Самый завидный подонок

И он мне верит.

Вопреки всем свидетельствам, он мне верит. Мир кажется полным возможностей. Как будто то, что происходит между нами, может быть реальным. Словно у Вонды тоже все наладится. Как из веревки и зубочисток можно сделать мост.

Снизу доносятся лязг и голоса.

— Покажи мне один из этих мостов, — говорю я. — Я хочу посмотреть.

Генри достает телефон и проводит пальцем по экрану.

— Бретт прислал мне это в прошлом году. Это было до, — он показывает мне фото с крошечным мостиком, по которому под аркой из зубочисток тянутся струны, похожие на натянутые провода. Он проводит по экрану. — После, — это унылая кучка четвертаков и кусочков зубочисток.

— Ооооойй, — говорю я.

— Подожди, у меня должна быть одна из старых удачных, — он листает свой альбом, когда лифт возвращается к жизни.

Я хватаю его за руку, когда он начинает мучительно медленный спуск.

— Погоди, — говорит он. — Не думай, что я выпущу тебя, пока не найду удачную, — наконец он находит и протягивает мне телефон.

Мост из веревок и зубочисток, поддерживающих четвертаки, но в кадр попадает и его лицо, и это то, что мне нравится. Ему лет одиннадцать, он сидит на корточках за столом с дерьмовой ухмылкой на лице и ямочками на щеках. Счастливый. Гордый.

В конце концов, мы достигаем низа, и дверь кабины открывается группе парней в касках. Сначала они помогают мне, принося извинения. Генри идет вместе с ними осматривать мотор.

Я бреду к восстановленному хламу, который он хочет включить в обстановку, как будто это что-то, что мне очень нужно проверить.

Я боюсь думать, что это реально, но это так. Мое сердце стучит, как счастливый барабан. Я улыбаюсь. Я пихаю стопку ногой и улыбаюсь, как сумасшедшая.

Я чувствую, что он рядом. Не знаю, почему я всегда чувствую его.

Я произношу.

— Раньше они делали все так богато. Даже самая скромная электрическая штука была богато украшена. В зданиях были красивые завитушки, в которых они не нуждались. Почему они больше так не делают?

— До сих пор делают, — говорит он. — Просто по-другому.

Я беру кусок решетки с изображением виноградной лозы.

— Как здорово бы это смотрелось встроенным в стол или сидение? — говорит он.

Я опускаюсь на колени и поднимаю металлический круг размером с обеденную тарелку с замысловатым рисунком по краям, пытаясь привести свои мысли в порядок. На нем нанесены цифры и символика птицы. Патина потертостей разных веков.

Я бросаю его в кучу и поднимаю брусок выветренного дерева со старыми гвоздями и блестящей металлической пластиной размером с игральную карту, приклеенную сбоку.

— Я знаю, как сделать из этого мебель. Более потрясающую, чем ты можешь себе представить.

Я думаю о Латрише. Это ее поприще.

— Расскажи мне.

Его глаза встречаются с моими, и я снова оказываюсь на той крыше, дыхание становится прерывистым, наполняясь его добротой. Все еще удерживая мой взгляд, он бросает брусок обратно в кучу. Это сексуальное, уверенное, пошло-оно-все-к-черту движение, которое мне нравится.

Это то, что понравилось бы Вонде еще больше. Странно представить, что, несмотря ни на что, он чувствует эту веселую, дикую часть меня. Он ей доверяет.

Он не знает самых важных подробностей моей жизни, даже моего настоящего имени или цвета волос, но он знает мою Вонда-сторону. И он знает сердце моего творца.

— У тебя есть грузовик?

Он подходит ко мне медленно. Когда он приближается, моя кровь начинает закипать. Он собирается поцеловать меня? Я бы позволила ему это сделать.

Но вместо того, чтобы поцеловать меня, он останавливается.

Я смотрю на его великолепные губы, блестящую золотисто-коричневую щетину на щеках и очаровательно неровные ямочки.

— Ты только что спросила у Генри, мать его, Локка, есть ли у него грузовик?

***

Час спустя мы проезжаем по Бруклинскому мосту на большегрузном дизельном пикапе с логотипом Locke Worldwide на боку.

Он загружен лучшими материалами с объекта, любезно предоставленными командой, с которой договорился Генри. Он велел мне выбрать самые подходящие, а сам исчез.

Генри находился на грани проигрыша в конкурсе на мужественность Самого Завидного Холостяка за то, что не помогал грузиться… но потом он вернулся в рабочей одежде: зеленой футболке с длинными рукавами, джинсах, ботинках и перчатках, и начал помогать ребятам.

Он нацелился на тяжелые предметы, что-то вроде кусков бетона. Иногда он кряхтел, мышцы под легкой тканью футболки вздувались, как дыни. Я старалась не смотреть слишком пристально, пока он работал. Или когда Генри вытирал пот со лба своей большой гребаной перчаткой, иногда оставляя следы пыли.

Мужественная часть Самого Завидного Подонка открыта!

Мы направляемся вглубь Бруклина, подальше от модных районов.

— И ты не сказала, куда мы едем.

— Здесь, на Оукертон, поверни налево, — говорю я.

Он сворачивает налево. Мы едем дальше.

Я смотрю на все более ветхие здания с его точки зрения, гадая, что он думает. Неужели я ошиблась, привезя его сюда? Как бы он ни пачкал руки, он — миллиардер, человек из другого мира. Да, он может орудовать лопатой, но на некоторых из этих лопат имеются гигантские банты.

Я проверяю свой телефон. Я написала Латрише во время погрузки, чтобы убедиться, что она будет на месте, но она не ответила.

Вот ради такого восстановленного дерьма она и живет.

Мы подъезжаем к Саутфилдским творцам. Вообще-то, в этой части города есть уличная парковка, типа оставь свой автомобиль на свой страх и риск.

Мне вдруг стало страшно брать его с собой в сырой и полуразрушенный склад с промышленным освещением и источниками питания, свисающими с веревок и изолентой на вещах. Между рабочими местами установлены фанерные перегородки. Гигантские сварочные установки, которые не совсем легальны. Домашняя вентиляция, которая совершенно незаконна.

Даже самый запущенный завод Локков — дворец по сравнению с этим. Чистота и идеальный порядок.

А еще существуют культурные особенности места.

Не все здесь были благовоспитанными ювелирами, которые просто нуждались в паяльной установке, или модными производителями мебели, такими как Латриша. Здесь дикий край для многих людей: от парней неоренессанса с татуировками и в коже из кузничного дела до мастеров мозаики с пирсингом на лице, сумасшедших гончаров, неоновых парней и всех остальных. Будет ли картина слишком нелепой?

— У тебя на этой штуке установлена сигнализация, верно? — спрашиваю я.

— Меня это не беспокоит, — говорит он. — Кто будет красть груду старинного строительного мусора?

— Хм, ты сейчас с ними познакомишься, — говорю я.

Мы выскакиваем и направляемся по разбитому тротуару к входу. Я вздрагиваю, отпирая металлическую дверь в виде черепа, сделанную упомянутыми кузнецами.

Мы проходим в громадное пространство, похожее на внутренность клингонского военного корабля. И, конечно же, первое, что мы видим — это гончары и кузнецы, сидящие на диванах в гостиной вокруг стола, заставленного пустыми пивными бутылками и какой-то скульптурой, которая может быть сделана из части трактора.

Я улыбаюсь и машу им рукой.

— Оживленно сегодня, — я хватаю его за руку и тащу туда, где немного поспокойнее.

— Что это, вообще, за место? — спрашивает он.

— Студия Саутфилдских Творцов. Это кооператив творцов, — мы проходим мимо сварщиков и зоны общего оборудования, где татуированные городские бородачи спорят о расписании на циркулярную пилу. — Необходимо записаться на некоторые более крупные инструменты, — объясняю я. — Они общие, — я понижаю голос. — Этот парень не всегда следует правилам, но обычно все проходит очень гладко.

Он не отвечает.

Мое настроение портится, когда мы углубляемся, потому что я не вижу ярко-красную шляпу Латриши над фанерной перегородкой ее пространства. Это была плохая идея.

— Ты здесь изготовляешь свои украшения?

— Ну мне нужна вентиляция для пайки. Думаю, что меня выселили бы из моей квартиры, если я попытаюсь сделать это там.

— Черт, — говорит он.

С несчастным видом я веду его вперед, мимо рядов грязных рабочих столов из необработанной фанеры. Почему я думала, что ему это понравится?

Дело не только в самом месте, но и также в Генри. Хотя он и одет скромно, но он не такой, как мы, как будто он не может избавиться от роскоши, как бы ни старался.

— Я знаю, что арендная плата кажется немного низкой, — говорю я, — но это немало и инструменты здесь действительно хорошие.

Он не отвечает, кажется, ошеломленный ветхостью.

Я продолжаю идти. По крайней мере, он может посмотреть кое-что из мебели Латриши и, возможно, нанять ее, и это было бы здорово. Что бы он не думал об этом месте, мебель у Латриши потрясающая.

— И мы не впускаем сюда кого попало, как бы это не выглядело. Люди должны вносить ежемесячную плату, и мы можем выгнать их, если они окажутся придурками. Я имею в виду, что в городе трудно заниматься такими вещами. Это не похоже на то, что у всех нас есть сараи во дворе или даже во дворах, и когда ты смотришь на стартовый капитал, например, для столяра или даже кого-то вроде меня…

— Вики, — говорит он со своим обычным смехом.

Я поворачиваюсь и иду назад.

— У нас у всех там есть шкафчики для личных вещей, — говорю я.

— Берегись, — он хватает меня за руку как раз вовремя, чтобы я не врезалась в парочку, катящую тележку.

Он улыбается мне, и это одна из его фальшивых улыбок. И это не нормально.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Ерунда.

— Расскажи мне, — говорю я.

Он отпускает меня:

— Это недовольство богатого парня. Поверь мне, ты не захочешь это услышать.

— Я знаю, все выглядит немного обшарпанным.

— Ты думаешь, в этом проблема?

— Или… в низкой арендной плате.

— Вики, — говорит он. — Ты серьезно извиняешься за состояние этого места? — говорит он. — Оно чертовски удивительное.

Меня охватывает дрожь:

— Ты так думаешь?

— Я знаю это.

— Я боялась, что ты подумаешь, что оно… Я не знаю.

— Одна из малопонятных вещей в том, чтобы иметь такие деньги, как у меня — это изоляция. Это может быть здорово — ты изолирован от нудной работы и пустой траты времени, и мне никогда не приходится общаться с кем-то, с кем я специально не хочу разговаривать: другие люди говорят с этими людьми за меня. Но я также изолирован от чего-то подобного. Я буквально не могу этого иметь.

— Ты можешь, если захочешь.

— Да, технически я могу, потому что это свободная страна, но я бы появился как кто-то совершенно другой. Как позер. Посмотри на меня. Я мог бы уже до обеда купить ангар для самолета и заполнить его лучшим оборудованием, которое только можно приобрести за деньги. Я бы занял чье-то место, кто действительно в нем нуждается, — он ненадолго замолчал. — Это потрясающее место. И я никогда не смогу стать одним из тех, кому здесь самое место.

Я поражена тем, как неправильно его поняла. Он не осуждал — он завидовал. Миллиардер Генри Локк не может этого иметь. И он думает, что это потрясающее место.

Я ухмыляюсь и поворачиваюсь к нему, пятясь.