Список

Не говоря ни слова, Драко просто наблюдал, как Гермиона осматривалась, двигаясь по помещению и легко касаясь вещей, а некоторые внимательно рассматривая. Наконец она спросила:

— Где мы?

— В моей студии.

— Что?

— Это арт-студия, — выдохнул Малфой и повторил: — Моя студия. Место, куда я прихожу рисовать. Когда ребята думают, что я занимаюсь своими делами, или считают, что я снова бездельничаю, я провожу время здесь.

— Ты рисуешь? — Гермиона подошла к нему.

Драко кивнул, и она словно очнулась: сразу же заметила, что всё свободное пространство заставлено холстами разных размеров. Они подпирали стены, лежали аккуратными штабелями и висели в рамках. В центре комнаты стоял большой мольберт с приставленным деревянным столом и деревянным же табуретом напротив.

Подойдя к мольберту ближе, Гермиона заметила, что на нём громоздится большой холст, занавешенный тканью. Прикусив нижнюю губу, она стащила тряпку, отшвырнув её на пол, и, открыв рот, уставилась на картину.

Потом она захохотала. Неудержимо. А Драко расплылся в широкой искренней улыбке.

На деревянном мольберте стоял почти завершённый портрет безволосого Люциуса Малфоя (исполненный видимо маггловскими красками, потому что картина не двигалась). В том месте, где следовало быть волосам, не было ничего, кроме чистого холста.

Обернувшись к Драко с ещё цветущей на лице улыбкой, она сказала:

— Это гениально.

Десять минут спустя они уже стояли перед мольбертом в фартуках, которые повязали друг другу, чтобы не испортить одежду. Драко смешал на палитре краски и протянул гостье кисть.

Неуверенно держа её в руке и глядя на портрет с некоторой опаской, Гермиона сказала:

— Я только всё испорчу. Я ведь не умею рисовать.

— Во-первых, ничего ты не испортишь. Я её нарисовал как своего рода забаву, шутку. А когда решил помочь тебе с четырнадцатым пунктом списка, просто убрал с картины волосы с помощью волшебства. Так что даже если ты и напортачишь, всегда можно стереть неправильный рисунок магией и начать снова.

Гермиона обернулась, и Драко продолжил.

— Вот в чем прелесть и магии, и живописи, Грейнджер дорогая. В магии ты не можешь совершить ошибку. Верней, допустимо совершить сколько угодно, но любую из них можно исправить. Сам человек может исправить. А в живописи ещё проще — если что-то нельзя исправить с помощью магии, то дефект можно просто закрасить. Так что расслабься.

Малфой подтолкнул её ближе к холсту, встал за спиной и поднял её правую руку.

— Знаешь… Ты всё-таки ошибаешься, — сказала она, касаясь кистью картины.

— В чём именно? — он придержал её руку своей и помог сделать первый робкий мазок краски.

— Магия не в силах исправить все ошибки, — тоскливо сказала Гермиона, добавив про себя:

«Если бы это было так, я не стояла бы сегодня здесь, потому что мне не нужно было бы выполнять пункты списка».

Помолчав, он ответил:

— Но живопись может.

Гермиона так не думала, но спорить не стала. Она чувствовала, как сильная грудь Драко прижимается к её спине. Правой рукой направляя её ладонь с кистью, левой он придерживал Гермиону за талию. Большинство людей, увидев эту идиллию, посчитали бы, что такая близость не может быть наполнена ничем иным, кроме как сексуальным влечением. Но Гермиона сейчас ощущала что-то подобное святому причастию, какую-то незримую неразрывную связь с этим стоящим рядом мужчиной и его тайной, приобщение к этому месту, комнате, холсту, кисти. Поток солнечного света, падая из высокого окна на то место, где они стояли, словно омывал их тела и души от прошлых грехов. Казалось, какие-то высшие силы обратили внимание на эту пару, подсказывая, что наступил её звёздный час.

Потому что первое из списка предсмертных желаний было выполнено, и Гермиона поняла это только сейчас.

Они продолжали «творить» в полной тишине, наполненной каким-то светлым торжеством. Конечно, рисовал всё-таки Малфой, твёрдо направляя её руку и только делая вид, что помогает ей, но Гермиона по-прежнему чувствовала покой и удовлетворение. Теперь и она поняла, что Драко имел в виду, когда говорил, что «живопись может исправить любую ошибку». На самом деле, исправлению поддавалось далеко не всё, но именно сейчас Гермиона ощущала себя практически всесильной.

В итоге полотно было закончено, и они некоторое время стояли рядом и лицезрели получившийся «шедевр». Затем, не сговариваясь, взглянули друг на друга и расхохотались, потому что смотреть на ярко-розовый ирокез, торчащий на макушке у Люциуса Малфоя, без смеха было нельзя.

Захлёбываясь смехом, они тянули друг друга за руки, сталкивались телами, дергающимися в конвульсиях, кружили по комнате в безумном танце, пока не повалились без сил на диван, что стоял в дальнем углу чердака. Они лежали, постепенно успокаиваясь, а когда даже хихиканье стихло, Гермиона, держась за бок, простонала:

— Кому-нибудь известно, что ты рисуешь? Друзьям или семье?

Драко помотал головой и уставился в потолок.

— Нет.

— Почему? У тебя отлично получается.

— Я боюсь признаться.

Даже теперь, увидев его совсем с неожиданной стороны, Гермиона в очередной раз была поражена этим человеком.

«Драко Малфой признался, что боится! То есть, конечно, я могла ПРЕДПОЛАГАТЬ, что он, как и любой человек, боится и, может быть, даже многого боится, но чтобы он сам ПРИЗНАЛСЯ в этом! Мир сошёл с ума!»

Желая подбодрить, Гермиона положила руку ему на бедро.

— Но ты действительно прекрасно рисуешь.

Драко поднялся и сел, опёршись локтями о колени.

— Я пользуюсь маггловскими красками. Все мои картины написаны ими. Этого никто не поймет — ни мои родители, ни мои друзья.

Гермиона понимающе кивнула.

— Спасибо за доверие и за то, что поделился своим секретом со мной. Я никому ничего не скажу, — она окинула комнату взглядом и остановилась на картинах. — Мне кажется, ты пишешь в стиле «импрессионизм».

— Он… ну… сильно повлиял на меня…

Повернув голову, Гермиона заметила, что Малфой уставился в пол. Снова положив руку на его колено, она спросила:

— Кто из импрессионистов нравится тебе больше всего?

— Сезанн, — он не колебался ни секунды. — Хотя Мане тоже неплох.

Гермиона улыбнулась своим мыслям:

«Слово "импрессионизм" означает «праздник света». Кто бы мог подумать, что душу и сердце Драко Малфоя, человека, который постоянно носит только чёрное, отметит этот свет?»

— А мне всегда нравилась Мэри Кассат. Помню, когда я ещё была маленькой, родители сводили меня в художественный музей. Только там я поняла, что Мане и Моне — это разные люди, а не разное произношение одной и той же фамилии.

Драко улыбнулся, протянув руку, прижал ладонь к её щеке и произнёс:

— Я хочу рисовать тебя.

А потом опустился на колени и положил ладони Гермионе на бёдра. Она тут же села, широко раскрыв глаза, и Драко засмеялся.

— Не прямо сейчас. Позже. Этим ты отплатишь за мою помощь.

— О, — вздохнула она. — Ну… тогда ладно…

— Подожди, Грейнджер… Прежде чем ты согласишься, хочу сказать… — он притянул её ближе, так, что Гермиона теперь сидела на самом краю дивана, а Драко на коленях стоял справа от неё, обхватив руками талию. — Я хочу нарисовать тебя обнажённой. Ты такая красивая, хоть и скрываешь тело под уродливой одеждой. Слава богу, на тебе сегодня нет того ужасного коричневого свитера.

Подняв руку, Малфой потянул завязки фартука и тот упал, удерживаясь лишь на талии. Он снова обнял её, развязал завязки на талии и отбросил фартук на пол. А потом сделал это же со своим.

Глядя прямо в глаза, пальцем коснулся её рта, опустился по подбородку к шее, обвёл ключицу…

У Малфоя был выбор: он мог остановиться, наткнувшись на ворот её футболки, а мог и дальше продолжить свой путь, касаясь тела сквозь тонкую ткань… Что он и сделал.

…палец очертил вторую ключицу, мучительно медленно проследил контуры груди и спустился по животу до бедра…

Они не могли оторвать друг от друга глаз. Гермиона напряглась, оцепенев от неожиданной реакции на его прикосновения. Тело наливалось жаром. Она почувствовала, что между ног стало влажно, но было ли это из-за действий Малфоя или чего-то ещё, её не волновало. Гермиона пыталась думать спокойно и ясно, но это давалось ей с огромным трудом, потому что Драко провёл пальцем по бедру и коснулся обнажённого колена…

«Я ведь понимала, что не стоило надевать на это задание обычную футболку с длинным рукавом и юбку?»

…его палец двинулся вниз по голой ноге, вернулся вверх по внутренней стороне икры…

«Хочу таять под его прикосновениями, как сливочное масло на солнце… Медленно, жарко растекаться в удовольствии… Хочу растянуться на диване, чтобы он целовал меня или делал ещё что-то такое же приятное…»

«Но я ведь всё равно не питаю к Драко Малфою никаких чувств!..» — попыталась она возразить внутреннему голосу.

«Ну, и ладно… Это желание, просто желание, ничего больше… Мне и осталось-то всего шесть месяцев, почему я должна отказывать себе в удовольствии?»

Пока она боролась сама с собой, палец Драко поднимался всё выше по её бедру и теперь вплотную подобрался к резинке трусиков. Тут «здравомыслящая» Гермиона окончательно ожила и вцепилась в его запястье.

Не дрогнув ни одним мускулом на породистом лице и всё ещё удерживая руку у неё под юбкой, Малфой сказал:

— Я уже говорил, что хочу рисовать тебя, твоё обнажённое тело. После этого я хочу заниматься с тобой сексом всю ночь напролет. Это будет моей наградой за помощь.

Он вытащил руку из-под юбки и встал в полный рост. Почему-то Гермиона внезапно почувствовала себя раздражённой и, уставившись в пол, спросила:

— Ты никому не скажешь?

— Никто не знает о моей тайне, и о нашей общей я тоже буду молчать.

Переведя на него пристальный взгляд, Гермиона поинтересовалась:

— А что ты собираешься делать с моим портретом?

— Отдам тебе, если захочешь.

Она покачала головой, подумав:

«Нет. Зачем он мне? Я всё равно умру».

Гермиона указала на другую картину на стене.

— Отдай мне вот эту. А портрет обнажённой Гермионы Грейнджер можешь оставить у себя. Только пообещай, что наведёшь какую-нибудь иллюзию, чтобы всякий раз, когда на неё будет смотреть кто-то кроме тебя, он не мог видеть моё изображение.

— Неужели такое возможно? — спросил Малфой с усмешкой, потянув Гермиону с дивана, и поставил рядом, не выпуская ладошек из своих рук.

— Конечно. Я могу научить тебя этому заклинанию.

— О чём я спрашиваю? И кого? Тебе же известно всё на свете, — сказал он, подмигнув. — Так мы договорились?

Гермиона кивнула.

— Тогда, по уже сложившейся традиции, закрепим договорённость поцелуем.

Драко затянул её в объятья и припал ртом к мягким губам. Выгнувшись, она прижалась ещё ближе и издала тихий стон, который завёл его сильней, чем секс с любой из «бывших». Гермиона пробуждала неодолимое желание.

Упиваясь реакцией отзывчивого тела, он легко скользнул языком по её губам, сразу призывно раскрывшимся, и нетерпеливо погрузился в горячий рот. Пробуя его и дразня, Гермиона простонала ещё раз, и Драко еле сдержался, чтобы не толкнуть её на диван и не взять прямо там.