Первозданная

Глава 37

«Любви, считал я, нет конца.

Я был не прав…» Иосиф Бродский

— Нет, — повторяю снова, немного откатываясь назад.

Торгом не просто шокирован, он в глубочайшем потрясении. Впрочем, я тоже.

— Я тебе еще тогда сказала, уходи и не возвращайся. Ничего между нами больше быть не может…

— Объясни, — перебивает, вставая на ноги и возвышаясь надо мной. — Объясни, душа моя, как за месяц возможно так кардинально изменить свои чувства? Ты хотела, чтобы я был твоим. А сейчас гонишь?..

С каждым его произнесенным словом я удаляюсь все дальше и дальше. Благо, ковер сводил к минимуму звук крутящихся колесиков, но создаваемое сопротивление из-за напряженной медлительности будто вторило болезненному натяжению чего-то грандиозного внутри меня самой.

Я знала, если Адонц продолжит в том же духе, я сорвусь. Сегодня я сорвусь. Я не вывезу этих эмоций, они меня окончательно добьют.

— Уходи, — шепчу, паникуя от его приближения.

— Ни за что! Ты заговорила после долгого молчания, и пока мы не выясним, что все это значит, я никуда, — прищуривается грозно, — Сатэ, никуда не уйду!

Это заявление меня пугает, но сбегать уже некуда…

— Я не хочу с тобой разговаривать! — мой голос дрожит и срывается.

— Да, почему, Господи?! Я ведь помочь хочу! Столько времени борюсь, чтобы услышать от тебя хоть что-то! Готов мир перевернуть, лишь бы вернуть к жизни! Не могу поверить, что ты сдалась! Не могу! Соберись, душа моя, давай разгребем эти завалы вместе…

Я интенсивно качала головой из стороны в сторону, а затем поднесла ладони к ушам, почувствовав, как моментально стрельнуло в сломанной руке, что вынудило тут же опустить ее обратно, морщась от боли. Сердце нещадно колотилось, горло душило спазмами. Не хочу…

Мое неадекватное поведение заставило Торгома замолчать. Эта заминка способствовала частичному восстановлению дыхания и мнимому затишью в сознании.

— Кардинально изменить чувства, — начала я, выпрямляя спину, но при этом, понимая, что меня сгибает тяжесть готовых слететь с языка фраз, — можно и за секунду. А ты говоришь о целом месяце… Думаешь, я нуждаюсь в этом сейчас? Проявление любви, о которой и речи не могло идти два года? Внезапное предложение, которого вообще никогда не должно было быть на устах заядлого холостяка? Твое присутствие, которое…тоже не для меня?.. А для успокоения совести. Серьезно? Думаешь, мне захочется зажить заново только потому, что ты проявляешь сочувствие и жалость? Что я этого ждала столько времени, поэтому приму в качестве подачки? Чтобы ты поставил себе плюсики к карме на ближайшие несколько перерождений?

Адонц открыл рот, затем стремительно закрыл его. И уставился с таким неподдельным ужасом, что я запнулась на миг. Но…механизм был запущен. Процесс необратим. Апокалипсис неизбежен.

Не надо было бередить мои раны. Теперь я хочу выть, выплеснуть хотя бы толику мучений, разъедающих меня изнутри… Да, кажется, этот день настал. Меня беспощадно разорвет на части, и больше нечего будет собирать…

— Ты твердишь, что хочешь мне помочь. Спроси, нужна ли мне твоя помощь?! — ору неожиданно для самой себя. — Нужна ли мне она сейчас?!

— Сат, — зовет с нереальным надрывом, и я начинаю рыдать. — Сат, позволь мне…

— Не позволяю! — истерический вопль, останавливающий его шаги ко мне. — Ничего больше не позволяю! Не хочу! Прекрати!

Прорвало…

Из последних сил разворачиваю кресло к окну и плачу, издавая нечеловеческие стоны отчаяния… Боль меня уничтожает. Я — ничто перед ней. Она проезжается по мне туда-сюда. Никаких шансов оставить себе что-нибудь светлое.

Давно застрявший в недрах подсознания крик вырывается, сотрясая тело судорогой. Захлебываюсь этой агонией…

Где-то сзади слышится звук открываемой двери, но короткий рык Адонца заставляет непрошенных гостей ретироваться:

— Уйдите!

Тишина в комнате нарушается моими интенсивными всхлипываниями. Денно и нощно яд выплескивался наружу, но легче от этого не становилось. Ну, высохнут слезы, и что дальше? События, боль…прикосновения… Они ведь навсегда со мной.

Он ко мне прикасался! Мое тело трогали чужие руки! Прокуренные пальцы больного мужчины, который бредил мною… А я не придавала этому значения, и вот к чему все привело…

— Говори, Сатэ. Дальше! Выуживай все, не останавливайся на полпути! От этого надо отмыться…

Пространство рассек жуткий смех. Мой.

Я впилась в темноту ночи злобным немигающим взглядом. Затаила на миг дыхание. И прикрыла веки.

— Не получится, Торгом. Не получится.

Как описать мужчине, которого любила больше жизни, что ты теперь слишком грязная? Тебя исследовали ладони, клеймившие кожу. И это действительно не отмывается. Может, если бы я до этого не успела испытать счастья взаимного обладания, сейчас было бы легче… Я смогла бы восстановиться. А так, картинки насилия постоянно стояли перед моими глазами. И мне было, с чем сравнить.

Ведь до этого меня любили… Пусть и только физически.

А сейчас — удушающее сожаление, боль утраты… Словно это я предала свою любовь.

— Ты еще даже не пробовала. И ты утрируешь. Я читал тебе сотни статей. Повторяю: могло быть хуже!..

— Как бы я хотела, чтобы это «хуже», о котором вы все так неустанно твердите, все же случилось тогда! И не пришлось бы всем мучиться со мной, лежала бы себе спокойно в сырой земле… Там, где исчезло время, лопнуло пространство.

Адонц возник передо мной мгновенно, загородив собой ночные пейзажи. Разъяренный пятый всадник Апокалипсиса, в порыве устрашающего гнева схвативший меня за плечи и затрясший их с неимоверной силой, которую моя шея грозилась не выдержать.

— Просто заткнись, дура! Лучше бы ты молчала еще месяц…

Я растерянно моргнула. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. А потом Тор резко притянул меня к себе, давая возможность услышать, как безбожно колотится его сердце в груди.

— Не смей о таком даже думать, — приглушенный шепот где-то в районе макушки, — и никогда больше не произноси вслух.

Пытаюсь оттолкнуть его, меня гнетут эти объятия. Они рождают противоречивые воспоминания.

Взволнованный мужчина подчиняется, но не отходит. Приближает свое лицо и останавливается в сантиметре от моего. И словно со стороны, будто я вовсе не здесь, слышу неестественный, насквозь охрипший и надломленный голос:

— Ты хочешь меня наказать? Скажи. Скажи это, кобра, обвини в том, что не смог уберечь тебя.

Я зажмурилась, отказываясь всматриваться в наполненный терзаниями взор.

— Ведь когда думаю о том, каково тебе было там одной… В неизвестности… И что он мог…

— Замолчи! — вновь закричала, когда Тор коснулся моей открытой раны, будто прижигая ее. — Не надо…

Крупные слезы катились по щекам, поток рыданий был чудовищным, отчего дышать стало нечем. Я испуганно оттолкнула его, отдаляясь на пару метров. В смятении схватилась за горло, опасаясь действительно задохнуться.

— Это неправда… — произношу, словно в бреду, — я тебя не обвиняю. Никого не обвиняю…кроме себя. Тор, — поднимаю глаза на него, не прекращая плакать. — Пойми же, наконец, ты мне ничего не должен. Просто уходи, я не держу зла. Не надо жалости, этих слов любви и всего остального. Ты не должен…

Мужчина болезненно дернулся. Но взгляд стал жестче, и он уверенно проговорил:

— Должен. Я хочу…

— А я не хочу! — очередной пронзительный вопль. — Не хочу больше!

Мои руки тряслись, тело дрожало, я медленно и верно сходила на нет.

Еще чуть-чуть — мой фитиль закончится, и я потухну.

— Почему?

Его вопрос звучит странно. Для меня.

— Ты никак не хочешь понять, что с тобой я это обсуждать не буду?

— А с кем, Сат?

— Не знаю! Только не с тобой. И… Ни с кем.

Это заявление явно задело Адонца.

— Хорошо, я тебя понял. Конечно, надо будет переварить тот факт, что ты не хочешь открыться именно мне. Но если это твое желание… — он тяжело вздохнул и потерянно потер лоб, — после праздников, как я говорил, к тебе придет специалист. И ты, — с нажимом, даже угрожающе, — не сможешь прогнать его. А если попробуешь…самолично приеду и привяжу, ломая сопротивление.

— Думаешь, меня это проймет? — спрашиваю, притихнув.

— Очень на это надеюсь. Я пойду до конца…

— Зря… — устало вздыхаю.

Ощущение, будто гребла сутки напролет. Намеревалась переплыть узкую речку, но, обернувшись, поняла, что это самый настоящий океан. Задача оказалась непосильной, и я сдалась.

— Это ничего не изменит. Надеюсь, ты все же это поймешь. И заживешь своей обыденной жизнью. Оставив меня в покое.

Торгом опешил. Нахмурившись, немного подался вперед. Но не сделал шага. В полумраке комнаты я вдруг с удивлением заметила, как блеснули серебряные нити на его виске. Разве они там были раньше?

— Сат, я люблю тебя, — проговаривает медленно, пытаясь достучаться. — Я не хочу оставлять тебя в покое. Даже не мечтай. Что ж, если это проверка или испытание на терпение, я готов подождать.

А я…ничего не чувствую. Долгожданные признания ухают в пустоту внутри меня. Точнее — падают ничком. Исчезают, будто и вовсе их не было.

Я не верю.

Видимо, что-то в моем взгляде заставляет Адонца догадаться об этом.

— Хочешь, чтобы я ушел?

Молчу.

— Ты уверена? По-настоящему уверена в своем решении?

Отворачиваюсь.

— Тор, — зову, услышав, как он делает шаг в сторону двери. — Это пройдет. Твоя совесть успокоится, и ты вздохнешь с облегчением спустя время. Но больше не приходи. День тридцать третий. Он же заключительный. Весьма символично, не находишь?

«Береги себя», — шепчу безмолвно вдогонку.

Дверь закрывается.

Хотя бы ты береги себя.

Потому что я себя не сберегла…

Рука тянется к стакану с водой у кровати. Отпиваю немного и верчу его в ладони, наблюдаю за играми света на стеклянной поверхности.

Через секунду безбожно громкий звук рассекает пространство. Брешь в сломанном окне впускает порыв ветра, который совсем не по-доброму треплет мои волосы.

И я кричу. Мучительно надрываясь. Сгорая. Заканчиваясь.

Сметаю какие-то предметы с поверхности комода, переворачиваю стулья, скидываю покрывало.

Не может быть вокруг меня такого явного порядка, когда внутри царит хаос, и адово пекло пожирает остатки прежней Сатэ.

Сползаю с кресла и ложусь на пол у стола. Закрываю глаза и рыдаю. Боли больше нет. Все хуже. Тотальное безразличие. Особенно теперь, когда я окончательно распрощалась со своим прошлым…

— Ты лежишь на осколках.

Плевать я хотела…

— Я помогу тебе.

Почему-то совсем не сопротивляюсь, когда испещренная морщинами женская ладонь ложится на мой локоть.

— Ни к чему эти лишние порезы. Твоя мать приезжает через несколько дней.

Сейчас я равнодушна и к этому заявлению.

Пусть и совместными усилиями, но с большим трудом, я была перемещена в кресло. Элеонора Эдуардовна, тяжело дыша, присела на край кровати. В глаза мне бросился неестественно серый цвет ее лица. Даже косметика не скрывала его. Она была прекрасно одета и накрашена соответственно. Новый год, в конце концов. Хотя…не могу не признать, что эта женщина всегда утонченна и элегантна.