Не лови золотого коня!

Глава двадцатая. Зябкое болото

Ехали Матрёна с Егором, как могли, быстро. Понимали, после захвата города, ордынцы могли гонца послать за ушедшим воинством. И отряд басурманский, скорее всего, назад поспешит. Бунт среди своих-то в любое время задавить можно.

Остановили лошадей неподалёку от родничка. Попили по очереди из ковша деревянного студёной водицы. У Егора в животе булькнуло, давно маковой росинки во рту не было.

— Потерпишь чуток или потрапезничаем? Там, в телеге, для нас не только сёдла припасли, но и сумку с едой, — спросила Матрёна.

— Потерплю, — ответил Егор, помогая Матрёне забраться на телегу. — Сначала наказ исполним.

По дороге к болоту Матрёна рассказывала о жизни в Пришибе, казачьем селе, о сельчанах, случаи забавные. Егор поведал о чудачествах деда Зуды, да проказах Васятки с Филькой. Старались оба вспомнить о весёлом, чтобы от дум тревожных отвлечься. Легко им было вдвоём, словно век друг дружку знали. Дорога за беседой показалась быстрой.

Проехав полянку, на которой его конь золотой поутру скинул, Егор остановил лошадей перед самой гатью. Дорогу через Зябкое болото проложили шириной в несколько досок — телега пройти могла.

— Что встал, Егорша? — спросила Матрёна и продолжила: — Давай до середины доедем, затем коней выпряжем, доски подрубим под волокушами, они в трясину и уйдут.

Егор улыбнулся и ответил:

— Есть у меня одна задумка, Матрёнушка. Коль выгорит — хорошо, а нет, так по-твоему сделаем.

Он выпряг из телеги жеребцов, оседлал, перекинул через одно седло перемётную суму с едой.

Матрёна спросила:

— Что мне делать, Егорша?

— Взбирайся в седло и отъезжай на край поляны. Там меня жди. Коней крепче держи, — ответил Егор.

Он посмотрел пристально на болото. Как и думал, под несколькими кочками виднелись любопытные жёлто-зелёные физиономии.

Дождавшись, пока Матрёна отъедет, Егор повернулся в сторону болота, отвесил поклон и произнёс:

— Девицы водные, кикиморы болотные, вы мне удружили, Матрёну отпустили, душеньку живую не загубили. Примите за то подарочек знатный, богатый: коня из чистого золота, да ещё безделушки всякие. Вот только уж больно конь тяжёл. Окажите милость, утащите сами к себе в тину-трясину. А я отойду, чтоб не мешать, не смущать.

Сказав так, Егор отошёл, пятясь, к Матрёне, и вскочил на второго жеребца. С края поляны они, не отрываясь, смотрели на гать и болото рядом. Верхом хорошо видно вокруг было. Ждали долго. Егору уже казаться стало, что не вышло, как нервно зафыркали, замотали головами кони, пошла волнами вода, покрытая ряской. Из под кочек стали появляться кикиморы. Чёртова дюжина набралась. Они окружили телегу и волокуши. Одна кикимора, видать, старшая, крикнула выпью, пронзительно, заунывно. Егор с Матрёной еле на месте лошадей удержали. Из воды выскочили два коня диковинных, сами изо мха, грива и хвост из водорослей.

Кикиморы впрягли болотных коней в телегу и направили прямиком на гать. Сами рядом поплыли и волокуши на руках понесли, досок не касаясь. Пройдя аршинов тридцать-сорок, кикиморы остановились и отпустили волокуши. Раздался громкий треск. От тяжести доски гати сломались, и волокуши пошли ко дну, утаскивая за собой телегу. Чудные кони и кикиморы запрыгнули сверху. Миг и на поверхности остались только расходящиеся по тёмной воде круги. Часть гати как корова языком слизала.

У Егора озноб прошёл по спине от понимания, что их ожидало, решись они сами через гать ехать. Все бы в трясину ушли вслед за конём золотым, вместе с телегой, волокушами и жеребцами. Матрёна тоже это поняла. Она сказала:

— Снова ты меня спасаешь, Егорша. Век мне за то не расплатиться.

— Ну, что ты, Матрёнушка, — смущённо отмахнулся Егор, — поехали отсель, да поскорее. А то у меня от голода живот к спине прирастёт.

Они развернули коней и поскакали по дальней дороге, что в обход Зябкого болота шла. Вскоре показался колодезный сруб, с крышей над ним, скамеечкой рядом, да столбом-коновязью с восточной стороны.

— Для путников приют, — пояснила Матрёна. Она спрыгнула с коня, Егор и помочь не успел, взяла суму перемётную, принялась доставать оттуда снедь. Тряпицу, в которую хлеб был завёрнут, на скамейку между ними положила. Вынула ещё свёрток, как развернула, запах пошёл аппетитный. Положили им казаки жареную на костре утку. Фляжку достала из кожи сделанную. Да пару больших красных яблок.

Егор, достававший воду из колодца, чтоб коней попоить, даже слюну сглотнул. Но, не суетясь, вылил воду в выдолбленную из дерева лохань. Поставил ведро обратно на сруб и только после этого подошёл к скамейке. Они с Матрёной произнесли коротенькую молитву и, уже не в силах терпеть, набросились на еду. С голодухи-то и чёрствый хлеб, и жёсткая, без соли, утка дивными яствами показались. Запили всё кваском из фляги. Утолив голод, сидели и грызли сочные яблоки. Матрёна задумчиво и с тоской посмотрела в ту сторону, откуда они приехали.

— Нельзя нам к отряду, Матрёна, — сказал Егор. — Прав атаман, мы с тобой в серьёзном бою — обуза.

— Умом понимаю, а вот здесь болит, — ответила Матрёна и прижала руку к груди. — Чует сердце недоброе.

Промолчал Егор, не сказал, что правду сердце чует, и утешать не смог. Не стал душою кривить.

Снова в путь пустились. Коней не гнали, как сказала Матрёна, басурмане в казацкую вотчину не совались. Отряды казачьи в силу вошли, а врагов воинство князя Донского знатно потрепало, проредило.

Когда до Пришиба несколько вёрст оставалось, ещё привал сделали. Заехали на полянку с удобными пеньками на краю, спешились, коней привязали к дереву вместо коновязи. Солнце уже заметно клонилось к горизонту.

— Ты, Егорша, у нас остановишься, — сказала Матрёна. — Жёнка дядьки Микиты добрая, в избе не тесно, старшие их дочери к мужьям ушли, остались лишь два парнишки, совсем малые. А там найдёшь к кому наняться, ежели надумаешь, в казаки подашься. Эх, забыли, надо было конька твоего у болота поискать!

Егор вздохнул и признался:

— На самом деле, не простой тот конь, а волшебный. Я ведь, Матрёнка из других времён сюда попал. Хочешь, верь, хочешь, не верь.

И рассказал Егор, как нанялся к хозяину на раскопки курганов древних, как нашли они могилу любимой ханской наложницы, как маровщики их ограбить решились, как убили хозяйского компаньона.

— Страсти-то какие, — произнесла Матрёна. Поверила она сразу Егору. Да как не верить тому, кому жизнью обязан.

— Нет, Матрёнушка, самые страсти после начались. Как пролилась кровушка на курган, что рядом с раскопанным стоял, выскочил из него конь золотой и ну топтать копытами и компаньона хозяйского, и убийцу его, — сказал Егор.

— Вот злыдень золотой, и через года не угомонился! — воскликнула Матрёна.

— Направился конь золотой и хозяина моего топтать, а я матушке и батюшке Павла слово дал, сына их беречь, — продолжил речь Егор. — Кинулся я наперерез, поймал коня, сам не знаю, как верхом очутился. Направил в степь широкую, подальше от хозяина. И вот издали конь из золота, а на нём, как на живом едешь. Скачем на закат, а перед нами в воздухе проём дверной открылся. А за ним солнце высоко стоит, блестит под лучами золотой город. Скакнул этот аспид в проём, на полянке очутился и меня сбросил. Дальше ты знаешь.

— Никак, тебя сам Боженька нам в помощь направил, а мне — особенно! — воскликнула Матрёна и добавила: — А как же тебе домой-то добраться? Ой, а вдруг мы этого коня и утопили!

— Дух во втором коне, что у ворот остался, — пояснил Егор. — Чувствую, там, аспид, зову, не отзывается, кличу, не откликается.

— Так тебе, как шум утихнет, придётся снова в Сарай-Берке идти? — спросила Матрёна.

Егор встал с пенька, подмигнул и ответил:

— Можно попробовать, как в сказке про сивку-бурку, позвать. — Он закрыл глаза, вытянул вперёд руки и произнёс нараспев: — Конь золотой, встань передо мной, как лист перед травой.

Матрёна вскрикнула, Егор открыл глаза. Посреди полянки прямо из воздуха появлялся золотой конь, словно ткали его из лучей солнечных невидимые пряхи. Как полностью появился, встал конь, замерев. Лишь глазами рубиновыми смотрел на Егора и не собирался никуда пропадать.

— Чудо-то какое сотворилось, — прошептала Матрёна, вставая со своего пенька и крестясь.

Живые жеребцы тоже замерли, прижимаясь друг к другу, но с места не двигаясь, привязь не срывая.

— Знать, пора мне, — сказал Егор и неожиданно подошёл к Матрёне, взял её руки в свои и заговорил горячо: — Сударушка, поехали со мной. Мне такая, как ты, жена и надобна! Поехали, не пожалеешь! Любить и беречь до самой своей смертушки буду.

Матрёна нехотя отняла руки и ответила:

— Жених у меня есть в Чресполье, я слово ему дала.

— Неужто так любишь? — спросил Егор, не теряя надежды.

— Слово дала, а в роду Микиты Дружины никто свои обещанья не нарушает. У дядьки любимая поговорка: не давши слово, крепись, а давши, держись, — ответила Матрёна и добавила жалостно: — Кто же знал, кто ведал, что я тебя встречу.

Егор снял с себя медный пятак, что на удачу на верёвочке носил, и на Матрёну надел, со словами:

— Это оберег тебе, Матрёнушка, чтоб счастлива была, чтоб детки легко родились, чтоб муж любил, да руку на тебя не подымал.

— А вот пусть только попробует, подымет, — заявила Матрёна, потрясая в воздухе кулаком. — Зря, что ли, меня дядька с Чудинкой бою рукопашному обучали.

Притянул к себе Егор Матрёну, обнял и поцеловал крепко. С трудом оторвался от податливых губ, посмотрел в глаза потемневшие, синие и попросил:

— И мне слово дай, сударушка, что как попрощаемся, поедешь не к дядьке, а прямо в свой Пришиб, там, всё, как атаману обещала, скажешь.

— Всё, как надо, сделаю, слово даю, — пообещала Матрёна.

Егор разомкнул объятия, подбежал к золотому коню, вскочил на него и помчался, не оглядываясь, в степь, в сторону заходящего солнца.