Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

6.6. Китайская революция на фоне конфликта в партийном руководстве

Сюжеты, связанные с ролью Сталина при определении внешнеполитического курса СССР в межвоенные годы, не обойдены вниманием отечественных и зарубежных исследователей. К сожалению, их коминтерновская составляющая отходит на второй план, что связано с желанием показать советского лидера представителем твердой «реальполитик», для которого вопросы идеологии — всего лишь яркая упаковка прозаического параллелограмма сил. Кстати, в этом Сталина обвиняли уже соперники в борьбе за ленинское наследство[1471]. Китайская линия советской внешней политики в 1920-е годы в меньшей степени страдает преувеличенным вниманием к силовой составляющей, хотя и здесь немало историков предпочитали видеть в генсеке прежде всего «национал-большевика», ставившего стратегическую безопасность СССР выше интересов мировой революции[1472].

На самом деле Сталину приходилось принимать в расчет сложный параллелограмм сил, оказывавших воздействие на состояние дел в Китае. Лагерь империалистов был представлен западными державами и Японией, с советской стороны действовал Коминтерн и военные эксперты, с китайской — Гоминьдан и китайские коммунисты. Китайская комиссия ЦК ВКП(б) в известной мере осуществляла координацию революционного лагеря, координировала военную и финансовую помощь. Для максимального приближения командного пункта Коминтерна к революционным событиям в Шанхае было создано Дальневосточное бюро ИККИ[1473].

В 1925 году начинается новый период в китайской политике Коминтерна, в ходе которого она попадает под влияние сталинских установок. На первых порах они выглядели ультралевыми, большое влияние на их генезис оказала позиция индуса М. Роя, который работал в Коминтерне и считался одним из главных экспертов по колониальным и зависимым странам[1474]. В феврале 1926 года генсек запросил руководителя Дальневосточного отдела ИККИ Г. Н. Войтинского о состоянии дел в Китае и ответ последнего разослал членам Политбюро. В нем ничего не говорилось о революционной составляющей китайской внутренней политики, за исключением того, что в последнее время выросла популярность левого крыла Гоминьдана, базой которого выступало Кантонское правительство[1475]. В тот момент Сталин удерживал китайских революционеров от крупномасштабных военных операций, настаивая на «внутреннем укреплении власти» и формировании новых армейских соединений[1476].

Григорий Наумович Войтинский

[Из открытых источников]

В дни работы Шестого пленума Политбюро приняло решение о нецелесообразности немедленного приема в Коминтерн Гоминьдана[1477], ибо он должен сохранить свое «национальное лицо», не отталкивая от себя буржуазию и крестьянство коммунистическими формулировками. Отказ Чан Кайши от блока с китайскими коммунистами, так называемый переворот в Гуанчжоу, совершенный 20 марта 1926 года, вызвал в Москве настоящий шок, хотя советники по военной и дипломатической линии неоднократно предупреждали о реальности такого варианта развития событий[1478]. Тем не менее сталинское Политбюро продолжало настаивать на недопустимости разрыва между КПК и Гоминьданом, во всяком случае до обсуждения этого вопроса на конгрессе Коминтерна[1479] (пройдет более двух лет, прежде чем будет созван очередной форум мировой организации коммунистов). Успешный Северный поход Чан Кайши воспринимался в Москве как катализатор развертывания в Китае аграрного движения.

На протяжении 1926 года Сталин являлся одним из главных докладчиков на заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б) при обсуждении китайского вопроса, отстаивая линию на концентрацию сил в районах, уже находившихся под контролем революционных сил. При этом местная компартия должна была оставаться лояльным союзником Гоминьдана, сохраняя и укрепляя свое влияние внутри национально-освободительного движения[1480]. 23 сентября 1926 года он выступил в китайской комиссии ИККИ, дав завышенную оценку успехов китайских коммунистов (вероятно, в ее основу были положены успешные действия революционной армии в Северном походе). Речь шла о том, что они должны бороться за лидерство в Гоминьдане подобно тому, как большевики завоевали на свою сторону Советы рабочих и крестьянских депутатов в России. «Роль инициатора и руководителя китайской революции, роль вождя китайского крестьянства должна неминуемо попасть в руки китайского пролетариата и его партии»[1481]. На первых порах они должны решить задачи буржуазно-демократического этапа революции (конфискация помещичьих земель, устранение господства удельных феодалов-милитаристов), но затем перейти к «национализации наиболее важных фабрик и заводов».

Цай Хэсэнь был одним из основателей компартии Китая и в середине 1920-х годов являлся представителем КПК в Исполкоме Коминтерна

1920-е

[Из открытых источников]

Выступление генсека на китайской комиссии Седьмого пленума ИККИ 30 ноября 1926 года было опубликовано отдельной статьей «О перспективах китайской революции». Он призывал КПК овладеть командными постами в революционной армии и ставить перед собой задачу перехода «к некапиталистическому или, точнее, к социалистическому развитию Китая», не раскрывая детально, что под этим подразумевается[1482]. Вопрос о создании крестьянских Советов, который ставили отдельные эксперты по китайскому вопросу, был снят с повестки дня как преждевременный.

Докладчик остудил горячие головы в экспертном сообществе Коминтерна, для которых ортодоксальный марксизм сводился к перенесению в Китай опыта Российской революции: нет никаких оснований исходить из того, что «у китайцев должно повториться точь-в-точь то же самое, что имело место у нас в России в 1905 году». Выступая в унисон с Бухариным, Сталин сделал ставку на постепенность преобразований, логика которых сама по себе приведет массы к постановке социальных задач. «Из его выступления становилось ясно, что тот идеал, который сложился у него в предшествующий период, лишь временно отодвинулся в будущее». Однако путь к нему, нацеленный на вытеснение из национально-освободительного движения потенциальных союзников коммунистов, «резко контрастировал с ленинской теорией антиколониальных революций»[1483].

Сталин участвовал в редактировании текста резолюции пленума по китайскому вопросу, которая была принята на заседании 16 декабря. В ней был провозглашен подразумевавшийся и ранее стратегический курс на социалистическую перспективу, т. е. установление диктатуры пролетариата и крестьянства. Однако без открытого разрыва с Гоминьданом это была иллюзорная перспектива — последний «не мог и не собирался отказаться от суньятсеновской доктрины национальной революции в пользу революции рабоче-крестьянской, так же как коммунисты не могли отказаться от идей классовой борьбы в пользу классового мира»[1484]. Но Коминтерн, следуя указаниям Москвы, продолжал настаивать на участии коммунистов как в национальной, так и в рабоче-крестьянской революции в Китае.

По инициативе Сталина Политбюро 3 марта 1927 года вновь подчеркнуло необходимость всемерно маскировать финансовую и политическую помощь Москвы китайским коммунистам, вплоть до цензуры центральных газет и создания особой коммерческой структуры, которой поручалось заняться отправкой в Китай оружия[1485]. К этому моменту Национально-революционная армия установила свой контроль над центральными провинциями страны, что привело к заметному подъему массовых крестьянских выступлений в долине реки Янцзы. Однако эти успехи привели к поляризации сил внутри Гоминьдана и даже заявлению Чан Кайши, что он готов подчиниться новому составу Уханьского правительства. Как выяснилось вскоре, это была лишь временная уступка левому крылу и искусный обманный ход, незаметный из далекой Москвы.

Лев Михайлович Карахан

1920-е

[Из открытых источников]

Генсек с удвоенной силой обратился к анализу китайской революции. Вместе с Бухариным и Л. М. Караханом он подготовил телеграмму для ЦК КПК, в которой партии предлагалось воздерживаться от любых действий, способных спровоцировать репрессии со стороны Гоминьдана[1486]. Выступая на московском партактиве 5 апреля 1927 года, он провел интересные параллели между российской и китайской революциями. Во втором случае мы имеем дело не только с буржуазно-демократической, но и национально-освободительной революцией, а посему сравнение Чан Кайши с Керенским или Церетели неуместно. Если в Октябре большевики свергли Временное правительство, то в Китае «выкидывать министров-капиталистов скоро нельзя. Поэтому горячие речи Радека загубят революцию. Против Китая империалисты стеной, и кто этого не понимает, тот ошибается». Генсек уверял собравшихся в том, что у ВКП(б) «каналов воздействия на Гоминьдан достаточно. Мы не будем подчеркивать своей руководящей роли. Кричать нечего»[1487].

После «кровавой бани» в Шанхае, устроенной верными Чан Кайши войсками неделей позже, Сталин вынужден был отказаться от иллюзий в отношении его «приручения», но продолжал настаивать на том, что следует вести дело к внутреннему расколу Гоминьдана, противопоставляя военной верхушке его левое крыло. Оно контролировало значительную территорию Китая и располагалось в Ухане, где коммунисты все еще могли действовать легально. В таком духе были выдержаны тезисы Сталина для пропагандистов, одобренные Политбюро и сразу же опубликованные «Правдой»[1488].

Переворот Чан Кайши поставил под вопрос всю китайскую политику ВКП(б) и Коминтерна, не оставив места для громких заявлений о единстве антиимпериалистических сил в стране. Вместо тезисов Зиновьева, посвященных апрельским событиям в Китае, партии был представлен ответ Политбюро на них, подготовленный Сталиным в мае. В нем перечислялись ошибочные положения тезисов, а также подчеркивался тот факт, что на Седьмом пленуме ИККИ оппозиция вообще не представила своей платформы по китайскому вопросу. Генсек продолжал настаивать на том, что «антиимпериалистический характер китайской революции является базой существования Гоминьдана», а «наличие в данный момент единого фронта империалистов в Китае создает громадные трудности для китайской революции, замедляет темп ее развития».

Переворот Чан Кайши означает не поражение революции как таковой, а «поворот от революции общенационального объединенного фронта к революции аграрной» с центром в Ухане, т. е. символизирует отход национальной буржуазии от революционного процесса[1489]. Сталинский тезис о «двух Гоминьданах» — буржуазном и крестьянском — отдавал должное марксистской ортодоксии, однако в гораздо большей степени выглядел схоластикой, характерной для левых радикалов вообще. Споры о том, чья позиция в китайском вопросе была «левее», являются беспредметными, потому что и сталинское большинство, и объединенная оппозиция не предлагали китайским коммунистам перспективы борьбы, опирающейся на реальную расстановку сил в лагере национальной революции.

Ответ Политбюро на зиновьевские тезисы был дополнен специальным письмом, адресованным в Исполком Коминтерна, в котором шла речь о письмах и статьях оппозиционеров, направленных руководящим инстанциям разного профиля за последний месяц. В письме подчеркивалось, что все эти документы носят ярко фракционный характер, а заявления о гибели китайской революции призваны прикрыть «гибель одной маленькой фракции, фракции Зиновьева и Троцкого, обанкротившейся на глазах у всех»[1490]. Сохраняя внешнюю лояльность международному центру коммунистического движения, письмо не столько информировало ИККИ о реальном положении дел в партийном руководстве, сколько навязывало Коминтерну ту точку зрения на оппозицию, которую продвигало сталинское большинство.