Введение в общую теорию языковых моделей

Пластика речи и языка

Основное значение теории языковых моделей заключается прежде всего, не столько в использовании каких-нибудь новых методов для разыскания фактов речи и языка, сколько в повышенной культуре самого понимания (а в дальнейшем и соответствующего изучения) этих фактов. Всем известно, что в течение последних ста лет языкознание ставило своей задачей по преимуществу накопление все новых и новых фактов, причем никакая классификация и никакая языковедческая методология не могла угнаться за неимоверным количеством этих фактов и их достаточно глубоким освоением. После первой мировой войны в языкознании зарождаются и укрепляются скорее именно способы понимания фактов, чем способы их изыскания и накопления. Структурная лингвистика ставит как раз именно задачи понимания, а уже потом задачи накопления фактов.

При обыкновенном общении людей между собою, а также и в традиционной научной лингвистике больше всего обращается внимание на непосредственную звуковую или грамматическую картину речи и языка, хотя фактически никогда нельзя было обойтись без усвоения самой картины речевого звучания и грамматического строя. В настоящее время, под влиянием структурной лингвистики ощущается глубокая потребность дать именно картину речевого потока в ее относительной самостоятельности, а также соответственно и грамматики. Структурная лингвистика сразу же началась с незакономерного увлечения, что было, конечно, болезнью роста, не преодоленной еще и до настоящего времени. Думали и думают, что язык можно изучать вне всяких проблем смысла или значения. К языкознанию применяют методы математической логики, тоже стремящейся максимально оторваться от мыслимого содержания и сосредоточиться только на формальных взаимоотношениях. Но и помимо логики математической самая форма изложения новой лингвистики стала отличаться злоупотреблением всякого рода математических обозначений, рассчитанных на отвлечение от всякого содержания и на замену конкретной мысли только составляющими ее внешними отношениями. Получилась полная противоположность того, к чему первоначально стремилась структурная лингвистика и ради чего она, собственно говоря, и возникла. Так, звуковая сторона языка у многих структуралистов получила не только самостоятельное, но и абсолютное значение, за пределы которого уже запрещалось выходить. Казалось бы, четко выраженная звуковая модель как раз и должна была бы помогать изучению языка в целом. Но язык в целом предполагал изучение слова со всеми его смысловыми функциями, а изучение лексики и грамматики, как стали думать многие, мешает структурной фонетике и даже делает ее невозможной. Для новой науки о речевом звучании придумали даже новое название «фонология», резко отличая ее от традиционной фонетики. Однако воздержимся от этих слишком далеко идущих увлечений и попробуем формулировать то, чем действительно богата фонология в сравнении с фонетикой, и чем богата структурная грамматика в отличие от традиционной.

Наблюдая речевой поток в его непосредственной данности, мы действительно почти всегда стремимся усвоить его внутренний смысл и очень редко изучаем его как таковой. Только в исключительных случаях, например, слушая актера или декламатора или какие-нибудь аналогичные звуковые явления в бытовой речи, мы следим за самим произношением; но и тут конечной целью является для нас понимание смысла произносимых слов или, так сказать, поведение того, кого мы слушаем. Однако займем такую, отнюдь не единственную, а только предварительную позицию: мы слушаем речь говорящего, но не поддаемся ни ее безразличной и нерасчлененной текучести, ни тому внутреннему смыслу, который она имеет своею целью выразить. Другими словами, будем слышать произносимую речь в ее расчлененном построении, в ее не сумбурной, но конструктивной форме, отнюдь не отказываясь от ее смыслового понимания, если оно для чего-нибудь пригодится. Заняв такую позицию, при своем слушании произносимой речи мы сразу же начинаем убеждаться, что эта фонологическая речь полна самых разнообразных и притом весьма оригинальных структур, что она, не будучи ни сумбурным звуковым континуумом, ни чистой языковой семантикой, является вполне самостоятельным предметом исследования и поражает нас наличием всякого рода неожиданных и в то же время весьма точных закономерностей.

Не существует никакой бесформенности и никакой неопределенности в абсолютном смысле нигде и ни в чем. Когда мы стоим на берегу во время морской бури, то, не гоняясь за точностью выражений, мы можем сказать, что море имеет бесформенный вид. На самом же деле морские волны во время бури имеют только другую форму в сравнении с морем в тихую погоду. И если художник захотел бы изобразить на своей картине весь этот хаос морской бури, он должен был бы избрать не какие попало краски и формы, но – очень определенные, а именно те, которые дали бы ему возможность изобразить бурю на море. Мы часто употребляем выражения вроде «бесформенная куча песка» или «хаотическое нагромождение туч во время грозы». Однако наша бесформенная куча песка имеет вполне определенные размеры, вполне определенный вид и ничего хаотического в себе не содержит. Если композитор изображает в своей музыке какой-нибудь дикий и первобытный оргиазм, то и здесь художник дает только иное направление музыкальным формам и краскам, чем для спокойной музыки, а вовсе не отбрасывает всякую их форму или направление. Поэтому, как бы сумбурно и случайно ни звучала человеческая речь, в ней всегда можно найти те или иные закономерности, которые делают ее именно такой, а не иной. Вот эти же закономерности, точно сформулированные и построенные, как раз и являются моделью данного звучания. Не уловив эту модель в том или ином речевом потоке, мы не сможем понять этот поток ни как правильный, ни как неправильный, ни как ясный и простой, ни как сумбурный и нагроможденный.

Другими словами, теория звуковых моделей впервые дает возможность различать в речевом потоке его реальную или слышимую сторону и его сторону идеальную или закономерную. Теория звуковых моделей учит нас понимать речевой поток не однопланово, не как пустую неопределенность беспорядочных звуков и шумов, но как нечто конструктивно определенное, как нечто расчлененное и объединенное, как нечто построенное и упорядоченное. Звуки и шумы речевого потока могут выступать с разной степенью и с разными качествами своего оформления. Но как бы они ни выступали, для фонолога они всегда предстают как бы пластически, как бы скульптурно. Но, конечно, нужно уметь дать соответствующее описание беспорядочному течению речи. Надо уметь подмечать все малейшие паузы, разделяющие разные комплексы звуков, все их мелодическое строение, всякую малейшую их интонацию. Теория звуковых моделей имеет то практическое значение, что она дает нам культуру слушания речевого потока и приучает находить в речевом потоке проявление тех или иных закономерностей (покамест еще не чисто смысловых, но только звуковых). Правда, такого рода теория звуковых моделей находится еще в состоянии зародыша; и языковеду нужно очень много работать над четким различением звуков и над умением научно и раздельно воспроизводить то, что в речевом потоке часто звучит беспорядочно и нерасчлененно.