Не лови золотого коня!

Глава восемнадцатая. Матрёна

Золотой конь, запрыгнув в проём волшебной двери, приземлился посреди полянки в перелеске около небольшого болота. Тут он решил послушаться ездока и встал, как вкопанный. Егор не удержался и свалился на землю, выпустив из рук поводья.

Почуявший свободу конь поскакал прочь, да не просто поскакал, а становился бледнее, прозрачнее, пока совсем не растворился в воздухе.

Егор, придерживая руками многострадальную голову, которой вновь умудрился приложиться о землю, сел.

— Вот скотина золотая, растудыть твоё коромысло! — в сердцах выругался он вслух. Оглядевшись, пробормотал: — Это куда ж меня занесло?

Со стороны болотца, скрытого от глаз камышом, раздался тоненький голосок:

— Эй, есть кто живой? Спасите!

Егор вскочил и захромал на голос. Ногу он тоже ушиб. Подойдя ближе, заметил, как пытается выбраться из тёмной затянутой ряской воды худенький парнишка. В рубахе и портах, из грубого полотна, в жилетке меховой, натянутой до бровей шапке. Через шею лапти перекинуты, между собой завязками связаны.

И что странно, у самого берега парнишка завяз, всего по колено, за камыш цепляется, а выбраться не может. Присмотрелся Егор. Батюшки светы! А из трясины за спиной парнишки две кикиморы высовываются, ноги ему водорослями обвивают.

— Руки давай! — крикнул Егор, подходя ближе, и крикнул на кикимор: — А ну, быстро дитёнка отпустите!

Кикиморы, с зелёными волосами, желтоватыми лицами, вытаращили на Егора зелёные же глаза. Видать, заметили мавкину печать, потому как быстренько размотали водоросли и под кочки болотные нырнули. Мавка ведь среди водной нечисти, вторая по старшинству после водяного.

Но Егорша о том не думал, схватил парнишку за обе руки и выдернул из болота, как репку из грядки. С парнишки слетела шапка, и на спину упала толстая чёрная коса.

— Так ты девица, — удивлённо протянул Егор.

Девица посмотрела на Егора синими глазами и спросила:

— Кто там, в болоте?

Губы её подрагивали от страха, сама она назад обернуться боялась.

— Так кикиморы, — просто ответил Егор. — У нас-то их старухами страшными описывают, а тут девки, да лицом приятные, только зелёные.

Со стороны болота раздался плеск, похожий на смех.

— Ой! — вскрикнула девица, прижимаясь к Егору и утыкаясь лицом в его рубаху.

— Не бойся, они в тину спрятались. Я Егорша, а тебя как зовут-величают?

Девица отодвинулась, подняла шапку, встряхнула, обернулась на болото.

— Давай-ка отойдём, от греха, — сказала она. После того, как вышли на полянку, представилась: — Матрёна я, с Пришиба.

После чего присела около берёзки, опираясь спиной о ствол. Видать, ноги после пережитого плохо держали. Егор опустился на траву напротив.

— Что же тебя, Матрёна, через болото понесло? — спросил Егор.

— Да тут гать надёжная проложена, в обход-то куда дольше. И говорили ведь бабки, что в Зябком болоте нечисть завелась, да я не поверила. Бабки, сам знаешь, много что наболтать могут, — ответила Матрёна. — А ты сам-то куда направляешься?

Егор почесал затылок и ответил:

— Да, пойду коня золотого искать. Сбежал он, подлюка.

Матрёна, напрягшаяся на первых словах, вздохнула облегчённо и протянула:

— Так ты о живом коньке-то… — Затем пристально глянула на Егора и велела: — А ну, побожись, что не засланец ордынский, не шпиён ханский.

— Вот те крест! — сказал Егор, перекрестился, достал из под рубахи крестик и поцеловал его. В уме забрезжила догадка, что конь золотой его закинул в стародавние времена. Чтоб подтвердить это, спросил: — О каком хане речь ведёшь? О Батые?

Матрёна рассмеялась, махнув рукой.

— Вспомнила бабка, как в девках ходила! Бату хан уж почитай второй век в земле гниёт, чтоб ему в аду тошно было, ироду. Шуткуешь, небось?

Егор кивнул, не объяснять же, откуда он такой взялся. Не поверит Матрёнка, а то и вовсе, как от нечистого шарахаться станет. А ему в этом времени знакомцы не помешают. Ему ещё придумать надобно, как отсюда выбираться. Сильно Егор не испугался, помнил гадание и шестёрку бубновую. Раз Ворожея ему предсказала возвращение домой, значит, так тому и быть.

— Матрёна, а ты ведь не сказала, куда так торопишься, — сказал он.

— К дядьке своему. Он у меня атаман казачий. Микита по прозванью Дружина, — ответила Матрёна. Она достала откуда-то из-за пазухи онучи, намотала на ноги и принялась обувать лапти, одновременно рассказывая: — Они в поход на Сарай-Берке отправились, а меня не взяли! А ведь у меня свой счёт к ордынцам. Басурмане проклятые всю семью загубили: маменьку, батюшку, братишек малых, всю деревню пожгли. Я цела осталась, потому, как в Пришибе у дядьки гостила. Пойдём со мной, тебе дядька за моё спасение любого конька подарит.

Она вскочила, потопала ногами в лапотках, натянула шапку, пряча под неё косу.

— Попить бы, — сказал Егор.

— Да тут рядом родник. А дядька со товарищи в соседнем леске лагерем стоят. Ждут, пока ордынцы в поход отправятся, чтоб град их стольный захватить, — сказала Матрёна. — Идёшь со мной?

— Иду, — ответил Егор, припоминая рассказ Павла.

Они с Матрёной выбрались из перелеска, прошли немного через степь и зашли в лесок около озера. Там действительно имелся родник. Егор пригоршней зачерпнул воду и с удовольствием попил.

Матрёна, хихикнув, достала из-за камня деревянный ковшик в виде утицы и попила из него.

— Сразу видать, не здешний ты, — произнесла она, вытирая губы рукавом. — Издалека пришёл?

— Издалека, — согласился Егор. — Село моё Волково.

— Не слыхала, — Матрёна покачала головой. — Скажу тебе по секрету, Егорша, казаки великое дело затеяли. Как услышали, что разгромили наши воины войско Мамаево на поле Куликовом, решили выкрасть коня золотого, чтоб не смогла возродиться проклятая орда.

— А конь-то здесь в каку дуду? — не сдержал удивления Егор. — И почему одного?

— Так оба-два не утащить. Под одного-то волокуши особые сделали. Не слыхал ты, значится, про коня волшебного. Я думала по, всей Руси то ведают. Видать, совсем твоё село глухое. Ну, слушай, топать нам порядком, успею обсказать, — ответила Матрёна. Она повела Егора по едва заметной тропе, рассказывая: — Вот помянул ты Бату хана проклятого. Захватил он в свою пору земель без счёту, данью великой обложил, осиротил малых детушек, народ честной — кого не убил, того в полон угнал. И не нашлось воина, чтоб одолеть того хана. А всё потому, что возил он с собой коня волшебного, на котором ихний бог войны ездил. Прознали про то люди русские, надумали коня изничтожить, к хану-то было вовсе не подобраться. Сторожили его воины свирепые, с саблями вострыми, кинжалами, ядом смазанными. Коня тоже берегли, только вот рабов не опасались. Воспользовался тем парнишка пастух и отравил коня волшебного, да сложил за то буйну голову.

Матрёнин рассказ, словно ручеёк лился. Замолчала она, чтоб отдохнуть. Егор посмотрел на небо, понял по солнцу: утро ещё, пару часов до полудня осталось. Это ему после сумерек вечерних показалось, что в день попал.

— А дальше-то что, Матрёнушка? — спросил он. Хоть и знал из рассказа Павла, как коней отливали, но Матрёне-то лучше знать, как всё на самом деле было.

— Так вот, — продолжила она. — Горевал Бату хан, лютовал, половину слуг выпорол, рабов многих и вовсе жизни лишил. Но оказался хан умным да хитрым. Велел согнать к себе мастеров дел колокольных, да заставил из всего золота, что в дань собрал, вылить двух золотых коней, чтоб один в один на волшебного коня походили. Поставил их Бату хан перед стольным градом Золотой Орды для охраны. Но и это не всё. Призвал он колдунов местных, те обряд провели, жертв немеряно своим богам принесли. И вселился дух коня волшебного в золотых. И пока стоят проклятые кони, не сгинет басурманская орда, а коль разобьют её, вновь восстанет, как птица феникс из пепла. Вот скрадём одного коня, считай, сила басурманская наполовину ослабнет. А там, дай Бог, и до второго доберёмся, ежели нужда на то будет.

— Вот ты раззадорилась, аника-воин, — подшутил над Матрёной Егор и сказал: — Кажись, коростель кричал. Не должен бы в эту пору.

Они остановились, прислушиваясь. Неподалёку вновь раздался крик птицы, скрипучий, негромкий. Матрёна радостно улыбнулась и сказала:

— Дозорные нас увидали, зоркие они у дядьки. Ох, он и браниться будет. Горяч, но отходчив.

— Пришли уже? — спросил Егор, оглядываясь по сторонам. Нигде и признака не было, что рядом лагерь. Да и дозорного Егор не увидел.

— Нет, это только первые, ещё будут перед стоянкой. Пока доберёмся, дядька уж всё знать будет. Вот смотри: столь криков, сколь человек идёт, ежели свои, дозорные коростелём затрещат, а чужаки — вороном каркнут, — объяснила Матрёна.

Дальше шли в тишине. Матрёнка, судя по меняющемуся лицу, представляла предстоящий разговор с дядькой. Егор решил, что и ему стоит подумать, как представиться и объяснить, почему здесь оказался. Да так придумать, чтоб на правду похоже было. Не любил Егор ни врать, ни лукавить. «У, аспид», — помянул он про себя бранным словом золотого коня, из-за которого здесь очутился.

Когда они с Матрёной миновали степь и вошли в лес, из-за дерева выступил высокий казак, с чёрной бородой и нахмуренными бровями. Одет он был в кафтан длинный, портки широкие, в сапоги заправленные, шапку с собольим отворотом. На поясе висела сабля в ножнах.

Матрёна ойкнула и спряталась за спину Егора. «Похоже, дядя сам племяшку встречать вышел», — догадался тот.