Введение в общую теорию языковых моделей

Основные грамматические категории

Для этого грамматического моделирования необходимо исходить из некоторого рода элементарных категорий, которые мы сейчас и формулируем.

Прежде всего, грамматика уже не обходится только одними обозначающими элементами. Она оперирует уже с обозначаемым. Морфологическая категория – это и есть минимальная значимая единица речи. Приставка, основа слова, суффикс и флексия – это, очевидно, есть то, что нужно называть морфемами. Тут, казалось бы, и нужно дать определение слова как минимальной совокупности морфем, функционирующей как единое целое. Но такого определения в книге И.И. Ревзина не дается, как и вообще не дается определения слова и того, что он называет «словоформой». Что такое предложение или фраза, тоже остается в данном месте книги неизвестным, а развивается в дальнейшем. Вместо этого у автора дается определение «основной речевой единицы» (ОРЕ).

Поток речи тем или другим способом делится на те или другие сегменты. Деление это может быть фонологическим (например, когда оно определяется ударениями, твердым приступом, паузами) и конструктивным (которое происходит в том случае, когда исключение разделяющего сегмента из фразы не делает эту фразу грамматически неправильной). Совпадение фонологического и конструктивного критерия сегментации делает сегмент фонологически правильным. Отсюда вытекает и определение основной речевой единицы. Она есть «всякий фонологически правильный минимальный сегмент». Это определение можно дать и иначе, выдвигая на первый план неразлагаемость сегмента на другие речевые единицы и эквивалентность его окружения. Если мы имеем несколько основных речевых единиц, то всякую последовательность фонем, заключенную между двумя такими единицами, тоже необходимо считать основной речевой единицей. Практически основную речевую единицу считают совпадающей с тем, что обычно называется «слово». Совокупность морфологических признаков одного слова есть грамматема. При этом грамматема вполне аналогична фонеме в области фонологии, потому что морфологические признаки так же релевантны друг в отношении друга, как и признаки фонемы. Это обстоятельство, конечно, понятно само по себе.

Однако ради математической точности изложения и ради аналогии с фонологическими проблемами, можно сказать, что грамматема состоит из известного числа морфологических категорий, поставленных в соответствие с известным словом, и потому грамматема так относится к морфологической категории, как фонема относится к релевантному признаку. Совершенно уместно при этом говорить об изоморфизме грамматических и морфологических категорий. Термин «изоморфизм» как раз подчеркивает не просто аналогию или совпадение, но именно структурное совпадение в обеих областях языкознания (это не мешает тому, чтобы в отдельных случаях такое совпадение отсутствовало).

Последовательность слов, или фраза, может иметь то же самое разбиение слов, или ту же самую структуру, что и множество других фраз. Тут ясно противопоставляется структура фразы всем бесконечно разнообразным лексическим значениям фразы. Следовательно, и в том случае, когда дается единственная фраза, ее структура вполне отлична от всей лексики и семантики, которые характерны для данной фразы.

В сущности говоря, если отвлечься от методов структурной лингвистики, то в этом определении структуры говорится не больше того, что наши учебники говорят о предложении и членах предложения. Как нас учит школьная грамматика, предложение состоит из подлежащего, сказуемого, дополнения, определения и обстоятельств. Эти члены предложения понимаются вполне отвлеченно; и всякий знает, что конкретно они выражаются самыми разнообразными словами. Но для структурной лингвистики важно не просто наличие этих членов предложения в предложении; а важна, прежде всего, сама их структура, т.е. то, как они между собою относятся и какое целое они составляют, будучи взятыми в своей отвлеченности. Конечно, в таком термине, как «предложение» (его мы пока здесь не рассматриваем), не может не содержаться структурный момент, поскольку всякому ясно, как относятся между собою члены предложения и как они составляют единое целое, т.е. предложение. Но в структурной лингвистике еще до определения того, что такое предложение и его члены, уже надо владеть понятием структуры, и уже надо знать об отвлеченности этой структуры, т.е. говорить не об отдельных словах, но о классах слов и о соотношении именно классов слов. Поэтому мы и не говорили пока о предложении, а просто о фразе как о совокупности слов, и не о членах предложения, но о целых классах слов, находящихся в определенном отношении с другими словами, составляющими уже другой класс. Структуралисты в этом случае говорят пока не о предложении, но в гораздо более общем смысле – о цепочке классов слов. И если дана какая-нибудь фраза A и имеется цепочка классов, содержащая классы B(x1), B(x2) … B(xn), состоящая из такого же разбиения на классы, что и фраза A, то B будет структурой фразы A. Мы видим, что здесь имеется в виду обычное разделение предложения на его члены, но только разделение это выражено здесь структурно и модельно, поскольку структура B(A) и будет моделью множества фраз с такой же структурой.

Коснемся еще некоторых основных грамматических категорий, которые тоже являются принципами соответствующих грамматических моделей. Таковы категории окрестности и семейства.

Определим категорию окрестности. Окрестность есть один из видов разбиения множества слов. Именно окрестность – это система форм словоизменения одного и того же слова. Так, напр., все падежи данного существительного образуют собою известного рода окрестность. Все падежи обоих чисел данного существительного или данного прилагательного или вообще какого-нибудь имени тоже есть окрестность. Спряжение глагола во всех временах также необходимо считать определенной окрестностью. Но если мы ограничимся такого рода примерами, то термин «окрестность» не получит у нас ни модельного, ни вообще структурного значения. Тут понадобится совсем другая терминология. Поэтому термин «окрестность» надо понимать не в обывательском смысле, но в точном, структурном. Имея в виду, что «внутрь одной окрестности попадают те и только те формы, объединенные общей лексической морфемой, которые входят в одну парадигму склонения или в одну парадигму спряжения», мы можем иметь не только окрестность единственного, множественного или обоих чисел, но также окрестность единственного числа того или другого рода (муж., сред., жен.), или то же самое во множественном числе, в обоих числах и при разной комбинации грамматических родов. Такие же многочисленные окрестности можно установить и в спряжении глаголов, исходя из того или иного принципа окрестности. Понятие окрестности можно расширить, вводя в качестве ее принципа общую основу слова в соединении с наиболее продуктивными суффиксами и флексиями или даже без этого соединения. Так, напр., в окрестность глагольных форм могут попасть причастия, деепричастия, nomina agentis и nomina actionis. Смотря по точке зрения, «делатель» или «делание» может попасть в одну окрестность с формами глагола «делать». Н.С. Трубецкой и И.И. Ревзин говорят, что в некоторых славянских языках, напр., в чешском и словацком, от каждого имени, обозначающего одушевленное существо, можно образовать притяжательное прилагательное, которое при расширенном понимании окрестности будет относиться к той же окрестности, что и данное одушевленное имя. Нетрудно заметить, что здесь возможна самая разнообразная структура окрестности, как она возможна и в фонологии при установлении разных классов фонем.

Определим понятие семейства. Семейство тоже есть один из видов разбиения множества слов. Именно, семейство есть множество слов, которые между собой эквивалентны. А эквивалентны те слова, которые являются взаимозаменимыми в любой произвольно взятой фразе, куда входит одно из них. Например, взяв две фразы «Я пишу книгу» и «я пишу хорошо», мы с первого взгляда как будто бы можем заменить «книгу» на «хорошо», потому что грамматическая правильность фразы от такой замены не нарушается. Однако это только случайность, потому что фраза «Я прыгаю книгу» уже невозможна. Следовательно, для эквивалентности необходимо подчеркивать взаимозаменимость элементов не в каких-нибудь двух или трех случайно взятых фразах, но именно в любой фразе. Поэтому, если бы мы захотели говорить, например, о семействе слов, связанных с дательным падежом, то отнюдь не все слова в дательном падеже образовали бы собою одно единственное семейство. Например, «столу», «окну», «слону» есть одно семейство с точки зрения дательного падежа, если мы при этом не будем обращать внимания на категорию рода и на категорию одушевленности. Но взаимная замена этих слов во всех возможных фразах отнюдь невозможна или возможна только грамматически формально. Напротив того, если взять слова «окно» и «слона», то, хотя оба эти слова стоят в вин. падеже, они относятся к разным семействам, т.к. здесь играет роль категория одушевленности: можно сказать «я вижу окно», но нельзя сказать «я вижу слон». Также можно сказать «большое окно», но нельзя сказать «большое слон». Следовательно, эквивалентность, а значит, и семейство возможны только в условиях безусловной и универсальной взаимозаменимости соответствующих слов.

Можно дать и другое определение семейства, которое в своей основе ничем не отличается от приведенного только что здесь определения. Именно, если всякий физический предмет можно очертить, скользя по его периферии, то тот же самый предмет можно определить и скользя соответствующим образом по тому фону, который его окружает. Две фразы можно считать эквивалентными относительно какого-нибудь слова, если обе они имеют место в данном языке, т.е., как говорят, являются отмеченными. Так, например, эквивалентны фразы «… кипит» и «кошка пьет …» относительно слова «молоко», поскольку в русском языке имеются фразы «кипит молоко» и «кошка пьет молоко». Но те же две фразы не будут эквивалентными относительно слова «вода», поскольку можно сказать «кипит вода», но нельзя сказать «кошка пьет вода». Таким образом, с этой точки зрения, семейством надо называть множество таких слов, относительно которых эквивалентна каждая фраза из определенного множества отмеченных фраз.

6. Вопрос о практическом значении теории языковых моделей