Анонимные грешники

— Девять лет назад моя мама умерла от сердечного приступа, — мой взгляд переходит на нее, и когда я понимаю, что она не шокирована, я горько улыбаюсь. — Я уверен, ты уже знала это, потому что если есть что-то, в чем клан Бухты хорош, так это в сплетнях. Но чего они не знают, так это того, что сердечный приступ не был естественным.

Теперь она выглядит шокированной.

— Мне было двадцать семь, я только что прилетел в Дьявольскую Яму на каникулы. В тот год я действительно не хотел возвращаться домой, потому что знал, что мой отец и дяди планировали усадить меня и серьезно поговорить о том, чтобы я занял пост Капо. Я всегда знал, что рано или поздно мне придется это сделать, но бизнес в Лондоне процветал, и я не был готов отказаться от всего этого. В тот день, когда я приземлился, я решил сводить маму на ярмарку. Помнишь ту, что раньше стояла вон там, на северном мысу? — я киваю подбородком в сторону правой береговой линии.

— Та, которая сгорела дотла?

Та, которую я сжег дотла.

— Каждый раз, когда я возвращался домой, я приводил ее туда. Это была традиция, — я издаю кислый смешок, провожу рукой по лицу. — Она чертовски любила эту ярмарку. Не из-за аттракционов и игр, а из-за всех этих цыган в их повозках, обещающих предсказать ее будущее за пять долларов. Она впитывала все это дерьмо — все, что имело отношение к судьбе или везению. На самом деле, она прожила этим всю свою жизнь.

Холодный порыв ветра с Тихого океана проносится мимо нас, и я слышу, как у Рори стучат зубы. Инстинктивно я поворачиваюсь к ней лицом и плотнее закутываю ее в свой пиджак.

— В конце концов, мама посетила всех ясновидящих, которых хотела увидеть, и мы решили вернуться домой. Но уже темнело, и на ярмарке все только начинало оживать. Мы направлялись к выходу, двигаясь против потока толпы, когда все хлынули внутрь, поэтому не было ничего безумного в том, что парень пролил кофе на ее блузку, — я стискиваю зубы при этом воспоминании. Оно все ещё горит, спустя столько лет. — Конечно, моим первым побуждением было ударить этого парня прямо в челюсть. Это было несложно. Но мама умоляла меня не делать этого, — мои костяшки пальцев царапают камень, когда я сжимаю руки в кулаки. — Она всегда ненавидела насилие, вот почему она всегда была такой гребаной святой для всех. Она верила, что то, что она хорошая, компенсирует то, что остальные члены семьи плохие. Она пошла в уборную, и я немного попугал этого парня, но в итоге отпустил его, — я поворачиваюсь лицом к Рори, мои ноздри раздуваются. — Я, блять, отпустил его, — рычу я.

Ее маленькая ручка сжимает мой кулак. Теплая и мягкая.

— А что случилось с твоей мамой? — шепчет она.

— Я ждал возле женского туалета, пока моя мама приведет себя в порядок. Прошло пять минут. Потом десять. В конце концов, я начал чувствовать беспокойство. Что-то было не так, я просто знал это. Поэтому я вошел, выломал дверь кабинки и… — я поднимаю взгляд на небо и качаю головой. — Она просто лежала там, привалившись к унитазу. Мертвая.

Вздох Рори звенит у меня в ушах.

— Кофе…

— Это был раствор яда, который в течение нескольких минут вызвал у нее сердечный приступ.

— О, мой гусь. Анджело. Мне так жаль, — вздыхает она. — А потом твой отец…

— Через три дня у него было кровоизлияние в мозг, — я сажусь прямо, выпрямляя спину. Я не хочу сейчас говорить о своем гребаном отце. — В любом случае, я не смог найти того мудака с ярмарки ни бесплатно, ни за деньги. Должно быть, это был местный житель, потому что я помню, что у них на шее была татуировка футбольной команды «Красных Дьяволов». Но никто на Побережье не захотел говорить. Особенно Висконти.

— Так вот почему ты ушел?

— Я ушел, потому что мамы не стало. Кто-то ещё в семье должен был быть хорошим, чтобы компенсировать плохое. Это то, чего она бы хотела. Не пойми меня неправильно. Я далеко не святой. Но я пытаюсь держать себя в рамках, хотя в большинстве случаев это практически невозможно.

— Но Анонимные Грешники…

— Да, я знаю, — я бросаю на нее взгляд и облизываю губы. — У всех нас есть свои пороки, Рори. Нажимать на курок или избивать какого-нибудь мудака до полусмерти раз в месяц — мое. Черт, это единственное, что удерживает меня в здравом уме. И я оправдываю это, потому что все, кого мы убиваем, заслуживают того, что с ними происходит. Мне удалось убедить себя, что мама одобрила бы это — ее сыновья делают что-то хорошее, чтобы компенсировать плохое.

Между нами воцаряется тишина. Я практически слышу, как вопросы вертятся в голове Рори, и все они умоляют, чтобы их задали. Но когда мы встречаемся взглядами, с ее губ срывается только одно.

— Так почему же ты вернулся, Анджело?

Я не могу удержаться от смеха. Сколько, блять, раз мне задавали этот вопрос с тех пор, как я приземлился на побережье. И все же Рори — единственный человек, который добьется правды.

— Последние девять лет чувство вины не дает мне покоя. Мне нужно найти человека, который убил мою маму, а затем мне нужно убить его.

Шок пересекает ее идеальные черты, но он проходит так же быстро, как и появился.

Она кивает и утыкается подбородком в воротник моего пиджака.

— Когда ты сказал Альберто, что будешь водить меня в Дьявольскую Яму два раза в неделю в обмен на мою помощь, ты не шутил.

Мои губы подергиваются.

— Похоже, ты разочарована.

Ее смешок звучит приглушенно.

— Да.

У меня снова это гребаное чувство в груди. Тяжелое, которое давит на мою грудную клетку, угрожая сломать то, что находится под ней. Это подтверждает то, что в глубине души я уже знаю: я слишком долго находился на Побережье, а теперь увяз слишком глубоко.

Когда я встаю, Рори выжидающе смотрит на меня.

— Помоги мне найти его, и я улечу следующим рейсом с Побережья. Тебе больше никогда не придется беспокоиться о том, что я сорву твою сделку с Альберто. Я не переступлю черту на песке, — хрипло произношу я.

Каждое слово выходит натянутым, но я заставляю себя сохранять нейтральное выражение лица. Но я не могу удержаться и провожу рукой по ее подбородку, приподнимая его, чтобы она посмотрела на меня.

— Пообещай мне кое-что, Рори.

Я чувствую, как под моим большим пальцем бьется ее пульс.

— Что? — шепчет она.

— Что мы найдем его до твоей свадьбы.

Она делает паузу.

— Почему?

— Потому что видеть тебя в помолвочном платье и так тяжело. Но увидеть тебя в подвенечном платье? — рычание вибрирует глубоко внутри меня. Я усиливаю хватку. — Это будет гребаной пыткой.

Несколько минут спустя я стою у подножия каменных ступеней, засунув руки в карманы, и смотрю, как Рори возвращается на вечеринку по случаю своей помолвки, унося с собой горькую часть меня.

Что-то шевелится за кустом, привлекая мое внимание.

— Кто там? — рычу я, снова доставая свой гребаный воображаемый пистолет.

Тор выходит из-за кустов, застегивая молнию на брюках. Он видит меня и останавливается, его взгляд сужается. Его взгляд устремляется вверх по лестнице как раз вовремя, чтобы заметить кусочек золотых волос Рори, исчезающих я в отеле.

Позади него из тени появляется блондинка, одергивает платье и хихикает. Она опирается на руку Тора, но он отмахивается от нее, не сводя с меня глаз.

— Иди наверх.

Она смотрит на него, потом на меня и обратно, и, не говоря ни слова, шатаясь, поднимается по лестнице, не сказав больше ни слова.

Тишина окутывает нас. Я стискиваю челюсти.

— Аврора хорошая малышка, — ледяным тоном говорит он. — А мой отец — мудак. Но не заставляй меня выбирать.

Мои зубы задевают нижнюю губу.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что я уважаю тебя, Анджело. Ты был мне большим братом, чем когда-либо были мои собственные братья. И, черт возьми, Раф — мой лучший друг. Но дело в том, что Большой Ал — мой отец, — его кулаки сжимаются по бокам, глаза темнеют. — Не приставай к его девушке. Не заставляй меня выбирать.

Мы пристально смотрим друг на друга, кажется, несколько минут, прежде чем он поднимается по лестнице и возвращается на вечеринку.

Я должен был сказать ему, что до этого не дойдет. Ему не придется выбирать, потому что мы провели черту на песке.

Но в этом-то и фишка линий на песке. В конце концов они смываются, и вы не можете вспомнить, где вы их нарисовали. Но когда нет границ, нет линий, отгораживающих вас от мира, случаются плохие вещи. Случаются войны, случаются убийства. И я не могу, не хочу оставаться на Побережье, чтобы предотвратить их.

Поэтому, вместо того, чтобы нарисовать эту линию на песке, мне придется высечь ее в бетоне.