Первозданная

Глава 33

«Глаза твои, стеклянно-блестящие, Темнее темных, изящней изящных. В них неба и солнца пленительный свет. В них тысячи радостей, В них тысячи бед. В них мысли и горести, Вопрос и ответ. В них сказки и повести, Меня только нет». Камелия Черная

Резко распахиваю веки, понимая, что близка к удушью от боли в горле. Раскрываю рот, хватая воздух. И закашливаюсь, чувствуя, как от потуг выступили слезы. Это, скорее, рефлекс — пытаться выжить. Сознательно я бы не стала спасать себя. Мне действительно легче было умереть.

Руки дрожали, когда я пыталась отвести грязные спутанные волосы от потного лица. Тело неимоверно горело, и этот жар не переставал меня терзать.

— Сат?.. — вдруг слышу голос Мовсеса сбоку. — Проснулась…

К несчастью, да.

Отвечать не спешу. Вместо этого, скрипя зубами от увеличивающейся ломки, через полуоткрытые глаза пытаюсь оглядеться. Меня хватает только на поворот влево, где стоит взволнованный похититель. А потом я рушусь на постель, завыв от дичайшего спазма брюшной полости, даже толком не понимая, что именно из органов этой области вышло из строя. В попытке как-то успокоиться, комкаю несвежие простыни, сворачиваясь в позу эмбриона.

— Мне плохо, — выдыхаю на износе, думая, что сейчас разорвусь на части.

Тишина и мрак снова давят своей тяжестью, веки смежит, и я даю волю внутренним демонам… Кричу… Всего несколько секунд, но во всю мощь, на которую меня хватает. А потом голос пропадает.

Я знаю, со мной явно что-то не так…

Мысли путаются. Вопросы жалят воспаленное сознание, и мне кажется, я схожу с ума…

— Сейчас станет легче… — матрас прогибается под тяжестью мужчины. — Потерпи…

Открываю рот, чтобы спросить, что он мне вводит, но ни единого звука. Окончательно охрипла. Мовсес фиксирует меня за плечи и обезволенную помещает на подушки.

Мне безбожно жарко, но боль медленно отступает. Делаю над собой усилие и снова немного раскрываю глаза, через тонкую черту пытаясь разглядеть своего мучителя.

— Почему… — сглатываю, борясь за каждую произнесенную букву, — ты просто не убьешь меня?..

— А еще меня называешь больным, — скалится как-то нездорово. — Думаешь, убивать так легко?

Вздыхаю, понимая, что остатки сил, которыми пыталась храбриться, изменяют мне, и веки вновь смежит.

— Ты ничего не знаешь о смерти, Сатэ.

Слышу, как чиркает зажигалкой, прикуривая. А затем удаляется — понимаю по приглушенным шагам.

Какая забота! Не хочет травить дымом?..

— Ты ничего не знаешь о смерти, — повторяет тихо, — а я с ней говорил. Шел бок о бок, не смея даже надеяться на то, что меня не зацепит шальной пулей в ночи, если смогу выжить после атак БПЛА и другой военной техники…

В теле появляется какая-то неестественная легкость, боль исчезает, но ее заменяет стойкое ощущение нереальности, будто я во сне. Стараюсь сосредоточиться на том, что говорит Мовсес. Хотя, разве это имеет какое-то значение в моей ситуации?..

— Однажды в кромешной тьме, когда мы охраняли территорию, я словил прицел в собственный лоб… Для вас это красный лазерный луч. Говорят, в такой момент жизнь проносится перед глазами. А я, Сатэ, был так спокоен, готовый распрощаться с этим миром. Знаешь, почему? Твой образ появился, стоило только прикрыть веки. И мне даже не надо было молиться. Ты была моей молитвой. Я знал, что ты просишь обо мне. Пусть и не любишь, но шепчешь мое имя, прося Господа оставить в живых…

Это правда. Но я молилась обо всех. Молилась о прекращении кровопролития, не понимая сумасшествий этого мира, не принимая факт наличия масштабного уничтожения с помощью боевых действий в цивилизованном обществе — и не только на своей родине.

Но его слова все равно слишком мучительно слышать…

— Уже зная, что в следующую секунду буду убит, я лишь подумал о своем слабоволии. Надо было быть настойчивее и брать тебя напором в свое время. А я заладил какое-то дурацкое уважение девичьего решения. Когда это мужчина предоставлял женщине права выбора?.. Сатэ, я готов был умереть, и единственное, о чем жалел, — что не сделал тебя своей. Даже о матери не вспомнил! — его внезапный жуткий смех отозвался сжатием моей диафрагмы, и если бы у меня были силы, я закрыла бы уши. — О родной матери. Не вспомнил. Совсем. Только ты! Ты! Черт возьми, я назвал бы тебя околдовавшей меня ведьмой, но в том-то и дело, что нет! Я таких чистых глаз и такого невинного взгляда никогда не видел… Скольких девушек через себя пропустил — каждая, пусть и неумело, но пыталась хотя бы немного флиртовать. А про таких, как ты, говорят «топор». Сказала — отрезала. Никакой жеманности.

Внезапно все стихает, и эта образовавшаяся тишина вызывает во мне гнетущую тревогу. И не зря… Он снова поблизости.

— Солнечная Сатэ… — его пальцы гладят меня по виску, и я содрогаюсь. — Перед лицом смерти я мысленно произнес твое имя, прощаясь навсегда. И стал палить из автомата в разные стороны, решив, раз сам умру, то заберу с собой и парочку чужих жизней…

Мовсес сел рядом, теперь взяв в ладони мои щеки, поворачивая к себе, словно безвольную куклу. Так хотелось спать, меня уносило куда-то вдаль, но мозг никак не хотел отключаться окончательно, поэтому я была вынуждена выслушивать его рассказы…

— Убить тебя? Глупая. Я же выжил только ради тебя. Вышел из комы только ради тебя. Все теперь ради тебя…

Если бы могла, обязательно усмехнулась бы…

Изнасиловал тоже ради меня?..

— Смерть очень интересная штука, моя красивая, — его дикий шепот щекочет кожу прямо у моего уха, — я, вроде, ее переиграл, но она все время смеется мне в спину, будто напоминая, что это лишь ее прихоть, — замолкает на несколько мгновений. — Тебе страшно? Почему ты дрожишь? Или замерзла?

Меня заботливо укрывают еще одним одеялом.

Но это не помогает.

Агония усиливается, тело ломит, будто прямо сейчас кто-то десятки раз проезжается по моим костям. Горю в адском пламени, снова перехватывает горло…

— Твоя ошибка, Сатэ, твоя единственная ошибка заключается в том, что ты выбрала не того человека. Но ничего, мы это исправим. Меня же не было рядом, вот поэтому это и случилось. Я прощаю тебя.

Его губы касаются моего лба. Пусть и слабо, но я чувствую их прикосновение, от которого тошнота вихрем поднимается вверх. Я в последнюю секунду успеваю перекатиться на бок — непонятно, откуда возникли силы, — чтобы меня вывернуло наизнанку на коврик у кровати. Внутренности от жуткой боли скрутило узлом, я стала задыхаться от нехватки воздуха. Глаза так и не открывались, лишь слезясь и горя еще больше.

И я была уверена, что теперь точно умираю.

И эта мысль приносила неимоверное облегчение…