Виктор Коклюшкин

Глава 6

Завтра должны были вручать премию. Какую уж по счету, Кикимора-оглы не помнил. Общесоюзных, международных, республиканских было у него столько, что, если бы значки и медали повесил на пиджак, ноги бы подкосились от тяжести.

Обещали, как только будет учреждена Нобелевская премия по капюшонам, сразу вручат ему. Да ведь не в премиях дело, главное, как было сказано, — в чувстве профессионального удовлетворения. Незаслуженная премия для истинного мастера — пощечина!

Теперь все жители поголовно (за исключением Петуховых и Посейдона) ходили в капюшонах. В трамваях и автобусах стало меньше свар, в магазинах тоже не так рьяно выражали свое недовольство, стояли отгороженные капюшонами, молча ждали, когда их обвесят или скажут: «Дома иди указывай, много вас таких — указчиков!»

Но, как ни странно, больше стало дерзостных преступлений: хулиганства, нападений на улицах… То ли капюшоны делали фигуры людей более согбенными, жертвенными, то ли глухота закрытых ушей порождала наглость.

Горожане побаивались выходить по вечерам на улицы, предпочитали смотреть телевизор, а там: реклама капюшонов, репортаж с фабрики, интервью с Кикиморой-оглы…

Справедливости ради следует отметить, что мода на капюшоны предусматривала и определенный уровень жизни: более энергичный, обеспеченный. В Крутом же из мировых достижений науки и техники были только самолеты, которые пролетали над городом высоко в небе…

В редкие минуты отдыха Петухов говорил Посейдону: «Ничего, ничего, мы еще посмотрим, чья возьмет! Вот откроем зонт и… хе-хе, отпадет разом вся надобность в ваших капюшонах, и будет тогда народ опять дружной, единой семьей, коллективом…»

Посейдон слушал, молчал. Хорошо молчал: красиво. Он вообще стал заметно собраннее, значительнее, можно даже сказать, великолепнее.

Справедливости ради следует сказать, что возросшую преступность некоторые в городе соотносили с тем, что Посейдон прервал работу в милиции, но… не знали и не ведали они, что сделал он это исключительно для их же пользы.

Нет, не забыть горожанам тот пасмурный дождливый день 19 сентября. Казалось бы, ничто не предвещало перемен и разнообразия в сложившемся стиле жизни. Утром, надев капюшоны, пошли на работу, в школы… Домашние хозяйки пошли в магазины, в поликлиники пошли люди, в кино… В милицию пошел старик

Курилкин жаловаться, что Петухов бросил семью, а значит — освободилась жилплощадь, а он, Курилкин, как ветеран-квартиросъемщик…

Жена Посейдона пошла в школу учить детей, что, кроме города Крутого, есть еще прописка по месту жительства. Пошел к чертовой матери вахтер Евсеич. Обиделся, что его утром грубо разбудили. Сказал в сердцах: «Уйду я от вас к чертовой матери!» Пошел куда-то…

Много движения было в городе в тот пасмурный дождливый день, и ничто не предвещало великого события, о котором знали только Петухов и Посейдон Максимович Блох. Они были сегодня в новых костюмах, и Илья Иванович, завидев их в окно, подумал, что это в честь вручения ему (Илье Ивановичу) премии. Как, однако, мы бываем самоуверенны!..

В собранном виде зонт занимал семь метров в длину и три в ширину — множество реечек, скрепленных специальным составом из клея, шампуня, злости и большого желания, должны были распрямиться и раскрыть шатер площадью в… очень много квадратных метров.

Подвесная корзина, веревка, за которую дергать, — все это было смонтировано в виде ручки. А вывести зонт на заданную высоту должна была сила земного отталкивания. То есть по принципу мяча: его кидают в землю — он отскакивает. Кинуть зонт должен был человек необыкновенной физической силы Посейдон Блох…

Так (приблизительно так) все и получилось. Зонт доставили на центральную площадь на специальной тележке-тралере. Системой блоков подняли на крышу дома (там, где на первом этаже «Продукты», «Галантерея», «Обувь»). Петр Иванович нервничал, задрав голову и приложив рупором ладони ко рту, кричал: «Не забудь: сумма длины катетов больше длины гипотенузы!..»

Посейдон в новом костюме, в мотоциклетном белом шлеме, в кирзовых с раструбом перчатках, помахал с карниза рукой, сосчитал мысленно: «Три… два… да что тут считать!» — и, собрав всю свою необыкновенную силу, швырнул тюк зонта вниз.

Редкие прохожие — мама с коляской, милиционер, командированный Сергачев (стоящий у магазина за колбасой) — были свидетелями этого редкого явления. Как потом рассказывал Сергачев, вернувшись в родной городок сельского типа: «Я сначала думал, что летит огромный батон колбасы!» Постовой милиционер Филимонов, стоящий на противоположном тротуаре у исполкома, докладывал потом, что принял тюк за неопознанный летающий объект, вспомнил, что говорили об НЛО на политзанятиях, и решил, что наблюдает обыкновенный световой эффект, поэтому мер не принял и по инстанции не доложил. Мама с коляской, увидев летящий к земле тюк, взволновалась: как бы ребенок не испугался: а ребенок — крошка Каблуков Сеня (6 месяцев, вес 8.900) — подумал: «Они в конце концов, козлы, доиграются!», но не сказал ничего, потому что к шести месяцам умел только держать головку, если его клали на животик, и говорить: «У-а-а!..»

Тюк хлопнулся об асфальт со звонким чмоком гигантского поцелуя, отскочил и стремительно пошел ввысь. Посейдон еле успел ухватиться за край и перекинуть тренированное тело в корзину. Скорость тюка стала гаснуть, еще секунда — и подъем прекратился.

Посейдон рванул кольцо. Шатер зонта с треском, со скрежетом распахнулся, как взмах гигантских крыльев. Воздушной волной чуть не вышибло Посейдона за борт. Гигантский шатер закрыл город.