Не лови золотого коня!

Глава седьмая. Барчонок

Просидел Егор до рассвета, не смыкая глаз. Сон, словно ветром сдуло. И так, и этак думал, как же слова Ульянкины лучше передать, не выдавая, что она сама к нему являлась. Не хотелось, чтобы могилку подружкину тревожили. Ночью сам убедился, что при появлении призрака или души неупокоенной народ делает. Надумал, как только светать начало, аж вздохнул от облегчения. Тут как раз и дед заворочался.

— Доброго утречка, Егорша, — сказал дед Зуда, смачно зевая.

— Дедка, ты только не ругайся, но я ведь тоже придремал, — сказал Егор и добавил: — А во сне-то мне Ульянка привиделась. Сказала, что душеньку её отмолили, никому больше она являться не будет.

— Это славно, — закивал дед Зуда. Во сны вещие, особенно в полнолуние, на селе верили.

— Ещё сказала, что тётка её умерла в эту ночь, просила за Васяткой приглядеть, — продолжил Егор.

— Да растудыть твоё коромысло, — не удержался от любимого ругательства дед Зуда, но тут же спохватился, креститься начал: — Говорю, Царствие Небесное рабе божьей, ежели это так. Видать, быть у Ивана в семье третьему покойнику. А что за Васькой пригляд нужен, правильно. Батька его с маменькой, да дед сами остерегутся, а дитё есть дитё. О, вон смена наша идёт, пойдём-ка домой, Егорша.

Старик шустро вскочил, поднял с земли и отряхнул тулупчик и потрусил по тропке. Егор, прихватив за ошейник Серого, скалившего зубы на дневного пастуха, пошёл следом, но еле у перелеска деда Зуду догнал. Так тому не терпелось новости рассказать, сначала бабке, а потом и остальным.

Егор шёл, довольный своей задумкой, теперь за Васяткой не только он, да Ульянкины родные присмотрят, но и всё село. Ивана-кузнеца любили — добрый, работящий, никому худого слова не скажет.

К домам своим подоспели ночные пастухи, когда домашние их коров, после утренней дойки к стаду выгоняли.

«Смотри-ка, как удачно», — подивился Егор и тут же Ульянкиной маменьке и своей о якобы сне рассказал. Ульянкина мать, до того хотевшая Ваську отправить корову гнать к общему стаду, резко передумала. Отослала сына домой, отобрав хворостину.

— Тесто на пироги ставить надо, да Бог с ними, с пирогами, — пробормотала она про себя, и вытерла рукавом слёзы. Сразу поверила сну вещему, что сестрица её упокоилась.

Егор, успевший запустить во двор Серого, предложил:

— Давайте, я вашу Зорьку с нашими коровками отгоню, мне не трудно.

— Ох, Егорша, спасибо за доброту твою, — сказала соседка.

Егор даже вздрогнул, как голос у неё на Ульянкин похож.

Коров Егор мог и Фильке, тут же крутившемуся, доверить. Но больно уж у маменьки взгляд подозрительным стал, когда он всё рассказывал. Подумал Егор, забудет маменька, пока он ходит, делами займётся. Ан нет, не забыла.

Отогнав коров, Егор хотел в сарай юркнуть и поспать часок. Но маменька у ворот ждала. Прямо в лоб спрашивать не стала, сказала:

— Пойдём, сынок, завтракать. А после сходишь к Ворожее, занесёшь калоши, платок, да гостинцев, за то, что сразу не вернули.

На Егора со значением посмотрела, мол, хотел ты самостоятельным быть, вот и сходи, узнай, чем новая встреча с мавкой обернётся.

Не поверила маменька в сыновий рассказ про сон. После завтрака она быстро собрала корзину, куда всё и уложила.

— Егорша, ты быстрее возвращайся. Нужно крышу посмотреть, не прохудилась ли, — неожиданно сказал отец. — Мы с соседом собирались поначалу у нас проверить, а завтра у них. Но Ивану точно не до крыши будет. Придётся ему свояченицу на свои денежки хоронить.

— Кажись, у неё ещё две сестры есть, — протянул дед, почёсывая затылок.

Бабка руками всплеснула и сказала:

— Совсем ты, старый, запамятовал. Одна вдовая, у второй ребятни с десяток. Что с них взять-то? А ты, Егорша, шевелись. Крышу срочно смотреть надобно. В последний дождь вон тот угол сырой был.

— Дык, с окна это натекло, — возразил дед.

— А я говорю, крыша прохудилась! — не сдавалась бабка.

Под их переругивание Егор вышел из избы. До тропки, ведущей к дому Ворожеи, пошёл он по центральной дороге, мимо церкви. От окраины к поместью бывшего барина ехал отрытый экипаж, с запряженной в него парой гнедых коней. Под солнцем в гривах и хвостах коней проскакивали золотые искры, но до виденного во сне скакуна им было далеко. Таких, как тот скакун, в повозки не впрягают, а устраивают скачки. Чей конь первым приходит, большой куш имеет. Егору с дедом Зудой об этом как-то пастух из поместья рассказывал. Жалел он сильно, что барин арабского скакуна в счёт долга сыновьего карточного отдал. Егор того конька мальчишкой пару раз издали видел. Тогда вороной конь ему не понравился. Непонятно было, зачем что-то просто так иметь, без пользы.

Когда экипаж поравнялся, Егор снял картуз и поклонился, но барин, сидевший внутри, его не заметил. Задумался, видать о чём-то. «Не иначе, к тётушке Ворожее ездил, — подумал Егор и неожиданно решил спросить, не брат ли он ей единокровный по батюшке. — За спрос в лоб не бьют. А если и бьют, то он у меня крепкий». Последняя мысль почему-то развеселила, и подходил Егор к знакомой избе уже не такой встревоженный, да подавленный.

Дверь вновь оказалась приоткрытой. Егор поднялся на крыльцо и замер, охваченный непонятной робостью.

— Заходи уж, Егорша, нечего мне крылечко утаптывать, — раздался насмешливый голос Ворожеи.

Егор вошёл со словами:

— Доброго здравия, хозяюшка.

Он хотел перекреститься на красный угол, но иконы оказались задёрнуты занавеской. Ворожея, стоявшая у шкафа и выкладывающая туда содержимое большой корзины, улыбнулась. Егор заметил кирпичики чая и полотняные мешочки.

— И тебе не хворать, — отозвалась хозяйка и спросила: — Никак, опять с мавкой виделся?

Егор, молча, кивнул и из корзинки выложил пирог и яйца на стол, а вещи, завёрнутые в чистую тряпицу, на лавку.

— Ты уж извини, тётушка, что припозднились с отдачей.

Ворожея отдёрнула занавеску у икон, перекрестилась с уже слышанным Егором: «Прости, Господи, меня грешную". После чего пригласила гостя к столу. Егор, хоть и спешил, отказаться не посмел. Ворожея к ароматному чаю выставила блюдо с калачами и мисочку со свежим мёдом. После того, как почаёвничали, хозяйка сказала:

— Братец ко мне заглядывал, просил расклад на Павлушу, сынка своего, сделать. Мы ведь на родную кровь можем лишь карты раскидывать, остальные гаданья правды не покажут. Вижу, хотел ты узнать, родня ли граф Пётр Фомич Волков, ну, барин ваш бывший, мне по крови. Так и есть, хотя такой родни у него по всем деревням пораскидано. Признал он лишь меня, потому как росли вместе. За что поклон ему земной. Мы с Петром Фомичом тайны особой из того не делаем, но и на каждом углу не трубим.

— Тётушка Ворожея, я никому не скажу, вот те крест! — сказал Егор и перекрестился на открытые иконы.

Вновь улыбнулась Ворожея.

— Знаю, вот я и разговорилась, хоть душу отвести. И не бояться, что слова твои наизнанку вывернут. Павлуша на днях погостить пожалует, письмецо папеньке прислал, — сказала она.

— Барчонок приедет? — спросил Егор.

Ворожея тихонько рассмеялась.

— С той поры, как здесь был, барчонок до молодого барина дорос. Тебя он лет на пяток постарше будет.

Егору вспоминались редкие встречи с барчонком. Да и не встречи, так, издали глазел во время церковных служб на праздники, а как-то на сельской ярмарке. Тоненький белокурый мальчик в нарядной одежде, затем подросток-гимназист в форме. Егор тогда позавидовал на ремень с блестящей пряжкой, да фуражку с лаковым козырьком, вот и запомнил. Редким гостем барчонок в детстве в поместье был, а вырос и вовсе носа не казал. Барин и сам лишь последние лет шесть, как жена его померла, стал проживать тут постоянно.

— Получается, он этот, как его… университет, закончил? — спросил Егор, припоминая сельские сплетни о том, что до учёбы барчонок не больно охоч.

— Кажись, нет, — ответила Ворожея, пожав плечами, — Года три осталось. Он ведь часто ученье забрасывает, затем вновь, по папенькиному наущению продолжает. Павлуша постоянно в какие-то прожекты влезает, то акции скупает, а они прогорают, то ещё чего. Хвала Богу, к картам интерес потерял. Ну, так ему папенька пообещал содержанье урезать, коль играть не бросит. А сейчас у него новая забава: увлёкся древними курганами.

— Маровщиком стал? — спросил с удивлением Егор.

Мары, или курганы, могилы древние, часто раскапывали учёные, но ещё чаще лихие люди, чтоб золото, камни самоцветные найти. За дальними лугами позапрошлым летом учёные копались, но лишь черепки нашли. Егора и других сельских парней подряжали в помощь на недельку. По жребию отправляли, никто по доброй воле не хотел покой мертвых, пусть и древних, тревожить.

Главный в лагере учёных, забавный старичок-профессор, на маровщиков всем подряд жаловался, даже Егору. Сунул под нос глиняный осколок и сказал: «Вот смотри, скол-то свежий. Ладно бы, эти вандалы взяли кольца-серьги, да и всё. Нет, надо артефакты потоптать, раскурочить. А это ведь десятый век!» Егор почему запомнил, очень ему слово «вандал» приглянулось. Долго потом так называл тех, кто всё ломает. Солидно звучало: «Филька, вандал, отойди от забора!»

— Пишет, ради науки с другом раскапывать будут, — ответила Ворожея. — Да мне как-то не верится. Вот и на гадании выпали Павлуше валет пиковый, то есть хлопоты пустые, да три шестёрки. Бубновая, это он сейчас к папеньке едет, трефовая — дорога дальняя предстоит, а закончится непонятно: пиковой шестёркой. Разочарование, несбывшиеся желания. Сдаётся, прав ты, клад они искать отправятся. Опасная затея. Но я Петру Фомичу свои догадки не говорила, обсказала помягче. Ну, ежели по правде, затеи Павлушины частенько так и заканчиваются. Ой, Егорша, совсем тебя заболтала. Скажи матушке, беды от твоей встречи с мавкой не будет. А к соседям твоим я после похорон наведаюсь, попробую оберег на дом поставить.

— Тётушка Ворожея, я ж тебе ничего не рассказывал, — потрясённо произнёс Егор.

Ворожея вздохнула и сказала:

— Видение мне было. Ты у костра сидишь, собака к тебе жмётся, дрожит, а напротив — призрак Ульянкин, почти уж и не мавка. До словечка всё слышала. Беги, Егорша. Пока батька твой в конец не осерчал.

Егор попрощался, подхватил пустую корзинку и припустил бегом домой.