Соучастники

Глава 34

Как-то в четверг, поздним вечером, я в десять часов заперла офис и забралась в свою взятую напрокат машину. Мимо меня тек обычный вечерний лос-анджелесский поток машин, и после судорожного натиска нескончаемых рабочих проблем я блаженствовала в темноте и тишине. “Блэкберри” я засунула в сумку, с глаз долой.

Сразу домой мне ехать не хотелось, хоть я и понимала, что нужно поспать. Холли совершенно точно была уже в постели: как правило, по съемочным дням ее будильник звонил в половине пятого, и в основном я видела ее на площадке или в гримерке.

В животе у меня заурчало, и я поняла, что не ела по-человечески со второй половины дня, когда перехватила кусок приготовленной на дровах пиццы с рокфором и чоризо, которую кто-то преступно принес в офис. (Углеводы в Лос-Анджелесе? Вот это настоящий грех.) Я повернула ключ в зажигании и вырулила на бульвар Калвер, сказав себе, что просто покатаюсь по нему наудачу, пока не найду какой-нибудь еще не закрывшейся едальни.

Я проехала мимо унылой такерии. Проехала мимо бургерной в ретростиле пятидесятых годов, обрамленной ярко-розовым неоном.

А потом я увидела, что передо мной маячит зажатая между другими вывесками на торговом центре желто-красная неоновая вывеска с надписью в типичном псевдовосточном стиле: “Китайский ресторан «Нефритовая гора»”.

В названиях китайско-американских ресторанов для меня есть уютная привычность – и они всегда слегка меня забавляют, потому что как бы пытаются создать некий дзеноподобный природный образ даже в лихорадочной суматохе американских городов. Недолго думая, я свернула на парковку торгового центра; она пустовала, заняты были одно-два места возле здания.

Ресторан был скромненький. Посетителей таким поздним вечером не было. Один из светильников на потолке неуверенно мигал, под ними стояли восемь столиков и привычного вида стулья – простой стальной каркас и красные сиденья из кожзаменителя. На стене висели кричаще-яркие техниколорные изображения Великой китайской стены и гор Хуаншань в рамках. На стойке сидел золотой Кот удачи, махавший своей механической лапой, – такой же, как в нашем семейном ресторане и во всех прочих китайских едальнях Флашинга.

– Здравствуйте, – сказала я, несмело подойдя к стойке. – Еще можно заказать?

Женщина за стойкой оторвала взгляд от телефона. На вид ей было лет сорок-пятьдесят с чем-то; усталое лицо, плохо наложенная розовая помада – жалкая попытка накраситься.

– Закрываемся уже, – настороженно сказала она. Я различила гонконгское произношение.

Я помедлила, сперва произнося слова про себя, на пробу.

– Вы говорите по-кантонски? – по-кантонски спросила я.

Я всегда смущалась, говоря на языке моих родителей за пределами Флашинга, но женщина при этой перемене тут же просветлела лицом.

– А-а, канто! Скажи, чего хочешь, сестренка? Повар еще не ушел.

Я взглянула на меню с нескладно названными по-английски блюдами (“Гнездо двенадцати услад шефа”) и спросила, нет ли меню на китайском. Она вручила мне другой листок из ящичка: по заламинированной страничке строями шли китайские иероглифы.

Я всегда не очень хорошо читала по-китайски, но свои любимые блюда опознала.

– Пирог с репой. Остро-кислый суп. И один ло-мейн с говядиной, – сказала я. – Не многовато для такого позднего вечера?

– Спрошу повара, – ответила она.

– Эй, Фэй Чжай! – и она выкрикнула мой заказ. – Можешь приготовить?

– Если не можете, – добавила я по-кантонски, – то ничего страшного. Тогда – что получится.

Повар утвердительно буркнул с кухни, и наступило неловкое молчание; я услышала гудение заработавшей вытяжки, шипение масла в воке.

– Допоздна работаешь? – спросила женщина.

Я зевнула и кивнула.

– Ага. Слишком. Еще не ужинала.

– О-о-о-о… Ну вот и поужинай. Где ты работаешь?

– М-м. – Мне не хотелось слишком вдаваться в подробности. – Мы фильм делаем. Снимаем на студии неподалеку отсюда.

– Ух ты, ты из кинобизнеса! Не может быть! – воскликнула женщина и, похоже, стала смотреть на меня иначе, словно не поверив. – Чем занимаешься? Актриса?

Этот вопрос наверняка был задан главным образом из вежливости. Я определенно была недостаточно худой, и глаза ее об этом говорили.

– Нет-нет, – ответила я. – Я продюсер. Я… продюсирую фильм.

– Ого-о-о-о-о! Подумать только. – Она кивнула мне и подняла невыщипанные брови. – Продюсер. Ты, значит, главная? Ты начальница?

– Да. Ну, не совсем. – Я подумала о Хьюго. И о Сильвии в Нью-Йорке, заваливающей меня письмами со своего “блэкберри”. – Я много над чем главная, но у меня все равно есть начальник.

– Ха-ха-ха! – рассмеялась она и хлопнула себя по коленке. – Я знаю, каково это. Ты всем заправляешь, делаешь все дела, но у тебя все равно есть начальник. У меня это хозяева ресторана. Замучили, сил нет.

– Точно, – я вспомнила то напряженное университетское лето, когда мой двоюродный дед не занимался рестораном. По шестнадцать часов в день в этой пахучей топке – и некуда деться от запаха кунжутного масла и трескотни посетителей.

– И все-таки такая молодая – и вот какая главная… Скажи, сколько тебе лет?

Я никогда не сомневалась, что китаянка будет говорить с китаянкой помоложе без всяких околичностей. Попыталась скрыть легкое раздражение.

– Мне… двадцать восемь.

– Двадцать восемь? Я думала, ты старше. Выглядишь старше, во всяком случае. Ну, значит, ты молодая. У тебя еще многое впереди. Детей нет, забот нет. Наслаждаешься жизнью.

Я ничего не сказала – только смотрела на лапу Кота удачи, которой он непрерывно махал вверх-вниз. Эти кошачьи фигурки должны приносить удачу и процветание; я же только устала от вида этой постоянно скачущей пластмассовой лапы.

– Знаете, мои родители держат китайский ресторан, – вдруг сказала я. – В Нью-Йорке.

Заинтригованная женщина встрепенулась.

– О-о, не может быть, ты, получается, совсем наша!

Мы поговорили о ресторане, о том, что посетители в основном местные – нет этих белых, которые заказывают мерзости вроде лимонной курицы и вечно приправляют рис соевым соусом.

– Вот ведь ты какая, – сказала она. – Родители, наверное, гордятся. Дочь тут оказалась, фильм в Голливуде снимает.

– Вы так думаете? – спросила я. – Не знаю. Я думаю, что они, наверное, волнуются за меня и хотят одного – чтобы я оказалась дома.

– Ну что же, ты их не вини. Лос-Анджелес этот – безумный город. Тут съемки, там премьера. – Она указала рукой в окно, сначала в один конец бульвара Калвер, потом в противоположный. – Столько съемок. А мы тут посередке со своим ресторанчиком – пельмени изо дня в день готовим, и все. Для нас ничего не меняется.

Что-то в последних словах женщины меня возмутило. Смирение в ее голосе – но и покорность тоже. У меня засосало под ложечкой от чувства вины, как всякий раз, когда я думала о своей семье.

– Не готова ли еда? – спросила я, давая сигнал к окончанию разговора.

– Сейчас принесу, – кивнула она. – Меня, кстати, Дебби зовут. Сестрица, приходи, когда хочешь. Припозднишься – ужинай у нас. Пирог с репой за наш счет будет.

Эту последнюю сцену я Тому Галлагеру не нахожу нужным описывать, так как что-то мне говорит: до нее ему дела нет. Связи с Хьюго Нортом или Холли Рэндольф никакой. И тем не менее это произошло – тем поздним вечером я наткнулась на этот китайский ресторан. И почему-то это неказистое, засаленное меню, немудреная болтовня с Дебби стали для меня в Лос-Анджелесе необходимой отдушиной, где не было писем, съемочных требований, нужды казаться умной и жизнерадостной. Я приходила туда одна как минимум раз в неделю, уплетала огненный пирог с репой и ничуть не жалела, что наелась углеводов.

Впоследствии я искала “Китайский ресторан «Нефритовая гора»” на Гугл-карте, всматривалась в тот участок бульвара Калвер на мониторе своего компьютера – и не находила никаких его признаков, его словно и не было никогда. Текучесть лос-анджелесских едален бывает высокой, и он, скорее всего, прогорел. Это вызывает у меня какое-то диковинное ощущение утраты. Словно без этого ставшего мне привычным островка Лос-Анджелес десять лет спустя остается таким же безликим и далеким, как был.