Введение в общую теорию языковых моделей

15. Заключение

Тремя основными чертами отличается предлагаемое нами учение о грамматических структурах и моделях от большинства современных работ по структуральной лингвистике.

Во-первых, наше учение об окрестности, структурах и моделях дается на основе точного определения используемых нами категорий окрестности, семейства, структуры и модели, в то время как большинство современных структуралистов уклоняется от этих определений.

Во-вторых, мы не побрезговали окунуться в традиционную и даже школьную грамматику с ее элементарными наблюдениями в области естественных языков и с ее примитивным описанием относящихся сюда интуитивных фактов языка. Отвлеченные формулы и схемы, даже при условии их математической точности, без использования интуитивных данных, которые фиксируются в традиционном языкознании, относятся к какой-то весьма оригинальной области, пусть весьма точно построенной и вполне имеющей право на свое самостоятельное существование; но область эта не есть область лингвистики и не имеет прямого отношения к грамматике естественных языков.

В-третьих, ввиду привлечения нами элементарных фактов описательной грамматики естественных языков и ввиду базирования грамматического анализа на интуитивных данных, вполне доступных для проверки и уточнения, наш анализ претендует на понятность для массового языковеда. Предложенное выше рассуждение о лингвистическом применении понятий окрестности и семейства, предполагает только знание элементарной математики и элементарной грамматики, выход за пределы которых подробно объясняется и мотивируется. Само собою разумеется, что всегда найдутся люди, не имеющие интереса ни к математике, ни к грамматике или имеющие интерес только к одной из этих дисциплин. В таком случае им не следует читать такие рассуждения, примером которых является наше предыдущее рассуждение, да они и сами едва ли захотят заниматься подобного рода предметом. Зато те, для которых близки проблемы точного построения грамматики, в нашем популярном изложении теории лингвистических окрестностей и семейств, найдут все необходимые разъяснения для начального изучения математически-грамматических проблем. Современные же структуралисты очень скупы на приведение элементарных фактов естественного языка, в огромном большинстве случаев не приводят даже пояснительных примеров и пишут в таком стиле, который мало кому понятен и имеет в виду только избранную небольшую кучку исследователей.

В-четвертых, наконец, мы должны еще и еще раз подчеркнуть, что наше рассуждение об окрестностях и семействах, а также и вообще о структурах и моделях, имеет в виду исключительно интересы лингвистов и надеется помочь построению не чего другого, но именно лингвистики, как самостоятельной науки. Наше рассуждение не имеет никакого отношения к инженерам и техникам, которые стремятся превратить живой язык в нечто такое, что можно было бы удобно заложить в машину и получить из этого какой-нибудь технический эффект. Чтобы добиться, например, возможности машинного перевода с одного языка на другой, невозможно обойтись без специальной обработки живого языка, без его механического препарирования, без его утонченной формализации. Однако эта техника машинного перевода не имеет никакого отношения к теории самого языка или имеет к ней отношение более или менее случайное.

Когда часовщик делает часы, он тоже должен разбивать живое течение времени на мертвые куски, переводить живое время на язык мертвого пространства, находить в сплошной текучести временного потока те или иные неподвижные точки, оформлять их так, чтобы они указывались стрелками часов на неподвижном циферблате, и даже оформить их при помощи боя или звона, при помощи звучания колокольчика и даже с привлечением всяких других звуков, вроде голоса кукушки, и даже целой музыки. Имеет ли какое-нибудь отношение это дробление вечно подвижного времени на неподвижные и строго изолированные точки к философской, логической, психологической, эстетической и всякой другой теории времени? Вивисекция живого времени и разнообразная комбинация его изолированных точек дает в руки часового мастера огромное орудие, с помощью которого он создает предмет такой глубочайшей жизненной важности, как часы карманные, стенные, башенные и те, которые входят как один из элементов в еще более сложные технические системы. И кто из здравомыслящих людей будет протестовать против часового производства, как бы этому последнему не приходилось в технических целях дробить живое время и по-разному комбинировать эти раздробленные моменты времени? Однако и здравомыслящий часовщик тоже не будет входить в логические или философские проблемы времени, а будет предоставлять это работникам в области логики или философии.

Поэтому, не будем удивляться тому, что для машинного перекодирования языка необходима специальная вивисекция языка, неведомая лингвистике как самостоятельной науке. Все эти математические обозначения и формулы, все эти чуждые языкознанию, математические термины, все эти непонятные классическим лингвистам формалистические методы, все это, вероятно, необходимо для машинно-технических операций с языками. Во всяком случае, все эти математические или псевдоматематические термины, формулы и методы подлежат ведению только соответствующих инженеров и техников, и последнее слово по этому предмету – только за ними. Об их пользе или необходимости могут судить не лингвисты, а только сами же инженеры и техники. Последние, правда, могут консультироваться у лингвистов. Но заранее можно сказать, что консультация эта может происходить только в весьма ограниченных размерах, т.к. лингвисты ничего не понимают и не обязаны понимать в технике. И это только естественно. Иначе всякая часовая фабрика тоже консультировалась бы у философов, логиков, психологов, эстетиков, физиологов и прочих специалистов, которые изучают проблему времени и пространства. В силу такого рода обстоятельств инженерам и техникам приходится создавать свои собственные концепции языка независимо от теоретиков и историков языка, для которых язык во всяком случае не может быть вычислительной или вообще информационной машиной, а есть живой и самостоятельный организм, подлежащий изучению меньше всего при помощи своей формализации, а больше всего при помощи органических методов, сохраняющих в целости отдельные органические проявления языка и их связь с языковым органическим целым. Меньше всего о технической аппаратуре могут судить лингвисты, поскольку они являются представителями самостоятельной и специфической дисциплины. Они создают свои собственные теории языка без превращения его в мертвый механизм и с единственным намерением – отразить в теории языка то, что создается самим же языком в процессе его исторического развития, когда он является живым организмом. Но инженеры и техники, которые изготовляют языковые машины, тоже не имеют никакого права давать указания теоретикам и историкам языка. Это было бы похоже на то, как если бы изготовители граммофонов и патефонов давали Шаляпину указание о том, что и как нужно петь, а от теоретиков, композиторов и историков музыки они потребовали бы механической переделки музыки на машинный лад. Несомненно, инженеры языковых машин и лингвисты должны друг у друга учиться, но они не должны забывать специфики тех областей, в которых они работают. Навязывание науке о языке абстрактных математических и технических формул и обозначений так же нелепо, как и навязывание лингвистами своих теорий работникам в области техники.

В предложенных у нас выше рассуждениях о языковых окрестностях и семействах, мы и хотели поучиться у математиков, ни на минуту не забывая в то же самое время и специфики самой языковой области.