Не лови золотого коня!

Глава четвёртая. Прощальные слёзы

От избы Ворожеи до дальнего участка, где издавна самоубийц хоронили, дошли быстро. Тропа, туда ведущая, не заросла, ходили по ней, видать, не раз. Не сказать, чтобы часто люди на тяжкий грех решались, руки на себя накладывая, но за годы прилично могил скопилось. Прозвали в народе участок Неупокоенным кладбищем. От обычного кладбища его овраг да рощица берёзовая отделяли.

— Жених мой тут схоронен, — неожиданно сказала Ворожея. — Не дал старый барин согласия на венчание. Больше того, велел милого моего в солдаты отправить. Ну а жених на вожжах в сарае вздёрнулся. И ведь в те года как раз срок службы с двадцати лет до двенадцати снизили. Давно бы уж отслужил мой Ванечка, а я б дождалась, даже деток успели б народить.

Ворожея промокнула глаза краешком полушалка.

— Ох, тётушка, — только и сказала маменька со вздохом.

— Не сбылось, не долюбилось, чего и жалеть, — ответила Ворожея. — Разговорилась я не к месту, да уж больно Егорша на Ванечку моего похож. Вон, смотрите, телега с гробом, ко времени мы добрались.

И впрямь с другой стороны Неупокоенного кладбища, куда вела просёлочная дорога, подходила траурная процессия. Иван-кузнец вёл под уздцы лошадь, впряжённую в телегу. На телеге около закрытого гроба, обнимая его обеими руками, сидела Ульянкина мать. Следом шли сельчане, не так много, старики, да те, кого староста от сенокоса освободил. Сам староста тоже шёл, головы не поднимая. Из детей был лишь Васятка. На похороны самоубийц брали только тех ребятишек, что усопшему роднёй близкой доводились.

Двигались провожающие медленно, Егор успел могилки разглядеть. Простые холмики, без крестов, как и положено, но ухоженные. На всех лежали небольшие каменные плиты с высеченными надписями, а около некоторых и скамейки стояли.

— Тётушка Ворожея, а разве здесь надгробья разрешается ставить? — спросил Егор.

— Кресты нельзя, а на плиты с именами, да годами жизни запрета нет, — ответила Ворожея и вновь разговорилась: — По моей просьбе барин их согласился ставить. Говорит, вину свою перед нами с Ваней искупает. Побоялся за нас перед папенькой вступиться. Да я-то зла не держу. Куда волчонку до матёрого волка, барин мне одногодок, совсем юный тогда был. Я тут присматриваю за порядком, да чтоб заложные покойники не появились.

— Это те, что из могил встают, мор, засуху наводят? — спросил Егор, вспомнив страшные истории, которые ребятишки любят в ночном друг дружке рассказывать.

Ворожея, молча, кивнула и сказала:

— Пока жива, не допущу того. Да и в посмертии стражем душ неупокоенных тут встану. Грехи свои за гаданья, заговоры, лечение искупать.

— Ох, что ж ты такое говоришь, тётушка, — сказала маменька, прикладывая руку ко рту.

— Виденье было, — коротко ответила Ворожея, останавливаясь.

Они дошли до свежевырытой могилы. Рядом стоял, опираясь на лопату могильщик. Вскоре и телега подъехала. Лошадь выпрягли, пастись на лужок пустили. Все встали вокруг телеги, Егор с маменькой и Ворожеей тоже подошли.

— Гвозди забивать? — спросил могильщик.

— Крышку открыть надобно, — строго произнесла одна из старух.

Кто-то вздохнул, знали люди, как утопленники обычно выглядят. Могильщик послушно снял крышку и поставил в изголовье.

Вздох уже общий раздался. Ульянка лежала в свадебном платье, с распущенными, покрытыми кружевной накидкой и венком волосами, словно спала. На бледных щеках блестели прозрачные капельки. На глазах у изумлённых людей из под закрытых век усопшей к вискам потекли слёзы.

Народ попятился, а Ульянкина мать кинулась к гробу с криком:

— Она живая, плачет, пусти!

Последнее она крикнула к успевшему обхватить её мужу. Рядом оказалась Ворожея. Она сунула под нос несчастной женщины резко пахнущий флакон и сказала:

— Тише, милая, тише. Не слёзы это. Тело на леднике лежало, оттаивает на жаре. Не вернёшь Ульяну, а вот душу её отмолить можно попробовать.

— В церкви ж нельзя, — произнесла немного пришедшая в себя Ульянкина мама.

— После научу, как и без церкви, — пообещала Ворожея.

Лишь это обещание, да возможность хоть душу Ульянкину спасти, помогли её матери продержаться до конца похорон. Тихим получилось прощание. Не положены были тем, кто руки на себя наложил, ни причитания, ни песни похоронные. Да и слёзы тоже, но кто от них удержится? Староста не удержался. Прошептал у гроба:

— Прости, Ульянушка, сына моего непутёвого. Да меня за то, что должно не воспитал, — отошёл и вытер глаза рукавом рубахи.

— Вот и привёл бы сына, пусть бы посмотрел, — сказала одна из старушек.

— Поучил я его кнутом, отлёживается, — глухо ответил староста.

Васятка к гробу близко подходить отказался, как старушки ни настаивали.

— Не трожьте, — распорядилась Ворожея. — Парнишке и встречи с мавкой хватило. Иван, ты на днях приводи сынка, отолью испуг.

Егор простился с подругой детства, молча. Понял он её матушку, и впрямь, как живая лежала Ульянка, аж оторопь брала. Совсем такая как раньше, до пагубной любви к Степке. У Егора не возникло того страха, что у Васятки. Только горе, жалость, боль от потери и обещанные Ворожеей слёзы.

Стук молотка о гвозди, забиваемые в крышку гроба, показался слишком громким после тишины. Благо, справился могильщик быстро.

Вместе с другими мужиками Егор опустил гроб на полотнах в могилу. Как положено, кинул горсть земли. Вместе со всеми постоял у невысокого холма. Немного успокоило, что и здесь появится плита, не останется безымянным последнее Ульянкино пристанище.

Егор помог старосте впрячь коня. Семья Ульяны отправилась домой на телеге. Остальные пошли в село пешком. Маменька тепло попрощалась с Ворожеей, пообещав занести платок и калоши на днях. Егор, с удивлением обнаруживший, что нога почти не болит, ещё раз поблагодарил Ворожею и тоже попрощался.

— И вам до свиданьица, — произнесла она. — А я тут, у Ванечки посижу. Жаль, что поминать его лишь раз в году после Пасхи можно.

Ворожея направилась к дальнему холмику, около которого стояла скамья и рос куст черёмухи, а Егор с маменькой отправились догонять остальных.

Люди шли, не спеша. Одна из соседок, сноха деда Зуды, передала маменьке новости из Семёновки, что её свёкор у Ивана-кузнеца выведал.

— Ульянкина тётка, как узнала, что племяшка утопла, без чувств упала. В себя привели, а у неё рука с ногой не двигаются, и говорить толком не может. В город увезли, в больницу. Доктора говорят: не жилица, — рассказала соседка.

— Плохо это, — покачала головой маменька.

— Да уж чего хорошего, — согласилась соседка. — Ежели до сорока дней помрёт, не дай Бог, жди в их семье ещё одного покойника. Тело Ульянушки в покойницкую, что при околотке, на ледник стражники поместили. А о том, чтоб родню известить лишь к ночи вспомнили. По темноте решили не ехать. Но туда и впрямь дорога разбитая. Иван, когда гроб сюда вёз, канатом обвязывал. Ну, всё обсказала, побегу, а то свекровка съест, что так долго. Сама-то усопших боится, а знать всё надо. Да, Егорша, тебе и Васятке с Филькой в ночное сегодня не идти. Свёкор сам управится.

Соседка ускорила шаг, да и Егор с маменькой заторопились, им ещё предстояло на стан добираться. Дома переоделись, маменька дала деду пересчитать оставшиеся деньги, затем сама убрала за оклад с иконами. Бабушка Егорова похлёбку сварила, за что маменьку сто раз упрекнула, когда обедать садились.

— Так я б всё равно на дальних лугах была, — напомнила ей маменька. — Лучше б спросили, как с Егоршей получилось.

— Как? Как? — запрыгали вокруг сестрёнки.

— Всё в порядке будет с братцем вашим, — ответила им маменька.

Про новость, о которой сказала Ворожея, и о которой сама догадывалась, говорить не стала, приберегая для мужа.

На стан они добрались, когда стряпуха доваривала в общем котле кулеш. Егор тут же принялся раздувать угли на самоваре, а маменька помогла расставлять миски. К приходу косцов как раз управились. В положенные после обеда полчаса отдыха, маменька подошла к отцу Егора отвела в сторонку и принялась что-то быстро рассказывать.

Егор, даже не слыша, знал, о чём речь. Когда отец посветлел лицом и гордо расправил плечи, Егор подумал: «Точно, узнал, что маменька парнишкой в тягости. Вот об заклад готов побиться, что о наказе Ворожеи маменька словом не обмолвилась. Ничего, я сам скажу, как случай представится».

Случай представился быстрее, чем он думал. Поздно вечером, когда вернулись домой, бабка, увидев, как сын непривычно ласков со снохой, не удержалась.

— Сынок, — протянула она, добавив в голос елея, — ты, случаем, не забыл, что бабу свою поучить хотел?

Отец растерялся, а Егор, пока он чего не надумал, сказал:

— Тётушка Ворожея вам, батюшка, передать велела, что ежели маменьку бить будете, пока она в тягости и дитё грудью кормит, то она вас мужской силы лишит.

Про кормление Егор уже от себя добавил, а маменька поправлять не стала. Глянула лишь благодарно.

— Не бойся сынок, эта ведьма Ворожея и не то наговорит, — проворчала бабка.

Её, как обычно, не слушали, давно привыкли в семье к постоянному ворчанию. Отец Егора посмотрел на деда и спросил:

— Неужто и впрямь может?

Старик хмыкнул, почесал затылок и ответил:

— Помнится, лет этак пятнадцать назад Ворожея так грозилась Афоньке Кривому. Ну, тот жену не просто учил, смертным боем бил, ни одного дитёнка выносить не могла.

— И что? — спросил отец.

— Было ли, никто достоверно не знает, а вот как Афонька в ногах у Ворожеи валялся, многие видели. И женку с той поры он пальцем не трогает, — ответил дед.

— Спать пора, утомилась я сегодня, — произнесла маменька и скрылась за занавеской.

Егор улёгся на свою лавку, девчонки давно спали на печке. Бабка поворчала и тоже угомонилась, отправившись в их с дедом закуток. Дед же с отцом, затушив лампу, вышли посидеть на крыльцо, потянуло дымком. Редко отец курил, а тут достал самокрутку. Не укладывалось в голове как это, бабу свою и не учить.

Егор же, засыпая, думал, что без всяких наказов на жену свою будущую ни разу руку не поднимет.