Первозданная

— Что ты здесь потеряла, Сатэ? — вопрос застает меня врасплох.

Хоть и обещала быть сдержанней, я буквально с полуоборота завелась от такой наглости. Вскидываю голову и, сдвинув брови на переносице, уже собираюсь возмутиться, что принесла документы на подпись, но он качает головой, заставляя молчать.

Проходит к креслу и с грациозностью крупного хищника опускается в него, немного ослабляя узел галстука.

— Что ты потеряла в этой организации? У тебя небывалый потенциал, ума на целую команду… Ты заслуживаешь большего.

Опешив, я рефлекторно раскрываю рот и немного опускаю подбородок, будто приблизившись к собеседнику на пару миллиметров с целью уточнить: это реально мне?

Кристальные глаза буравят меня в ожидании ответа. Они очень серьезные, подавляющие и бесконечно проницательные. Мне кажется, я тут же превращаюсь в ледяную глыбу, будто заколдованную Снежным Королем. Очень злит это оказанное воздействие на мое сознание.

— Пойдешь работать ко мне? Я немного подучу тебя, получишь квалификацию преподавателя, будешь проводить лекции, готовить специалистов. И зарплатой не обижу. Тебя там оценят по достоинству, не как здешние бюрократы…

Работать с ним? Под его руководством?

Теперь мои брови совершают свободное путешествие вверх по лбу. Отчего Адонц задорно смеется, заставляя меня растеряться еще больше.

— Исключено, — выдаю, прочищая пересохшее горло и немного придя в себя.

— Боишься? — провокационно подается вперед, но на какой-то миг задумывается. — Хотя, ты права. Все же отношения на работе это самый идиотский человеческий промах. Слишком много проблем.

Я охреневаю от всего, что он говорит, теряя дар речи. Машинально протягиваю бумаги и в трансе наблюдаю, как Адонц орудует ручкой. Цепляюсь взглядом за длинные пальцы, изучающе добираясь до выступающих на запястьях вен. Заядлый спортсмен. В отличие от меня самой.

— Зачем Вам я? — тут же выдаю недоуменно. — Я не в Вашем вкусе, а Вы не в моем. Уверена, та же Элен будет рада познакомиться поближе…

Он хмыкает, отчего уголок очерченного рта взметается по направлению к середине щеки. Я содрогаюсь от внезапно возникшего острого желания прикоснуться к месту залома и разгладить его. В ужасе от собственных мыслей, крепко вжимаюсь в твердый стул, вытягивая спину еще прямее.

Наши глаза встречаются.

Читает меня.

Мудак.

— Хреновый из тебя советчик, — встает, огибая стол, — проясним-ка ситуацию еще раз.

Нависает надо мной скалой, заставляя истерить все возможные и невозможные рецепторы.

Не шевелюсь. Стойко выдерживаю мощный напор.

Ты меня не задавишь, даже не мечтай.

— Сообщаю тебе, что вкусы у людей меняются… — облокачивается о край стола, опуская корпус, приближая ко мне лицо, — посылать меня к другой женщине, когда я тянусь к тебе, очень опрометчиво, — теперь он совсем рядом, — особенно, когда сама искришь рядом со мной.

Губы в мизере от моего рта. И я умираю, как хочу, чтобы меня поцеловали… И именно эта мысль заставляет отшатнуться от него, будто меня ошпарили кипятком.

Я боюсь себя рядом с ним…

Меня бесцеремонно хватают за запястье и возвращают в исходное положение. Яростно шиплю, пытаясь вырваться.

— И у нас было одно условие, которое ты нарушила. Как планируешь загладить вину?

Прозвучало весьма откровенно, чем и вывело меня из себя окончательно. Адонц явно меня недооценивал. Я не елейная барышня, падающая в объятия красавчику-доминанту. Вообще не моя роль. Ни разу.

Гнев придает сил, я резко дергаюсь, взметая руку вверх, и впервые в жизни одариваю кого-то пощечиной. Звучной. Тяжелой. Разрывающей пространство.

Глаза напротив моментально темнеют, приобретая оттенки невероятного серого цвета. Адонц машинально протягивает ладонь к своей щеке и проводит по ней, яростно сжимая челюсть.

— А теперь внимательно слушайте, господин Адонц, — проговариваю сквозь стиснутые зубы, встав на ноги и отдаляясь. — Вы заигрались. Якобы придя сюда ради меня, флиртуя с другими, предлагая мне секс, потом даже работу… Не надо меня провоцировать, и не получите вот такого результата. Я не в восторге от того, что пришлось ударить Вас, чтобы привести в чувство! Не дразните меня!

— Сатэ, подойди-ка.

Обманчиво нежная просьба, сказанная с хрипотцой в голосе, вновь заставляет меня хмуриться. В раздражении цокаю, типа, что с тебя возьмешь, мудак, я же так распиналась только что, а ты ничего не понял, забираю документы и резво бегу к выходу, хватаясь за ручку. Я уже была в коридоре, когда меня вернули в помещение самым бесцеремонным образом — затащив за талию.

Адонц аккуратно прикрыл за собой дверь и медленно повернулся. Спиной откинулся на деревянную поверхность, после чего скрестил руки на груди.

— Как меня зовут? — повторяя сценарий трехдневной давности.

Я была так взбешена тем фактом, что нас могли видеть, и горела таким яростным желанием ударить его вновь, что ответила сразу. Не задумываясь.

— Мудак тебя зовут!

С чувством. Толком. Расстановкой.

Он обреченно качает головой и тяжело вздыхает.

— Хотел же по-хорошему…

И в следующую секунду слышу, как запирается замок, а ключ демонстративно отправляется в карман пиджака.

Сквозь туман доносится предостерегающий рык:

— Вот и выясним, кто тут заигрался…

— Какая банальная сцена, — скучающе рассматриваю подпись на листе, делая вид, что его медленное приближение вовсе не проблема для меня. — Применение грубой мужской силы с целью доказать свою правоту. Хм. Предсказуемо.

— Душа моя, ты, что, бессмертная? — озадаченно останавливается, впиваясь в меня неверящим взглядом. — У тебя инстинкт самосохранения отключен? Какого хрена ты позволяешь себе распускать язык и руки, не думая о последствиях?

Как он меня назвал? Душа моя? Оригинальненько.

— Что Вас смущает, господин Адонц? Вы сами не в состоянии позволить себе подобные вещи?

Наблюдаю, как в приступе бешенства закатывает глаза, благодаря чему зрачки уходят под верхние веки. Не знаю, почему, но не чувствую страха перед ним. Только перед собой. Знаю, если прикоснется ко мне, я за себя не ручаюсь.

Расстояние между нами сокращается настолько стремительно, что очнуться успеваю уже в его крепких объятиях. Безбожно смятые протоколы выпадают, рассыпаясь у ног.

— Твою ж мать… — шипит, будто обжегшись.

Потому что, как тогда… Все опять умирает. Покидает нас. Теперь только он и я, сплетенные, тяжело дышащие. Не понимающие, как такое возможно, чтобы касание ударяло мощнейшим разрядом, приковывающим к месту.

Таращусь на пульсирующую вену на мужской шее. Вторя ее темпу, сердце мое заходится в неимоверной скачке. Мне кажется, я оглохла, ослепла, онемела.

Но спустя время нахожу силы выдать:

— Вы обещали, что всё будет, только если я захочу…

— А ты обещала называть меня по имени, когда мы одни, — раздается глухо над моим ухом.

— Ничего такого я не обещала, — шепчу с надрывом.

— Ш-ш-ш, — поднимает пальцами мой подбородок, и я еле сдерживаюсь, чтобы не зажмуриться от слепящего желания в его расширенных зрачках. — Только если ты захочешь. Я так и сказал. Но я не обещал, что не проверю…

Горячие губы прикоснулись к моему рту. И я, будто со стороны, отчётливо услышала собственный сдавленный стон! Меня исследовали, терзали, погружали в нечто невообразимое… Облюбовали, заклеймили, присвоили. Шершавый язык собственническим жестом проник в мою ошалевшую от этого напора полость. Настолько ошалевшую, что стиснутые до этого зубы просто разомкнулись, будто только и ждали своеобразного приказа. И начался дикий танец.

Я не знала, что это. Но понимала — ничего естественнее быть не может. Маленький поединок, чувственная борьба, в который нет проигравших, оба — победители.

— Ты когда-нибудь испытывала нечто подобное? — отстраняется внезапно, задавая свой вопрос.

Жадно ловлю воздух, легкие нещадно жжет от недостатка кислорода. Пока я пытаюсь надышаться, его пальцы перемещаются с подбородка на щеку, поглаживая кожу. И мне вдруг хочется, будто кошке, поластиться.

Господи, я сошла с ума?

— Не испытывала, — честно признаюсь, неотрывно разглядывая его мужественное лицо.

Ты удивился бы, узнай, что это мой первый поцелуй. Но я не дам тебе этого права считать себя особенным.

— Сатэ, контакт между нами неизбежен. Понимаешь, ведь? Мы как взрослые люди можем сократить период мучений, нам нужно выплеснуть эмоции. Страсть эту дьявольскую. Наваждение…

Реальность, наконец, продирается сквозь пелену дурмана в голове, чтобы набатом забить тревогу. Я осторожно отстраняюсь, чувствуя пустоту всем телом, которое было к нему прижато.

— И что потом?

— Не могу знать. Может, нам станет легче, и мы отстанем друг от друга… — растерянно поглаживает шевелюру.

— На минуточку, я к Вам и не приставала, чтобы отстать…

— Прекрати, — требует с нажимом. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

— Не понимаю. В одноразовых связях не нуждаюсь.

Спокойно наклоняюсь и подбираю бумаги, после чего выпрямляюсь и твердо проговариваю:

— Мы можем поставить на этом жирную точку?

Сейчас его лицо не выражает ни одной эмоции. Мне вдруг становится невыносимо больно. И я даже не могу объяснить, чего конкретно ждала от Адонца.

— Нет. Особенно теперь, когда я убедился.

— В чем? — протягиваю руку, безмолвно требуя отдать мне ключ.

Он делает несколько шагов назад, не прерывая зрительного контакта, после чего, пусть не с первого раза, учитывая, что смотрел все это время на меня, отпирает дверь. Я тут же направляюсь к ней с раздирающей меня изнутри в клочья тоской.

— В том, что я тебе чертовски нужен, — слышу, переступая порог.

И несусь со всех ног вниз.

Подальше от этой истины».

Да уж… Эти картинки отдаются болью по всему телу. Я опускаю взгляд, не в силах смотреть на человека напротив.

Совещание протекает своим чередом, не страдая от того, что я мысленно отсутствую.

Раньше я задавала вопросы. Много вопросов. Почему он? Почему именно так? Почему как наказание?.. Почему именно со мной?

Но год, проведенный в раздумьях, помог обрести себя.

Все ответы были на поверхности.

Потому что бездна тянется к бездне…