Самый завидный подонок

Глава восемнадцатая

Вики

Новаторство заключалось в том, что многие люди в своих лучших выходных костюмах находятся внутри огороженного участка, занимающего почти целый квартал.

И камеры. Много камер.

Я посадила Смакерса на его длинный выдвижной поводок и позволила ему бегать и получать ласки от своих приспешников. Я улыбаюсь, смеюсь и осторожно надеваю свои солнцезащитные очки.

Но я не могу не думать о том, что задумал Генри. Что, если бы я сказала «да»? Мы бы сейчас были в отеле, а не здесь? Бабочки порхают в моем животе каждый раз, когда я смотрю на него.

Бретт подходит и дарит Смакерсу пластиковую писклявую лопатку синего цвета Локков, и все фотографируют его, бегающего с ней во рту.

Затем людям, занятым на объекте, выдают серебристую лопату с синей ручкой, и все они по очереди выкапывают немного земли.

Когда настает очередь Генри, он снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и выкапывает огромный ком земли, отбрасывая его в сторону. Все аплодируют, а он стоит на солнышке со своей порочной улыбкой Генри Локка на миллиард долларов. Он воткнул лопату в землю, схватил пиджак и перекинул его через плечо.

Когда аплодисменты стихают, он бросает лукавый взгляд в мою сторону. Он делает вид, что заводит часы.

Он шепотом произносит одно слово. Бесконечно.

Мое лицо пылает. Но я только качаю головой. Словно мне все равно.

У Бретта своя фишка. Он держит Смакерса в руках так, будто они вместе орудуют лопатой. После этого люди подходят и гладят Смакерса. Я понимаю, что Генри никогда не гладил Смакерса просто ради удовольствия.

— Вы, ребята, купили ему маленькую лопатку в стиле Локков, — говорю я, когда мы возвращаемся в лимузин. — Мило.

— Я не шутил, — говорит он. — Я подожду.

— Чтобы я подошла и поцеловала тебя, — произношу я.

— И тогда сделке конец, Вики.

У меня пересыхает во рту.

— Я услышала тебя в первый раз, — я пытаюсь придумать, как сменить настроение. Я хочу поцеловать его. Прямо сейчас. В этом месте. — Ты не любишь собак?

Он хмурится:

— Я люблю собак.

— Я так не думаю. Единственный раз, когда ты гладил Смакерса, это… было для какой-то цели. Ты хочешь заставить его идти рядом или успокоить, или еще что-нибудь. Ты никогда не гладишь его просто так, ради забавы.

— Он всего лишь собака, Вики, — он не отрицает этого, и мне становится немного жаль его.

— Ты даже имени его почти не произносишь.

— Смакерс всего лишь собака, — он бросает на меня быстрый взгляд. — Так лучше?

— Собака, которой твоя мать оставила свою компанию.

— Ты думаешь, я ревную к собаке? Пожалуйста, Вики. Если бы я хотел прическу «взрыв на макаронной фабрике» и жить в женской сумочке, я думаю, что смог бы найти способ устроить это. В конце концов, это же Нью-Йорк. Вероятно, есть госпожа, которая сделает так, чтобы это произошло.

Я скрещиваю руки на груди:

— Знаешь, что мне кажется странным? Люди не очень переживают из-за того, что Смакерс управляет компанией. Они все, кажется, думают, что это такой пиар-ход.

— Многие видят в этом пиар-ход. Это связано с его подарком приюту для собак.

— И ты позволяешь им так думать.

— Да.

— Почему бы не сказать людям правду? — спрашиваю я. — За исключением… Я не знаю…

Он отвечает:

— Если только у нас нет более коварных планов избавиться от тебя?

Я ничего не говорю. Потому что, да, у него припрятан еще один трюк в рукаве? Жаль, что я не могу просто сказать ему: Не волнуйся, ты получишь компанию обратно.

Но как я могу ожидать, что Карли сдержит свое слово, если я не сдержу свое?

— Ты знаешь, сколько у нас людей? — к счастью, он сам отвечает на этот вопрос. — Непосредственно у нас работают триста сорок тысяч человек в десяти офисах по всему миру. Если считать поставщиков и субподрядчиков, то это вдвое больше. Это реальные люди с реальными жизнями, семьями и домами, люди, которые зависят от благополучия этой фирмы, чтобы платить за жилье и ставить еду на стол. Хочу ли я объявить, что за все это отвечает мальтийская болонка?

Я жду. Я знаю, что это риторический вопрос.

— Нет. Я не собираюсь будоражить компанию подобным заявлением. Я показываю им, что после смерти Бернадетт все остается по-прежнему. Я хочу, чтобы они ощущали силу, уравновешенность, трудоспособность руководства.

— Хорошо.

Я заставляю себя не смотреть на его руки. Я стараюсь не думать слишком сильно о том, что он заботится о людях. Или так сильно отличается от Денни.

Мы поздно обедаем в уличном кафе в Сохо. Это похоже на свидание. Он задает мне много вопросов о моей жизни и ювелирном бизнесе. Он, кажется, действительно интересуется производственной мастерской, и я раздуваюсь от гордости, говоря о ней, потому что это такое потрясающее место и удивительная группа людей.

Потом я вспоминаю, что он не мой парень. Он мне даже не друг. Он — богач, который думает, что я приду к нему и буду умолять трахнуть меня.

Я держу дистанцию.

Я гашу каждую искру, которая вспыхивает между нами. Иногда я чувствую себя Медведем Смоки [п. п. Медведь Смоки — талисман службы леса США], затаптывающим искры направо и налево. Слишком много, чтобы потушить.

День за днем.

В ожидании своего часа.

Хуже всего те моменты, когда он теряет бдительность и перестает быть любимчиком-плейбоем Генри Локком. Тогда все кажется реальным.

Это безумие, когда все ощущается реальным.

Это последний парень, которому ты когда-либо должна доверять или желать. Он дурачит тебя. Притворяется, что соблазняет тебя. И ты все равно хочешь его!

В последующие дни мысли после общения с Генри ежечасно искривляются и принимают новые запутанные формы.

Этот человек хочет показать мне все аспекты компании.

— Ты должна понимать суть вещей, чтобы проголосовать, — говорит он.

Это означает, что нас со Смакерсом заберут и отвезут в лимузине в другую часть Нью-Йорка или Нью-Джерси, где мы встретимся с людьми и узнаем новые вещи, которые делает гигантская компания.

Строительство оказывается небольшой частью деятельности Локков. Каждая из тех компаний, которые были перечислены в завещании, имеет свою собственную маленькую империю деятельности.

Генри работает в машине и обсуждает корпоративные дела по телефону с людьми, с которыми мы встречаемся. Он хорош в своем деле. Ему действительно не все равно. Это его новый метод обольщения?

Во время одной поездки мы осматриваем почти законченное здание, которое имеет нулевой «углеродный след» — оно нагревается и охлаждается с помощью подземной циркулирующей воды. Супер экологическое. Генри взволнован.

Это заразно.

В другой поездке мы осматриваем гигантский сборный завод в Нью-Джерси, где они делают части зданий, чтобы им не пришлось строить все на месте. Он так же взволнован этим. И это тоже заразительно.

— Откуда ты знаешь имена всех этих людей? — спрашиваю я во время одной из наших многочисленных поездок на лимузине.

— Я взял себе это за правило.

— Но как? Ты знаешь так много имен.

— Если это что-то важное, ты найдешь способ все запомнить, — говорит он.

— Птица, — бормочу я.

На его лице появляется веселая улыбка, которая всегда меня раздражает.

— Что ты сказала?

Я хочу схватить его за лацканы, притянуть к себе и сказать: «Да пошел ты!», губы в губы, а потом поцеловать.

Но я знаю, к чему это приведет.

Вместо этого я сцепляю руки на коленях и отворачиваюсь.

Самое худшее — это семейные чувства в «Locke Worldwide». Как будто они, действительно, одна большая счастливая семья с Генри Локком — сильным, свирепым лидером, человеком, который пойдет на край земли ради своих людей.

То, как он сражается за них, делает его вдвойне горячим. То, как он заботится о них.

Время от времени, разъезжая с Генри по пяти городам, посещая достопримечательности, встречаясь с сотрудниками, узнавая новые вещи в штаб-квартире Локков, я чувствую себя частью этой команды, частью семьи, за которую Генри борется и заботится.

Это опьяняет.

И это так предсказуемо. Так трогательно.

Не нужно иметь команду психоаналитиков, чтобы понять, почему это было бы дико привлекательно для меня, учитывая, что я так долго была одна, присматривая за Карли самостоятельно. Даже дома нас никто не защищал. Никто не сражался за нас.

Иногда, когда мы говорим о компании, я использую слово мы. Как будто я член семьи Локков.

Так здорово, что мы открываем офис в Рейли. Как идут дела с нашим предложением по стадиону? Ух ты, наша команда разработчиков вышибает дерьмо из этих придурков в «Dartford & Sons»!

Мне постоянно приходится напоминать себе, что я не член семьи.

Мы разъезжаем в лифтах, лимузинах и других замкнутых пространствах, и это захватывающе. Иногда наши взгляды встречаются, и Земля как будто замирает.

Мой вибратор неустанно работает по ночам.

Прошла неделя из 21-дневного периода на обдумывание, и мне просто хочется прикоснуться к нему. Даже если это будет просто его рука. Он неотразим, как кошачья мята. Как сверхзаряженный магнит. Или, может быть, как черная дыра, которая засасывает космические корабли и девушек, которые просто хотят, чтобы их любили и доверяли им.

Ни одна из его привязанностей не настоящая, вот что мне нужно помнить. В конце концов, он нанял частного детектива. Он думает, что я мошенница.

Я нечто гораздо худшее. Я Вонда О'Нил.

И снова я вспоминаю фотографию, на которой я улыбаюсь всему миру с такой надеждой, размноженную миллион раз через Twitter и Facebook с подписями «Я лживая шлюха».

Иногда, прямо перед тем, как выйти утром на улицу, чтобы встретить автомобиль, я произношу небольшую подбадривающую речь. Я напоминаю себе, что мне не нужна команда Локка.

Я управляю гигантской компанией и имею доступ ко всем деньгам, которые только могу пожелать. Я разъезжаю в лимузинах буквально с самым сексуальным мужчиной в Нью-Йорке, но почему-то я все еще та оголодавшая девушка, которая смотрит с улицы, прижавшись носом к окну пекарни, желая чего-нибудь.

Хотя бы крошку.

Генри похож на самого горячего и обаятельного продавца пылесосов, который когда-либо приходил к вашей двери. И вы приглашаете его войти, позволяете ему показать вам пылесос, насколько хорошо он очищает и как работают все насадки. И вы видите, что он любит этот вакуум, и его любовь к вакууму делает его безумно желанным. А вы, ребята, смеетесь и весело чистите ковер. И это очень мило.

И ты все время твердишь себе, что дело не в тебе — он просто хочет продать тебе этот пылесос. Это его единственная цель! Вот только вспоминать об этом становится все труднее и труднее.

Может быть, иногда, когда он мастерски меняет эту насадку своими удивительно умелыми руками… или когда он улыбается тому, что вы сказали, а вы смотрите в его великолепные голубые глаза и получаете это щемящее чувство в груди — в эти моменты вы начинаете верить, что, хотя он пришел продать вам эту вещь, возможно, вы ему начали нравиться.

Тогда вы ненавидите себя за то, что доверчивы, потому что, привет, он самый завидный подонок в Нью-Йорке, а вы даже не входите в топ-миллион холостяков.