то распоролось, хоть я и говорила себе, что в тот вечер он прижал меня к стене, по руке погладил, а больше ничего и не сделал. Я же знаю, что он сделал бы больше, будь у него возможность.

Скрытый ужас пульсировал за самым пределом моей слышимости – словно низкий, мощный бас, настойчивый, действующий на нервы, – каждый раз, когда я оказывалась с Хьюго в одном помещении. А избегать его было невозможно. Он был повсюду; близился конец съемок, и он делался все шумнее, оживленнее, радостнее.

Со мной Хьюго вел себя так, как будто на вечеринке ничего необычного не произошло. Я просто поднялась к нему в комнату подписать договоры, а потом пошла домой.

И возможно, для него ничего странного в этом не было. Возможно, так он вел себя со всеми молодыми женщинами в своем окружении.

На предпоследней неделе съемок я с тяжелым сердцем сидела в баре “Шато Мармон”, болтала с кем-то из съемочной группы и думала, где сейчас Хьюго. Кортни уже пошла домой. Она оставила мне два сценария, которые Хьюго попросил ее распечатать и вечером ему принести. Я взяла их с неохотой, как будто они были заразные.

Но из любопытства я на эти сценарии взглянула. “Мертвые не умеют говорить”. “Невидимые пожары”. Возможно, какие-то триллеры, вероятно, в жанре хоррора – но имен сценаристов я не узнала. На сценариях не было логотипа агентства, а это означало, что они попали к Хьюго со стороны. Он что, обсуждал с Зандером новые проекты, не известив ни меня, ни Сильвию?

В принципе, это было поводом для беспокойства, но работа над фильмом продолжалась, и поразмыслить об этом я не успевала. “Я думаю, что Хьюго хочет почитать их на выходных”, – туманно сказала мне Кортни, села в свой RAV 4 цвета электрик и уехала.

И, ясное дело, не прошло и часа, как я получила от Хьюго смс.

Эти 2 сценария от Кортни нужны мне сегодня. Принеси ко мне в номер 72. Я сейчас там.

От одной мысли об этом меня замутило.

Ни за что на свете я не пошла бы к нему в номер одна.

Зажглось другое сообщение, словно он прочел мои мысли:

Принеси их сама. Не вздумай посылать консьержа. Нам много о чем нужно поговорить.

Я задумалась: получится ли у меня встать буквально на пороге его номера, пихнуть туда сценарии, когда он откроет дверь, и дать деру?

Но потом я вспомнила, как он загнал меня на лестницу – и в ту спальню. Он был физически сильнее меня. Ему всего-то было бы нужно втащить меня внутрь, захлопнуть дверь, закрыть на задвижку… Ощущение его мясистых рук, крепко вцепившихся в мое предплечье, его пальца, пробирающегося вниз по моему голому плечу, сказанные им слова. Я с отвращением содрогнулась.

Я стояла у лифтов отеля в ярости от того, что приходится вот так вот проводить вечер, и пыталась придумать, как сделать так, чтобы мой начальник снова меня не облапал.

Я, наверное, с головой погрузилась в свои мысли, потому что едва не проглядела Зандера, быстро проходившего мимо в своих обычных черной футболке и джинсах. Увидев меня, он остановился.

– Сара, не ожидал тебя здесь увидеть.

Я подняла глаза. Вне съемок Зандер казался более раскованным – вовсе не имел того напыщенного вида, с которым ходил на площадке. Он, похоже, собрался тусоваться: волосы намазаны гелем, бейсболки нет. Как бы меня ни возмущала неприветливость Зандера в последние недели, при виде его я испытала странное чувство облегчения.

– О, привет, – сказала я. – Куда направляешься?

Он пожал плечами.

– Встречаюсь кое с кем в “Мондриане”. А у тебя какие планы?

– Я, м-м… – я замолчала. В голову мне пришла мысль. – Скажи, есть у тебя пять минут?

Зандер с недовольным видом глянул на часы.

– В общем, нет.

Я пропустила это мимо ушей.

– Послушай, мне очень, очень нужно, чтобы ты сделал мне одолжение. Хьюго попросил меня занести ему эти сценарии, а я не хочу подниматься к нему в номер. Можешь сбегать ему их отдать?

– Что?

Бросил одно резкое слово. О таком просят личного помощника или стажера, а не самого автора сценария и режиссера, когда фильм находится в производстве.

Придется намекнуть на правду. Иначе мне его не убедить.

Я поглядела на него умоляюще, задышала неровно и возненавидела себя в эту минуту за то, что пришлось разыгрывать деву в беде перед Зандером Шульцем: роль, которая вызывала у меня отвращение, и человек, которого мне было отвратительно просить о помощи.

– Сам знаешь, каков Хьюго пьяный или под кайфом, – сказала я. – Я просто… я просто не хочу туда подниматься. Женщина. Одна.

Зандер молчал и смотрел на меня. Может, и подействует на него.

Каждая феминистская молекула моего тела кипела от негодования, но я гнула свое.

– Сам знаешь, каков он. С женщинами.

Может быть, Зандер знал это наверняка, а может быть, и не знал. Но он так и стоял на месте, обдумывая мои слова.

– Это займет у тебя буквально пять минут, – прибавила я. – Номер 72. Пожалуйста. Была бы мужчиной – не просила бы.

Зандер глядел на меня, как бы оценивая правдивость моего заявления. Коротко кивнул, в его глазах проглянуло понимание – или, может быть, я это вообразила.

– Ладно, – сказал он. – Сделаю.

Чувство облегчения захлестнуло меня.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – сказала я. – С меня по-крупному причитается.

Зандер нахмурился.

– Ты как вообще справляешься?

Это что-то новенькое. Зандер спрашивает, как у меня дела, выказывая некий редкий признак заботы о другом человеке?

– М-м… – Я почувствовала в голосе дрожь и удивилась тому, что разволновалась так легко – от этого малейшего проявления сочувствия. Прикрикнула на себя: не плакать! Только не перед Зандером. Ничего более унизительного я и представить себе не могла. – М-м, да все в порядке. Устала просто от стольких недель съемок.

Я отвела взгляд, чувствуя, как на глазах выступают слезы.