Виктор Коклюшкин

* * *

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пока доставали лестницу, пока Валентин договаривался с механиками на аэродроме насчет новой турбины, пока бегал с заявкой на горючее, которую ему выписал Николай Николаевич. Сама заявка на листке из блокнота не смутила, смущали сроки — в бухгалтерии говорили: мы сейчас не можем, подождите год, нет визы Семена Багратионовича — волынили. Тогда Валентин договорился непосредственно с заправщиками, и ему за бутылку наполнили оба бака.

Рагожин обживал корабль изнутри. На иллюминаторы повесил ситцевые занавески в горошек, у входа положил коврик. На вопрос, где он все взял, смущенно улыбался и говорил: «Ладно… пустяки…»

Михалыч пропадал в пилотской кабине: паял проводки, выверял приборы по своим командирским часам, негромко напевал: «Эх, дороги — пыль да туман…»

Николай Николаевич купил в киоске «Союзпечать» географический атлас СССР, вымерял в нем что-то циркулем, красным карандашом проводил толстые, прямые линии.

Я ковырялся с радиосвязью: сначала протянул из здания аэропорта трансляцию, потом спохватился… В общем, всего не расскажешь! Не день, не два длилась подготовка — три! Жили в аэропорту на диванчике, как войдешь — направо. Буфет, туалет, аптечный киоск, свежие газеты — все под рукой. Валентин купил даже газет впрок — полетим, где их купишь? А почитать газету за завтраком всегда приятно.

Милиция к нам не придиралась, видят: люди приличные, спиртные напитки не распивают, не скандалят, на чужие вещи не зарятся. Хорошо к нам относились, только не разрешали ноги на диванчик класть — инструкция не позволяла.

И вот настал час!

Час мы выбрали поздний, чтобы не привлекать и не пугать людей. Подогнали тягач. Валентин был слишком возбужден, тягач еще не тронулся, еще водитель курил у открытой кабины и, прищурившись, глядел на самолет, а Валентин уже уперся плечом в борт, кричал: «Взяли помалу! Посторонись!»

К постаменту прислонили два швеллера, по ним и должен был съехать Тушка.

Михалыч, торжественный, в начищенных сапогах, стоял в открытом люке авиалайнера.

— Приготовились! Па-а-шел!.. — подал команду. Грозно подал, красиво, торжественно — умел, дьявол, взвинтить минуту до величавости, умел почувствовать праздник сам и внушить другим.

«КрАЗ» взревел мотором, трос натянулся, затем ослаб, опять натянулся. «Ту» дрогнул, как пробудился, и медленно, сперва едва заметно двинулся к слегам, к своей свободе.

Вокруг собралась все же толпа.

— В металлолом, поди… — говорил один (сколько все-таки в людях жестокости!).

— Хе! — говорили рядом. — В металлолом! Покрасят, дык и в колхоз отправят. План выполнять по опылению! (Сколько все-таки в людях пессимизма!)

— В музей его отволокут, — громко говорил кто-то. — Сейчас новый музей создается — музей опоздавшего пассажира, и там будут представлены все транспортные средства, на которые когда-либо опаздывали пассажиры!

— Интересно, упадет иль съедет? — гадал вслух гладенький старичок и в предвкушении зажмуривался.

— Мы, однако, таким манером баржу позапрошлом годе утопли, — уважительно повествовал осанистый дядька.

Подошел милиционер.

— Товарищи, попрошу всех отойти! И вас тоже! А вам что — отдельное приглашение?! Мальчик, ты что: самолета не видел? Гражданка, это ваш ребенок? А муж — тоже чужой? Дальше, дальше отходите, отсюда тоже все видно!

Самолет (не может быть!) покатился, клюнул носом, «Ах!» — вырвалось у толпы, и как-то скоро съехал. Качнул крыльями, выровнялся и — начет разгоняться. Сначала его тянул на тросе тягач, но вот уже и сам Тушка набрал скорость и силу инерции.

Я, Рагожин и Померанцев прильнули к стеклам в кабине.

Приаэропортная площадь осталась позади. Самолет мощно катился по шоссе. В открытом люке стоял Михалыч, ветер трепал его седые волосы и военную форму.

Валентин бежал за самолетом.

— Лест-ни-цу!.. Мать вашу!.. Лестницу… давай! — бешено орал он.

Михалыч вышвырнул веревочную лестницу за борт, она флагом вытянулась вдоль самолета — не достать ее Валентину! Нет, не достать…

И тогда… До сих пор, вспоминая тот момент, я испытываю смешанные чувства страха и восторга — Рагожин рванулся к люку и начал спускаться по лестнице. Под его тяжестью она выровнялась. Стоя на последней ступеньке, как воздушный гимнаст в цирке, он протянул Валентину руку. Нескладный, вдохновенный… Что-то даже поэтическое было в его фигуре.

Валентин ухватился за его тонкую длань. «Упадут!» — но нет, удержался Рагожин, подтянул Валентина. Полезли, покарабкались они вверх. И вовремя — самолет мчался по шоссе в сторону Москвы, встречные машины шарахались к обочинам. Каждую секунду могла произойти автоавиакатастрофа.

Все набились в кабину, в сутолоке, не разбирая, заняли кресла: Михалыч командирское, Н. Н. Померанцев — рядом, Рагожин и Валентин взвалились на штурманское, я свалился на пол. Еще секунда, и Михалыч запустил двигатели. Ожил самолет, задрожал, но не рабской дрожью, а дрожью возбуждения, включился свет, заработало радио (моя работа!). И вдруг дрожание корпуса прекратилось, я даже не заметил толчка — самолет начал набирать высоту…

Россыпью огней открылась внизу Москва. И где-то там был огонек моей однокомнатной квартиры…

До свидания!

Глава четвертая