Виктор Коклюшкин

Глава 3

Сердце Зои Павловны разрывалось от сочувствия мужу: утром ушел на работу не завтракая, сунул только в карман яичницу.

И даже на работе Зоя Павловна никак не могла сосредоточиться — говорила ребенку: «Открой рот!» — и, забывшись, долго смотрела в полость рта, думала: «Где сейчас Петенька? Что с ним? Как себя чувствует?..»

Мамаши сердились, говорили: долго еще ребенку с открытым ртом-то сидеть?

— Да-да, — отвечала Зоя Павловна, — можно закрыть. Так на что жалуетесь?

Когда пришел мальчик с занозой в пальце, вспомнила, как они с Петуховым на второй год после свадьбы ездили в Юрмалу. Море, сосны, много иголок…

Посоветовала мальчику полоскать горло три раза перед едой, выписала рецепт. А когда мальчик сказал, что он ест четыре раза в день, смешалась, не знала, что ответить, зачем-то стала делить на бумажке четыре на три.

Еле дождалась конца приема и, прежде чем пойти по вызовам, забежала домой. Когда она открыла дверь, сын что-то быстро спрятал в портфель и покраснел.

— Ну, покажи, что у тебя? — предчувствуя самое плохое, спросила Зоя Павловна.

Зонтик помедлил и вытащил из портфеля… капюшон.

— Все ребята… а я…

— Предатель! — сказала Зоя Павловна сыну. Вышла, хлопнув дверью. И тут же вернулась и обняла сына, и они оба заплакали…

Петр Иванович шел с работы. Х-холодно. 3-зяб-бко…

То ли люди с ума посходили, то ли поизносились окончательно: зуб на зуб не попадает, а они одеты легко… Смеются чему-то… И до чего все кругом постыло, однообразно.

Вдруг очень захотелось выпить. Завалиться куда-нибудь в дым коромыслом, взять в руку тяжелую пивную кружку или стакан, тяпнуть от души: а, гори все огнем!

Петр Иванович огляделся — и увидел жену и сына. Они шли с зонтиками в руках. Прохожие расступались и долго провожали их взглядами. И пытались что-то сообразить и… не могли.

Волной окатило Петра Ивановича сначала стыдом, потом волной гордости и потом — любви. И если первые две волны окатили и отхлынули, то третья — волна любви — накатила и понесла, понесла Петухова навстречу своим любимым, самым дорогим и ненаглядным. Нет, стоило жить и бороться!

Петр Иванович обнял жену и сына, и пошли они дальше, домой, вместе. И сын Зонтик с гордостью думал: «Вот какой у меня папа!» А Зоя Павловна думала: «На первое у меня есть, на второе — котлеты поджарю, картошку сварить успею…» А Петр Иванович думал: «Ха-ха-ха! Фиг вам всем с маслом! Да я такой зонтище сварганю!.. Да я!..»

Светофоры то ли сломались, то ли… на всем пути на перекрестках светили зеленым, а вслед им, подмигнув желтым, выставляли красный, словно оберегали их от чего-то. Или… старались поскорее сплавить их домой?

— Если маленькое облако способно закрыть тенью весь город, значит что? — озорно и с азартом спрашивал Петр Иванович.

— Что? — спрашивал, разинув рот, сын.

— А то, — радостно объяснял Петр Иванович, — что, значит, и ручка у зонтика тоже должна быть… длинной!

— Ой, Петр, какой ты умный! Я бы никогда не догадалась! — ахала Зоя Павловна.

— Пап, а правда, что в космосе есть другие разумные цивилизации? — спрашивал сын Зонтик.

— А вот этого не знаю, — скромно отвечал Петр Иванович, — но, думаю, должны быть — что мы, лучше всех, что ли?!

У дома Петр Иванович почувствовал, как сын крепче сжал его ладонь, а жена плотнее прижалась к плечу: смотрели на них мальчишки с детской площадки, из окон (в основном кухонных) смотрели женщины, у подъезда напряглись, затаили дыхание старушки… Прошмыгнуть бы скорее, юркнуть в свою квартиру.

— Добрый день, — поклонился Петр Иванович с достоинством старушкам. Подмигнул на второй этаж, где, склонив голову набок, пялила глаза в общем-то симпатичная женщина. Помахал приветливо шантрапе дворовой. И лишь затем закрыл зонт, подождал, пока и жена с сыном закроют, и самолюбиво, но без чванливости вошел вслед за своими в подъезд.