Самый завидный подонок

Глава двадцатая первая

Генри

Шампанское льется рекой, но я предпочитаю виски.

К сожалению, никакое количество алкоголя не убьет достаточное количество клеток мозга, чтобы заставить меня забыть, каким придурком я был.

На другом конце роскошно украшенного бального зала играет джазовое трио, и Яна Якабовски пытается оттащить меня от бара к танцполу.

— Не в настроении танцевать, — говорю я, ставя свой бокал, чтобы мужчина наполнил его снова.

Потому что все, о чем я могу думать — это боль на лице Вики.

Она никогда не хотела изображать заклинателя домашних животных для моей мамы. Она, конечно, никогда не просила, чтобы это завещание было изменено. Она думала, что получает деньги за то, что водит Смакерса к какому-то дорогостоящему знаменитому ветеринару.

И я ей не доверял.

Из всех женщин, с которыми я был, она единственная, кого, похоже, не волнует состояние Локков, единственная, кто потрудилась заглянуть за мое имя и богатство.

И что я делаю? Обращаюсь с ней как с мошенницей.

Мои сообщения перестали доходить до нее. Заблокирован. Мои звонки отправляются на голосовую почту, и я сомневаюсь, что она их слушала.

Я заходил в кооператив производителей. Ее там не было. Наверное, я казался отчаявшимся. Меня это не смущало. Я буду продолжать пытаться. Я не сдамся.

Яна Якабовски ждет. У нас была договоренность, что нас увидят здесь вместе, и мы обсудим дела друг друга. Она и ее сестра были для нас хорошими союзниками.

Бретт бросает на меня предупреждающий взгляд.

— Бретт потанцует, — говорю я.

Бретт нацепляет на себя свою самую очаровательную улыбку для нее. Что я делаю? Еще одно свинство.

Мне нужно покончить с этим. Мы вчетвером заключили сделку. Это касается бизнеса. Я допиваю виски и веду ее на танцпол, двигаясь на автопилоте, танцуя, болтая, кружа Яну вокруг. Она — сила, действующая во благо, женщина, которую я уважаю. Демонстрация для камер. Она визжит и смеется. Еще один поворот.

Я подвел Вики по-крупному. Это не значит, что я должен постоянно находиться в режиме мудака с людьми, которые во мне нуждаются.

Мимо проносятся Бретт и Мэдди Якабовски. Я улыбаюсь. Если бы Вики была здесь, она бы разглядела мою улыбку, предназначенную для камер.

Мы с Яной проводим время с политиками. Вот где она блистает — женщины Якабовски настоящая движущая сила.

Член совета похвалил меня за пиар-трюк с собакой. Я отшучиваюсь от этого.

Мы обсуждаем Десятку — проект, от которого все в восторге.

— Десятка — промежуточный этап, — говорю я. — Это перспективно, да, но теперь, когда возьму бразды правления в свои руки, я пойду гораздо дальше.

Перевод: слишком поздно превращать Десятку в классный проект, каким он мог бы быть.

— Как только ты заменишь собаку?

— Да, как только я сменю собаку, — говорю я спокойно.

— Вы, ребята, действительно перевели акции. Это дерзко.

— Он действительно главный. Он и его адвокат, — я подмигиваю. — Мы делаем все возможное, чтобы направлять его. Смакерс поставил бы пожарные гидранты по всему Манхэттену, будь его воля.

Яна смеется.

— У собаки больше видения, чем у некоторых строителей, — я подавляю улыбку, наслаждаясь ее насмешками над «Дартфорди Сыновья»: придурками строительного сообщества.

Бретт с нами, и мы позируем для фотографий. Кто-то хватает Яну, и я пользуюсь возможностью снова зайти в бар, но затем я вижу Ренальдо, болтающегося на задворках заведения с одним из вышедших на пенсию городских менеджеров.

Это пожилые парни, которые все еще важны своими богатыми знаниями, но у них больше нет власти. Я подхожу. Ренальдо неуклюже поднимается со своего места и хлопает меня по спине.

— Генри!

— Он рассказывал мне о Десятке, — говорит мужчина.

Сквозь туман, пропитанный виски, я пытаюсь вспомнить свою фотографию для него — рыба. Кит.

— Джон, — говорю я, беря его за руку и накрывая своей.

Мы втроем садимся на край площадки и говорим о развитии. Дружбе. Мы говорим о Десятке. Я хочу еще виски, но предпочитаю содовую, чтобы избежать знаменитого косого взгляда Ренальдо.

Яна Якабовски машет рукой с другого конца комнаты — она уходит с подругой. Я сажусь поудобнее и расслабляюсь.

— Так что же на самом деле происходит? — спрашивает меня Ренальдо, как только мы остаемся одни.

— Я облажался. Я не пошел на поводу у своей интуиции.

— Расскажи мне, — говорит он.

Прошла целая вечность с тех пор, как я с чем-то ходил к Ренальдо. Он, конечно, знает о Вики и Смакерсе. Я выкладываю все это. Я рассказываю ему о том, чтобы потакать ей до слушания о компетентности. Я рассказываю ему о том, как водил ее по компании, и о том, как это было невероятно. Яркая, веселая энергия, которую она излучает. Как хорошо работать с ней. Я рассказываю ему о творческом месте.

— Тебе бы это понравилось, — говорю я. — Провести с ней время без всей этой ерунды — это было потрясающе. Нам было невероятно хорошо. Она особенная.

Я говорю ему, что больше, чем когда-либо, убежден в том, что она случайно попала в эту ситуацию. Выкладываю все об этом.

Потом я рассказываю ему о ее шутке, и он морщится:

— Оу. Собачья морда?

— Я не должен был позволять этому испортить мне настроение. Как будто я не мог быть сильным ради фирмы и в то же время непредвзято к ней относиться? Я должен был что-то сделать.

Он улыбается.

— Что? — требую я.

— Она заставила тебя переживать, — говорит он. — Не будь так строг к себе, Генри.

Я настороженно наблюдаю за ним.

— Твоя мать была сумасшедшей сукой. Она посвятила свою жизнь тому, чтобы разрушить каждый замок из песка, который тебе удалось построить. На твоей детской фотографии, которая у меня есть, ты сидишь на крыльце своего особняка, сжимая в руках своего медведя, и плачешь, потому что она ушла. В очередной раз. Бернадетт была самовлюбленной золотоискательницей, которая винила тебя во всем. И твой отец ни хрена не сделал, чтобы исправить это.

— Не надо, — говорю я. — Достаточно, — он всегда держал подобные мнения при себе.

— И все же ты всегда хотел ее любви. Ты ходил за ней повсюду. Помнишь, как она всегда называла тебя Поки?

Поки. Ее прозвище для меня.

— Я никогда не мог за ней угнаться.

— Конечно, ты не мог. Ты был ребенком.

Я пожимаю плечами:

— Я рад за то, какой она была. Она научила меня быть сильным, полагаться на себя.

— Ты никогда не был лжецом, Генри. Не начинай сейчас.

Я поворачиваюсь к нему. Прошло много времени с тех пор, как Ренальдо задавал жару.

— Что?

— Пожалуйста, — он передразнивает мое пожатие плечами. — Как будто тебе все равно. Ты любил ее, и она разбила тебе сердце. Последние несколько лет, я знаю, рождественские подарки, которые ты ей посылал, возвращались обратно нераспечатанными. Открытки вернулись, звонки остались без ответа. Ты никогда не переставал пытаться быть хорошим сыном. Ты не хотел становиться сильным. Ты хотел хорошего отношения.

Я хмурюсь.

Он бросает на меня долгий взгляд:

— Я наблюдал, как ты строил эту компанию, даже когда Калеб блокировал твои лучшие идеи. Ты проливаешь кровь за эту компанию. Этих людей. А потом появляется твоя мать и дает незнакомой женщине абсолютную власть над этим. Женщине, у которой нет никаких причин переживать об этом.

Которая, кажется, ненавидит богатых парней, думаю я, но я этого не говорю.

— Вики начинает переживать. Она начинает понимать, что мы делаем.

— Не в этом дело, — Ренальдо с мрачным лицом скрещивает ноги. — Она шутит о том, чтобы переделать краны в какой-то нелепый образ? Вот что сделала бы твоя мать. За исключением того, что она действительно сделала бы это. Ты верил в худшее, потому что как еще это могло быть?

— Я вел себя так, как будто она была моей матерью.

— Тебя задели за живое, — говорит он.

— Мне нужно извиниться. Мне нужно сказать ей…

Что-нибудь. Что угодно.

— Тогда сделай это.

— Она не хочет меня видеть. Она не отвечает на мои звонки и сообщения.

— Придумай что-нибудь. Ты же Генри Локк, черт возьми.

Вот так я и оказываюсь в мастерской на набережной в три часа ночи. Я нахожусь в модельном зале на третьем этаже. Мой смокинг висит на чертежном столе. У меня в руке очень большой стакан кофе, но я к нему практически не прикасаюсь.

Я проснулся. Протрезвел. Кто-то портил мой мир, но это была не Вики.

Она не отвечает на мои звонки, но я все еще могу говорить с ней — на языке, который она понимает лучше, чем английский. Я работаю всю ночь и все утро.