Обширный заговор

* * *

Когда Старр прибыл в Белый дом сразу после полудня в понедельник, Кендалл перехватил его и отвёл в сторонку для того, что он позже назовёт "прогулкой по лесу". Он сказал независимому юристу, что президент признает наличие неподобающих сексуальных отношений с Левински, но не станет говорить о деталях. Кендалл действительно воспринимал угрозу как уступку. Если Старр и его люди потребуют подробностей, Кендалл будет бороться с ним на каждом шагу.

Старр предусмотрел этот непредвиденный случай. Для репетиций обвинением допроса из Литл-Рока приехал Хикман Юинг, чтобы сыграть Клинтона. По сравнению с прямым отрицанием секса или просто отказом отвечать на любые вопросы о нем, третий вариант ограниченного признания имел наибольший смысл. Отсутствие элемента неожиданности сделало провал команды Старра в тот день ещё более поразительным.

Допрос начался в 13:03, и Кендалл засёк время, чтобы у прокуроров было ровно 240 минут. Старр предоставил трём своим фаворитам историческую возможность задать вопросы президенту: Бобу Биттману, Джеки Беннетту и Солу Визенбергу. После того, как Визенберг задал несколько вопросов, чтобы убедиться, что Клинтон понял смысл своей присяги, он передал допрос Биттману.

— Господин президент, сначала мы обратимся к некоторым деталям ваших отношений с Моникой Левински, — начал Биттман. — Вопросы неудобные, и я заранее приношу за это извинения. Постараюсь быть как можно более кратким и прямым. Господин президент, у вас была физическая близость с Моникой Левински?

Биттман начал с восхитительной откровенности. В расследовании о сексе он задал единственный вопрос, который действительно имел значение. Клинтон был к этому готов. Он попросил разрешения зачитать заявление, которое, по его словам, “возможно, позволит вам задать ещё более актуальные вопросы с вашей точки зрения". Это последнее замечание отражало дух, с которым Клинтон спорил с обвинителями в большом жюри. Он знал, как и они, что у президента было совсем иное представление о том, что “имеет отношение" к их расследованию, чем у них.

— Когда я был наедине с мисс Левински в определённых случаях в начале 1996 года и один раз в начале 1997 года, я вёл себя неправильно, — зачитал Клинтон. — Эти встречи не включали полового акта. Они не являлись сексуальными отношениями в том смысле, в каком я понимал этот термин, который был определён моими показаниями под присягой 17 января 1998 года. Но они действительно включали неуместный интимный контакт. Эти неподобающие встречи закончились по моему настоянию в начале 1997 года. У меня также были случайные телефонные разговоры с мисс Левински, которые включали неуместный сексуальный стёб. Я сожалею, что то, что начиналось как дружба, переросло в такое поведение, и беру на себя полную ответственность за свои действия. Хотя я предоставлю большому жюри любую другую информацию, какую смогу, из соображений конфиденциальности, затрагивающих мою семью, меня самого и других, и в попытке сохранить достоинство должности, которую я занимаю, это все, что я скажу о специфике этих конкретных вопросов... Это, мистер Биттман, моё заявление.

Хотя Кендалл и Селигман применили весь свой лоск, заявление было типичным для Клинтона — трепетный танец на грани лжи. Он положил начало их отношениям в 1996 году, когда Моника была штатной сотрудницей, а не в 1995, когда она ещё была стажёркой; он сказал, что их отношения “начались как дружба", тогда как на самом деле они начались после того, как она показала ему свои стринги, всего за несколько часов до того, как он спустил штаны в своём кабинете; он придумал чопорную фразу “неуместный сексуальный стёб", чтобы заменить унизительное выражение “секс по телефону". Тем не менее, несмотря на все это, Клинтон сделал умный тактический ход. В одном абзаце он нейтрализовал многомесячные показания большого жюри и расследование Старра — тест ДНК, свидетелей Секретной службы, рассказы Моники подругам и родным об отношениях. Да, у них был роман. Что ещё команда Старра могла установить за те 4 часа, которые были у них в распоряжении?

Ответ был ясен: немного. Незадачливый Биттман начал с перепалки с президентом по поводу определения сексуальных отношений, которое использовалось в январских показаниях. Но Клинтон знал "замученное" определение лучше, чем прокурор, и они обсуждали такие расплывчатые фразы, как “приводит к контакту" и “намерение удовлетворить". Биттман потратил впустую больше полутора часов, пока Кендалл не объявил перерыв, а затем к допросу приступил Визенберг. Прокурор спросил президента о заявлении Боба Беннетта под присягой в деле Полы Джонс о том, что “с президентом Клинтоном не было абсолютно никакого секса ни в какой форме".

— Это утверждение абсолютно ложно, — сказал Визенберг. — Это верно?

Почти комический буквализм Клинтона привёл его к неприятностям:

— Это зависит от того, какой вы в это вкладываете смысл, — сказал он, улыбаясь, слишком поздно осознав, насколько глупо это прозвучало.

Тем не менее, несмотря на абсурдность замечания, точка зрения Клинтона была справедливой. Беннетт был его адвокатом; Клинтон не был адвокатом Беннетта. В обязанности клиента не входило следить за тем, что говорит его адвокат. И в любом случае, Старр получил признание в сексе. Чего ему ещё нужно?

Кендалл сделал все возможное, чтобы Старр получил как можно меньше. В рамках циничного расчёта, который использовал адвокат защиты при подготовке Клинтона, у президента было около дюжины заранее подготовленных речей, которые он мог произнести в разное время в ходе допроса. Без присутствия судьи не было никакого реального способа остановить Клинтона от того, чтобы он тянул время подобным образом. Итак, в части Визенберга президент подробно критиковал мотивы адвокатов Джонс, слабость их дела, тяготы его работы, свою угасающую память. И за исключением вопросов о сексе (то есть подробностей того, чем они занимались с Левински), Визенберг продвинулся не больше, чем Биттман.

Рассмотрение дела двумя другими прокурорами заняло так много времени, что Джеки Беннетт обманом лишили большей части его времени. В отличие от других, у Беннетта был стратегический подход к этой работе — ощущение более масштабной попытки свергнуть Клинтона. По прошествии трёх с лишним часов стало ясно, что серия вопросов о Левински принесла мало пользы обвинителям. Поэтому вместо того, чтобы распространяться на те же темы, что и другие, Беннет задал Клинтону ряд конкретных вопросов о Кэтлин Уилли, выявив категорические отрицания, которые Офис независимых юристов потенциально мог использовать для предъявления ему отдельного обвинения в лжесвидетельстве. Как это делали враги Клинтона на протяжении всего его президентства, Беннетт пытался разработать планы следующей битвы — в данном случае, ставя под сомнение авторитет своего офиса в утверждении Уилли о том, что президент лапал её 29 ноября 1993 года.

После того, как Кендалл предупредил прокуроров, что осталось всего 12 минут, Старр сам задал несколько вопросов о применении привилегий руководителя, а затем Визенберг использовал несколько из этих последних драгоценных секунд для обсуждения вопроса о любовной связи. Он взял на себя труд найти фотографии президента в галстуке от Zegna, сделанные 6 августа, в день выступления Левински перед большим жюри.

— Вы подали ей какой-то знак, надев галстук, который она подарила вам в тот день, когда предстала перед большим жюри? — спросил Визенберг.

— Нет, сэр, — ответил Клинтон, впервые за долгий день расплывшись в улыбке от необычности вопроса. – Не помню, чтобы она дарила мне этот галстук… Не хочу… не помню такого. Кажется, это не она мне подарила этот галстук.… И я совершенно не думал об этом, когда надевал его.

Поскольку времени на часах почти не оставалось, Беннетт попытался продлить сеанс, но Кендалл прервал его. Как всегда, будучи политиком, Клинтон вмешался, сказав, что сожалеет о том, что не смог ответить на вопросы большого жюри присяжных с глазу на глаз. Он отметил, что Кендалл пытался организовать доставку большого жюри присяжных в Белый дом на заседание.

Это была щекотливая тема для прокуроров.

— Просто для протокола, — вмешался Визенберг, — приглашение в большое жюри было обусловлено тем, что мы не вели видеосъемку, а нам пришлось вести видеосъемку, потому что у нас отсутствует один присяжный заседатель.

(Один заседатель действительно не явился в суд 17 августа.)

Заподозрив и не без оснований, что такое объяснение нужно для сохранения этого ужасного момента президентства Клинтона для потомков, Кендалл выпалил в ответ:

— Мистер Визенберг, это единственная причина, по которой вам приходится вести видеозапись?

Клинтон тоже увидел политический аспект проблемы видеозаписи.

— Ну, да, — сказал он. – Просим ответить на этот вопрос.

Но Биттман решил, что пора завершать допрос. В 18:25 вечера он сказал:

— Спасибо, господин президент.