Соучастники

Глава 18

Следующий день – воскресенье, и мне нужно быть на семейном сборе. Еду на метро в Куинс и там, в семейном ресторане, воссоединяюсь с родителями, старшей сестрой, младшим братом и их семьями. Все примерные китайско-американские дети – кроме меня.

Карен переехала в Вашингтон, где по-прежнему работает бухгалтером в крупной бухгалтерской фирме (они все называются акронимами, какими-то сочетаниями букв англо-саксонских фамилий). Муж у нее адвокат, детям семь и десять лет. Мой брат Эдисон, как единственный сын в китайской семье, всегда занимал особое, привилегированное положение и большого интереса к сестрам не проявлял. Теперь он дантист в Бостоне и приехал с невестой, американкой тайваньского происхождения, занимающейся маркетингом элитных предметов роскоши. Налаженность их жизни, непрерывно пополняющиеся индивидуальные пенсионные счета, пенсионные планы, ежемесячные выплаты по ипотеке, новые модели смартфонов – все это вызывает у меня некоторое отвращение. И зависть.

Я знаю, что я – позор семьи, потому что мой диплом Колумбийского университета не принес мне зарплаты хоть немного побольше той скудной, которую дает преподавательская должность. У меня нет детей, нет сожителя, даже парня нет, которым я могла бы похвалиться. Я просто Сара, которая уехала в Лос-Анджелес делать фильмы, но ничего из этого не вышло, так что она вернулась в Нью-Йорк и преподает в никому не ведомом местном колледже. Наука тем, кто метит слишком высоко.

В это конкретное воскресенье я ухожу в себя глубже обычного. Вернувшись накануне с Манхэттена, я провела беспокойный вечер. Могла почитать студенческие сценарии, посмотреть смешные скетчи на Ютубе, чтобы выйти из ступора. Но вместо этого я сидела в темноте, глазея в окно, то включая, то выключая свет, как какая-то стремная одинокая приблуда в трафаретном триллере. Начни я тяжело дышать – сходство было бы полным.

Так я и заснула, проснулась в два ночи и переползла в постель.

Наутро яркость всего вокруг выбивает меня из колеи.

– Слушай, прости, что на смс не ответила, – мямлю я Карен. – Что-то я вчера закрутилась.

– Так как вообще дела? – спрашивает она.

Она сострадательно смотрит на меня, как полагается старшей сестре, и мне вдруг видятся – это не совсем внетелесное переживание, но вроде того – отчетливые, предопределенные роли и реплики. Роли, которые мы знаем всю жизнь и механически исполняем.

Карен всегда образец для подражания: домохозяйка, успешный бухгалтер, мать двоих детей, примерная дочь. Я всегда вызываю жалость: одинокая, бедная, с творческим прибабахом.

Собираюсь произнести реплику, которую произношу всегда: Да все в порядке.

Решаю сымпровизировать.

– М-м-м-м… Странновато как-то.

– Правда? – В ней зажигается интерес. Это в мои намерения не входило, я просто хотела приуменьшить правду.

Я сгребаю палочками рис и жареные баклажаны, запихиваю в рот. Запиваю чаем.

– Что случилось? – спрашивает Карин.

Я, в общем, не знаю, что сказать, потому что никто в моей семье не знает ни о том, что произошло десять лет назад, ни о том, почему провалилась моя кинокарьера.

Но Карен, возможно, о чем-то догадывается. Не о самой правде, но о намеке на ниточку, связывающую меня с громкими историями, известными именами. Она заходит с другой стороны.

– Я тут видела в новостях Холли Рэндольф, актрису, ее спрашивали об этих новых обвинениях.

Я пытаюсь скрыть тревогу. Пропустила заголовок?

– Что она сказала? – Потом, чтобы замаскировать озабоченность, добавляю: – Ты-то с каких пор смотришь “Энтертейнмент тунайт”?

– Не я, а Элис, – Карен показывает на свою десятилетнюю дочь, сидящую через несколько стульев от нас и с распахнутыми глазами дожидающуюся пирога с печеной репой. – Она обожает кино. Почти как ты в детстве.

– Скажи ей, чтобы поостереглась, – шучу я.

– Да ну, серьезно, эти истории во всех новостях. – Карен кладет палочки и пристально на меня смотрит. – Ты разве с Холли Рэндольф не работала?

– Работала. Но это было в другой жизни. Вряд ли она меня помнит.

Карен чувствует, что своими словами я обозначаю границы. Что я так уклоняюсь, закрываю очередное направление разговора. Тему, которую нельзя обсуждать в присутствии наших родителей и ее детей, всех трех поколений семьи Лай, пристально глядящих на нас.

Она улыбается и берет тон повеселее.

– Знаешь, как Элис ошалеет, если я ей скажу, что ты знала Холли Рэндольф?

Я смеюсь.

– Не надо. Только расстраивать. Я ни автографа для нее не смогу взять, ни в школу к ней ее позвать, ничего.

А если я ни того, ни другого не смогу сделать, то не все ли равно, знала я Холли Рэндольф или нет? Не уверена, что у меня есть хоть одна фотография с ней, чтобы это доказать.

– Эй, вы там, – кричит через стол мама. – О чем болтаете? Надеюсь, ты рассказываешь сестре о каком-нибудь симпатичном мужчине из офиса, с которым ты можешь ее познакомить!

Мы с Карен отнекиваемся.

– Мам, я работаю в бухгалтерской фирме. Там все мужчины для Сары слишком скучные.

Мама грозит мне пальцем.

– Вот она, твоя беда. Всю жизнь одно кино в голове. Тебе лишь бы развлекаться.

Я сдерживаю свою привычную злость, терплю и ничего не говорю.

Мама обращает все в шутку.

– Да это я так. Хватит вам, девочки, на утку по-пекински одним налегать. Давайте-ка ее сюда.

Я подталкиваю вращающийся поднос, и он крутится в мамину сторону, неся ей требуемое блюдо. У меня такое чувство, будто я всю свою жизнь в этом ресторане этим занимаюсь. Сижу перед вертушкой, кручу ее в мамину сторону, и она доставляет ей именно то, чего мама желает. Круговое движение. Груз родительских ожиданий – вертится, вертится по кругу, и мы вместе с ним.

В понедельник, когда на работе наступает затишье, я сижу перед компьютером и ищу представителя Холли Рэндольф. Когда я была продюсером, для меня это было нормальным состоянием – исследовать сайты и справочники, делать подряд по несколько осторожных телефонных звонков, чтобы выяснить, кто какого актера представляет, и записать телефон этого агента.

Сегодня Холли, как и всякую актрису первого ряда, представляет целая команда профессионалов: агент, менеджер, пресс-агент, адвокат и их многочисленные помощники. Никого из них я не знаю. Никто из них с ней десять лет назад не работал, а когда я захожу на их сайты, там все парадно, но невнятно. С информативностью и доступностью не очень.

Голливуд – по-прежнему очень закрытое местечко.

Можно сочинить письмо ее пресс-агенту или менеджеру, но что там будет сказано? Дорогая Холли, не знаю, помнишь ли ты меня…

Нет, это будет означать немедленное удаление.

Дорогая Холли, это Сара Лай, одна из продюсеров фильма 2008 года с твоим участием – “Яростной”…

Нет, автоматически возникнет ассоциация с Хьюго Нортом, и…

Я отворачиваюсь; подступают тошнота с виной.

Иду в соцсети, кое-как разбираюсь в Твиттере. Странная, конечно, это площадка-инструмент, где высказывание не может превышать ста сорока знаков. И тем не менее эти стосороказначные изречения дали звездам, журналистам, политикам, спортсменам, даже шеф-поварам миллионы подписчиков, ловящих каждый их твит. Теперь читаешь новости – половина, кажется, состоит из пересказов твитов, написанных кем-то еще. Похоже, Твиттер заменил новости. Твиттер сделался новостями.

У Холли Рэндольф, разумеется, есть аккаунт в Твиттере – с непременной синей галочкой, обозначающей ее статус важной персоны. У @HollyRandolph указано: местоположение – Лос-Анджелес, профессия – “Актриса. Влюблена в мир”, в профиле – “Рассказчица. Вегетарианка. Время от времени показывается на экране”. Какая же странная эта среда, в которой слова, образы, ретвиты, даже эмодзи – это обработанный, тщательно отделанный, очень публичный образ человека вроде бы из плоти и крови.

Прокручиваю ее ленту и вижу какие-то продолжающиеся разговоры с другими актерами первого ряда, один-два твита о фильме с ее участием, который выходит в следующем месяце, и несколько ретвитов от приютов для животных. Подписчиков у нее пять миллионов двести тысяч.

Я понимаю, чем Твиттер может привлекать обычного человека – вот этими вот изречениями знаменитости, попадающими из ее телефона непосредственно в мой. Но это, как и все остальное, иллюзия.

Холли, наверное, получает тысячи твитов каждый день; скорее всего, ее аккаунтом занимается кто-то, кому за это платят. То же с Инстаграмом, который кажется мне еще менее понятным: разобщенный поток фотографий. Тем не менее – самая, похоже, популярная соцсеть в Лос-Анджелесе. Фотографии знаменитостей в Инстаграме беспрестанно истолковывают на все лады фанаты и эксперты: “Что означает этот комментарий?”, “Кого это она ухватила за руку на этом фото?”

Я и теряюсь, и забавляюсь, но, главным образом, радуюсь тому, что этих каналов не существовало, когда я работала в кино. Ведь это сколько дополнительной работы – активно вести аккаунт в Твиттере или Инстаграме, порождать фотографии и остроумные комментарии для своих пяти миллионов двухсот тысяч подписчиков. Напоминать, что ты еще не сошла со сцены.

Сейчас на мне этого бремени нет. И я в кои-то веки за это благодарна.

Смотрю на часы в правом верхнем углу монитора. Прошло почти сорок минут, и через двенадцать минут начинается мое очередное занятие. Покопалась в виртуальном хламе – и сорока минут как не бывало.

И к установлению контакта с Холли Рэндольф я не приблизилась.

В воскресенье, на следующий день после того, как я побывала в редакции “Таймс”, Том прислал письмо, в котором учтиво благодарил меня за уделенное время и участие.

Очень надеюсь поговорить с Вами снова в любое удобное для Вас время. Чтобы не терять темпа, я бы предложил встретиться в течение дня в среду или в четверг вечером. Но я, разумеется, могу под Вас подстроиться. Понимаю, что Вам может быть нужен перерыв между этими разговорами.

Я читаю это письмо в воскресенье вечером, потому что я неудачница, у которой нет личной жизни, и в воскресенье вечером проверяю почту. В понедельник я ему не отвечаю, потому что в этот день я изучаю аккаунты Холли Рэндольф в соцсетях. Размышляю о пропасти, отделяющей скромную, никому не известную актрису, которой она была тогда, от суперзвезды, которой она является теперь.

Во вторник утром я просыпаюсь, увидев Холли Рэндольф во сне. Мы сидим рядышком на скамейке в Центральном парке и просто разговариваем – так, ни о чем определенном. Мы не потрясены внезапной встречей, не пытаемся наверстать упущенное за десять лет.

Мы весело болтаем, как старые подруги, которые видятся каждую неделю. Во сне она крепко держит меня за руку, что-то мне говорит.

Проснувшись, я все еще чувствую пожатие ее руки. Но слов ее вспомнить не могу.

Меня одолевает ощущение утраты, я чувствую зияющую пустоту, в которую заключена моя одинокая тридцатидевятилетняя жизнь.

Я лежу в постели, одеревеневшая, и плачу.

Во вторник вечером я сижу в гостиной, подумывая о том, чтобы порыскать по “Нетфликсу” – не найдется ли чего пристойного посмотреть, – и тут загорается экран телефона. Уведомление от “Голливуд репортер”.