Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Что же лежало в основе «левого поворота» Коминтерна осенью 1927 года, главным инициатором которого являлся Николай Бухарин? На первое место следует поставить идейно-психологический феномен, который можно назвать усталостью российских лидеров коммунистического движения от эпохи «просперити» на Западе и отступления в собственной стране. Эта усталость порождала лихорадочные попытки подстегнуть европейские компартии, не дать им увязнуть в болоте мелочной политической борьбы, вернуть политику из парламентов на улицы крупнейших городов. В Москве видели, что в большинстве коммунистических партий руководство оказалось в руках интеллектуалов, которые обладали тактической гибкостью и ораторскими способностями, демонстрировали верность СССР и убежденность в победе коммунизма, но не являлись олицетворением пролетарского революционера.

Особенно остро, с точки зрения лидеров Коминтерна, дело обстояло в демократических странах Западной Европы, где компартии интегрировались в существующий партийно-политический механизм. Депутатские мандаты открывали их лидерам доступ в высшие сферы, отрывая от пролетарского образа мысли, привязывали к доминировавшим политическим ценностям в той или иной стране, стимулировали конформистское поведение. Тот факт, что такой тип партийного функционера утвердился и в нэповской России (его олицетворением был и сам Бухарин), конечно, принимался во внимание Сталиным, который в ходе борьбы с оппозицией неизменно критиковал «партийных аристократов».

Альтернативной могла быть только жесткая иерархия касты профессиональных революционеров, не принимавших ценности западного мира, в том числе и демократические правила игры в политической жизни. Естественно, ни о каком сотрудничестве, а тем более о предвыборных коалициях с социалистами в данном случае не могло быть и речи. Выступив глашатаем такого подхода, Бухарин фактически подготовил удар против самого себя и своих идейных соратников, ибо именно они олицетворяли собой тенденцию «врастания», «примирения» и даже сотрудничества капитализма и социализма как в хозяйственной жизни нэповской России, так и в сфере международных отношений.

Вторым фактором, приведшим к левому повороту 1927 года, являлся страх руководства Коминтерна и отдельных компартий потерять и без того скромную массовую базу своего движения. В условиях экономического подъема и стабильной политической жизни европейские рабочие тянулись к реформистам, деятельность которых приносила им пусть небольшие, но ощутимые успехи. Об этом говорил Бухарин при обсуждении предвыборной тактики болгарских коммунистов еще в июне 1927 года — поддержав социалистов, мы способствовали укреплению их влияния. «Я считаю, что опасность очень велика. Это вопрос не только парламентских выборов, но и будущего существования этой похожей на блок коалиции с социал-демократией, своего рода новой партии»[1220].

Наконец, третий момент, который отнюдь не являлся последним по значимости, — инерция борьбы с объединенной оппозицией. К осени 1927 года судьба последней была предрешена, и именно это обстоятельство открывало для победителей возможность взять на вооружение многое из ее идейного арсенала. Давление слева, которое Троцкий, Зиновьев и их соратники оказывали на большинство в Политбюро, не прошло бесследно. Не будучи уверенным в своих силах и в своей способности выжить во враждебном окружении как внутри страны, так и на международной арене, оно являлось весьма восприимчивым к предупреждениям против «оппортунистического перерождения».

На пике внутрипартийной борьбы воспользоваться аргументами от оппозиции было невозможно, но после ее административно-организационного разгрома отношение к ним резко изменилось. В конечном счете и Сталин, и Бухарин оставались революционерами, и всякого рода «отступления», «передышки», «заминки темпа» не вызывали у них особого восторга. Опыт первых лет нэпа показал, что добиться на его основе мобилизации страны на модернизационный рывок попросту невозможно.

В известной степени левый поворот Коминтерна предварял тот стратегический маневр, который задумал Сталин применительно к СССР и который был реализован им в 1928–1929 годах. Генсек отдавал себе отчет в том, что при этом маневре за бортом окажется определенная часть большевистской элиты, та самая «партийная аристократия», которую он неустанно бичевал. В таком же ключе Бухарин в рамках коминтерновского поворота рассчитывал на чистку коммунистических партий Европы от вредных элементов, не способных «изжить остатки парламентского кретинизма и левоблокистских традиций»[1221].