Виктор Коклюшкин

* * *

Мать говорила, что Валентин похож на своего отца. На комоде, в шкатулке с нитками и иголками, лежала его маленькая, пожелтевшая, оторванная с заводского пропуска фотография: волосы на косой пробор, лицо вежливо-готовое к улыбке и глаза… какие уж там глаза на малюсенькой фотографии — две точки! Но глядели эти точки так, что хотелось побыстрее положить фотографию в шкатулку и закрыть крышку.

Непростой был человек! Иногда безудержно веселый, а чаще — гнетуще-молчаливый. Что-то он все хотел от жизни. Работал на заводике скобяных изделий начальником ОТК, работой своей дорожил и презирал одновременно.

Он и жизнь свою, как контролер, все вымерял, взвешивал. И получалось, что живет он ниже возможного, недобирает.

В 1967 году, когда маленькому Вале было два года, решил повеситься. Долго ходил по пригородному лесу, выбирал дерево и никак не мог найти подходящее: это корявое, там сук тонкий, вот то хорошее, но близко от дороги… Так и вернулся ни с чем. Голодный, усталый…

Умер он три года спустя. Переходил дорогу, а прямо на него — грузовик. Он переходил по правилам, на зеленый свет, поэтому дорогу не уступил.

Валя помнит, как на похоронах незнакомые женщины хлопотали на кухне, как мужчины выносили гроб… И как потом, на поминках, дядя Костя — двоюродный брат отца — запел: «Степь да степь кругом, путь далек лежит!..» На него зашикали, а он не понимал: «Чего такого-то?..»

Жили они на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Зимой топили дровами, от печки тепло мягкое, доброе. А летом во дворе много зелени, покой, захолустье. Часто Валя вспоминал свой двор, и всегда у него душа согревалась, словно в мороз стакан спиртяги хватанул. Мать вспоминал шьющей у окна или развешивающей во дворе на веревке белье…

Отца Валя вспоминал, только когда заполнял анкеты и листки по учету кадров.

— Валя, береги себя! — крикнула ему вдогонку Надя.

Валя послал воздушный поцелуй, подмигнул браво. Повезло ему с девушкой, что и говорить. В жизни подобное нечасто бывает. Настоящие друзья нечасто встречаются, а уж настоящие, единственные женщины — того реже. И как тут отличишь: одна вроде и человек хороший, и любит тебя, а другая, глядишь, любит (говорит, что любит) больше. У одной хороши губки и ножки, у другой — глаза и взгляды на жизнь. У третьей необыкновенные кулинарные способности, а у четвертой такой бюст, что невольно вздохнешь и рот закрыть забудешь. Много надо смелости иметь и решительности, чтобы сделать правильный выбор. И все равно в конце концов ошибешься. Есть, правда, верный способ — самому полюбить, но сие не всем дается.

Валя шел бурить. По дороге прихватил какой-то прутик, железку какую-то поднял, из самолета взял веревку, нес ее свернутой на плече. Пел: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы!..» Слуха, конечно, никакого, зато громко. Куда шел? А прямо: поисковой карты нет, начальства — нет, где найдет, там и ладно! Как говорил старик-охотник, что приходил к ним из тайги два раза в месяц за куревом:

«Ноги сами чуйствуют!» Хороший старик, душевный, отходчивый — подстрелит, бывало, в тайге какую птаху, а потом плачет, курит… Курил много.

Ко всему Валентин привыкал быстро: к людям, к тайге, вот и в Атлантиде всего второй день, а вел себя, будто здесь родился (ой, извини, Юра, не хотел обидеть!). По сторонам не глазел, думал про свое, а точнее — про Надюшеньку. И даже не думал, а будто нес перед собой ее портрет.

За город вышел и не заметил как. Обратил внимание, что ноги в песке стали увязать. Огляделся — пески, пески вокруг, барханы. Бурить тут — не сахар, обалдеешь под солнцем, пока что-нибудь найдешь! Пошел дальше, думал: «Дойду до первого бархана, а там видно будет. Может, там какой оазис?»

Положился Валентин на судьбу, а забыл, что судьба-то у него нелегкая. Не успел он сделать и десятка шагов, как зашевелился под ним песок, просел, и не успел Валя глазом моргнуть, стало его засасывать. Будто большие губы вжовывали его, будто в гигантских песочных часах он ссыпался в нижнюю колбу. Жутко сделалось Валентину, он пытался вытягивать, высвобождать ноги, отталкивался руками, но опереться-то было не на что! «Надя! Наденька!.. Ребята! Как же так! Я не хочу!..» А песок уже по пояс, обхватил плотно, на зубах скрипит. Борется Валентин, а сделать ничего не может.

Глава двадцатая