Вооруженные силы на Юге России

* * *

Мы шли все время не только не соприкасаясь с неприятелем, но даже не имея сколько-нибудь точных сведений о ходе его наступления. Во всяком случае, мы до сих пор проходили через местности наиболее удаленные от главных линий движения военных сил. Оттого у нас не было чувства близости к неприятелю и соединенного с ним состояния напряженности и осторожности.

Общее настроение несколько изменилось, когда ранним утром нам приказали отступать из Старого Крыма не на Феодосию, как многие ожидали, а в степную часть полуострова, на линию железной дороги, соединяющей Джанкой с Керчью. По этой линии отступали главные наши силы от Перекопа и от Сивашей. По этой же линии велось и главное преследование со стороны неприятеля.

До выхода из Старого Крыма возможность столкновения с красными была еще далека. Но теперь мы постепенно втягивались в район военных действий. Перед нами с уступом последних холмов расстилалась бесконечная равнина, кое-где оживленная очертаниями одиноких курганов. На северной границе ее, над Азовским морем, висел серый и холодный туман. Резкий северо-восточный ветер подул нам в лицо, поднимая тучи пыли по дороге. Чем ниже с холмов, чем дальше от причудливых очертаний Крымских гор, тем суровее и холоднее становился ветер. Мы покидали последние ступени Южного берега и вступали в первые пределы холодной Скифии.

В первой деревне мы встретили нескольких офицеров гвардейских частей, производивших фуражировку у себя в тылу. Они рассказывали, что бои идут еще на значительном от нас расстоянии, на первых станциях железной дороги после Джанкоя. По их словам, неприятель напирал также и на Арабатскую стрелку, небезызвестную своими рыбными промыслами, узкую косу на Азовском море, по которой можно было пешком пройти из Геническа прямо нам в тыл. Здесь впервые услышали также мы об укрепленных позициях около станции Ак-Манай, на которых предполагалась задержка красных для более успешных эвакуаций на Тамань. Никто из нас тогда не предполагал, что позиции эти сыграют большую роль в последующей обороне Крыма.

Мы двигались на станцию Владиславовку, конечный пункт Феодосийской железнодорожной ветки. «Вот посадят в Ак-Манае в окопы, — говорили у нас, — и чего канителятся, поскорее бы в Тамань». Тамань эта для всех представлялась тогда какой-то обольстительной страной, завершающей все наши странствования. «Придем на Тамань, там видно будет, что делать». Никто тогда не предполагал, что мы до Тамани и не доедем. Вторжение большевиков в Крым создало убеждение, что здесь на Таврическом полуострове наше дело уже проиграно, что единственное спасение — поскорее оставить Крым. Оттого каждый слух о задержке в пределах полуострова несколько понижал общее настроение. Слухи же о скорейшей эвакуации в Тамань встречались с нескрываемым одобрением.

При таком настроении мы не без удовольствия получили на одной из последних ночевок около Владиславович известие, что нас не задерживают на Ак-Манайских позициях, а двигают ближе к Керчи на станцию Семь Колодезей. Это казалось тогда весьма добрым признаком. Мы двигались тогда довольно быстро, верст по сорока в сутки, и рассчитывали в ближайшие дни быть уже в Керчи. «Хорошо задаем драпу», — острили у нас. Дорога шла унизанной курганами пустынной крымской степью. Сколько здесь было этих курганов — и одиноких, и стоящих целыми группами, и растянутых в бесконечно длинную цепь. Сколько народов и людей прошло до нас по этим полям, оставив за собою эти вечные следы.

В Семи Колодезях, богатой немецкой колонии, я поместился в большом, покинутом каменном доме, хозяин которого недавно был убит какими-то разбойниками, а семья бежала. В доме все дышало порядком и сытым довольством. Казалось, что хозяева просто выехали к соседям в гости. Вот подъедут они на чистеньком шарабане, заиграет в гостиной рояль, и весело закричат дети. Оставшиеся в доме работники из немцев бережно хранили хозяйское добро и сначала относились к нам с некоторым страхом. Когда же увидели, что мы не грабим и даже оплачиваем продукты, на столе появились у нас такие окорока и такие куры, которых мы не видели со времен старой помещичьей жизни.

Так жили мы в Семи Колодезях несколько дней. Наш обоз второго разряда за эти дни передвинулся в Керчь. По дороге около одних каменоломен, как рассказывала воротившаяся охрана, он был обстрелян какими-то молодцами, нападение которых было с легкостью отбито конвоем. Конвойные, воротившиеся из Керчи, рассказывали, что там царит большая паника. Все лезут на Тамань, не соблюдая порядка и очереди. Около Керчи в каменоломнях засело большое количество бандитов и большевиков, ждущих момента ударить в тыл отступающих добровольцев и захватить Керченский порт. Наш обоз, помещенный временно под Керчью, каждую ночь, по их словам, находился под угрозой нападения каменоломщиков, которые настолько дерзки, что захватывают отдельных лиц в плен даже среди белого дня.

Известия эти несколько нарушили наше приятное житье в колонии. Начались разговоры о том, что нас слишком задерживают. Известно, что бывает при таких задержках: нахлынут отступающие от Перекопа под прямым преследованием красных, попадем мы в общую сумятицу и вовсе не выберемся. У некоторых из моих новых сотоварищей заметили мы стремление под видом болезни или командировки двинуться поскорее в Керчь. Их звали «ловчилами», издевались над ними, но они все-таки постепенно исчезали.

Костя затеял со мною однажды серьезный разговор.

— Стоит ли тебе, — мы, как и большинство, перешли на «ты», — путаться еще здесь. Поезжай в Тамань, дадим тебе командировку, оттуда поедешь, куда хочешь.

— Нет, уже не буду создавать паники.

— Вот покажут тебе большевики панику…

Я все же решил выдержать характер.

Последующие события развернулись, однако, довольно быстро. Однажды вечером я вернулся с прогулки из степи. Вижу, на дворе у нас небывалое оживление.

— Наступление, сейчас выступаем обратно на позиции. Вас просят к полковому командиру.

В доме у полкового командира я застал весь наш командный состав.

— Ну, профессор, идем в бой, — говорят мне, — если не хотите с нами, отправим вас в командировку в Тамань.

Момент был для меня довольно решительный. Вижу, все на меня смотрят не без любопытства: серьезно человек решил воевать или просто шутит.

— Пойду с полком, — заявил я.

За ночь мы погрузили наших лошадей и наши тачанки в вагоны, а утром прибыли обратно в Владиславовку. Выгрузившись здесь, мы двинулись на запад прямо к Азовскому морю. Арабатская стрелка осталась у нас прямо в тылу. Не доезжая версты до морского берега, на самых солончаках расположена была маленькая татарская деревушка, Ерчи. В ней нам было приказано остановиться.

Перед деревней тянулись засеянные хлебом поля, переходящие в небольшую возвышенность, на которой стояло несколько курганов. Налево раскинулась бесконечная равнина с синевшими на горизонте Крымскими горами. По ней верстах в пяти от нас виднелась железная дорога, деревья и строение какой-то станции. Там стояли какие-то добровольческие части, с которыми мы держали связь. Позади деревни равнина переходила в болотистые и солончаковые поля, вязкие и покрытые местами водой. За полями позади нас и направо виднелась полоса Азовского моря. При солнечной погоде трудно было разобрать, где кончался низкий берег и где начиналась вода. Частые в этой местности миражи создавали на границе небес и вод очертание каких-то далеких островов и полупрозрачных земель. И Арабатская стрелка казалась миражом, прозрачным и лишенным твердых очертаний.

В новой обстановке заметно изменился и дух наших людей. О Тамани уже нечего было разговаривать. Впереди нас и с правого бока была жуткая пустота, которая в любой момент могла обнаружить врага. И днем и ночью приходилось нести дозорную и сторожевую службу. Спали не раздеваясь на полу татарских сакль, но спали плохо, благодаря несметному количеству разных насекомых.

Был конец Страстной недели. В Великую пятницу где-то впереди и левее нас по линии железной дороги весь день бухала артиллерия. Наши конные разъезды выезжали на несколько верст вперед, не натолкнувшись на неприятеля. По слухам, он вел бой за обладание одной из ближайших железнодорожных станций впереди нас.

В ночь с субботы на Светлое воскресенье мы решили устроить разговенье в одной из наших сакль. В субботу вечером готовили пасху и красили луковыми перьями яйца. Куличи нам прислали из Владиславович, из штаба. К 12 часам у нас в сакле был сервирован на коврах чудесный ужин даже с двумя окороками ветчины. Были приглашены полковой командир и все старшие офицеры. Мы просидели всю ночь до рассвета в милой, приятельской беседе.

— Вот увидите, — сказал шутя командир, — товарищи устроят нам какую-нибудь гадость на Светлое Христово воскресенье.

Солнце уже взошло, когда я после короткого сна вышел на улицу. У наблюдательного пункта, устроенного на крыше одной сакли, стоял наш командир. Ему докладывали, что замечена была перебежка каких-то людей верстах в двух несколько левее нас, на границе стоящих перед нашим лицом холмов.

— Корнет Ш., — обратился командир к одному из офицеров, — пощупайте-ка, кто там сидит, возьмите с собой кого-нибудь на помощь.

Вызвались идти я и один вольноопределяющийся. Меня привлекало маленькое озеро, мимо которого нужно было держать путь. Было время перелета, и там ютилось множество диких гусей и уток. Мы думали настрелять несколько штук к обеду. Быстрыми шагами пошли мы по утреннему холодку и вскоре достигли озера. Остановились на несколько моментов, высматривая пролетающую дичь и оговариваясь, в каком порядке следует идти на обратном пути, чтобы не спугнуть ее. Стрелять приходилось по сидячей птице пулей.

Я и тогда не мог отдать себе отчета, как произошло все последующее — до того быстро и внезапно выведены были мы из наших мирных рассуждений. Я услышал несколько сухих трещащих звуков и в то же время особый протяжный поющий свист над ухом. Одно мгновение спустя что-то ударилось на землю около ног, взрыв пыль и разбив камни.

— Ложись, ложись! — закричал корнет Ш.

Я инстинктивно лег в траву, и тотчас же оглушил меня грохот стреляющей рядом над самым ухом винтовки, чьей я не разобрал.

Тогда и потом много раз в первые моменты неожиданной опасности первой эмоцией было внезапное сознание необходимости что-то делать. И в то же время я решительно не знал, что же следует делать. Я оглядывался на своих и увидел, что Ш. стоит на одном колене и целится. Я стал смотреть, куда он целится, и заметил в траве, на гребне ближайшего к нам кургана, каких-то перебегающих людей. Оттуда-то трещали выстрелы, и оттуда прилетали одна за другой свистящие около нас пули.

Дрожащими руками я стал отстреливаться. Израсходовав одну обойму, я начал вставлять в винтовку новую и помню, что она никак не лезла в затвор.

— Беги, беги, — закричали мне, — обходят.

И в то же время я увидел нечто такое, от чего холодная дрожь прошла по моему телу. Я увидел налево от себя, по ту сторону озера, группу всадников, скачущих по полю. Трое из них были совсем близко, и можно было различить их костюмы. Впереди скакал человек в матросской форме, как-то неуклюже размахивавший согнутыми руками. Они скакали нам в обход вокруг озера, желая, по-видимому, отрезать нам путь от деревни. Тогда мне показалось, что гибель наша совершенно неизбежна. Я побежал изо всех сил по направлению к нашим и чувствовал, что, в сущности, бегство это напрасно; в горле у меня стало горько, в груди засосало, и я ощущал чувство близкое к тошноте. Силы меня стали покидать.