Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Когда стало ясно, что поворот России к нэпу не привел к термидорианскому перерождению или хотя бы к «поправению» большевистского режима, на Западе «наступила полоса некоторого преходящего охлаждения к русскому вопросу», — констатировал Радек[460] в одной из своих аналитических записок. В отличие от руководства Наркоминдела он давал скорее пессимистичную оценку расчетам на возобновление экономического сотрудничества новой России и остальных европейских держав, даже если не принимать в расчет политические риски, иностранный капитал вряд ли будет взращивать себе опасного конкурента, да и не обладает он в условиях послевоенного экономического кризиса свободными миллиардами.

Радек, в отличие от граждан Советской России, не имевших реального представления о положении дел в мире и продолжавших жить в условиях пропагандистского ожидания близкой мировой революции, постоянно просился на свою новую родину. «Очень скучно сидеть в Европах», где ничего не происходит, сообщал он в том же письме. События наступавшего года вскоре убедят его в обратном. Пока же, коротая дни в Берлине перед тем, как выехать в Норвегию, Радек имел возможность поразмыслить о новых угрозах, которые несла с собой послереволюционная эпоха.

Для него прошедшие годы стали крахом надежд не на мировую революцию, а на реформы, завоеванные демократическим путем. 23 декабря 1922 года Радек писал Зиновьеву, что немецкая социал-демократия, уступившая лидерство буржуазным партиям, вполне мертва, «в связи с этим я считаю опасность фашизма в Германии совершенно реальной». Он справедливо отметил, что нацисты обратили свое внимание на рабочий класс, демонстрируя среди прочего и свое пролетарское происхождение («глава баварских фашистов Киттлер — бывший рабочий маляр», — продолжал Радек, издеваясь над художественными поисками раннего Гитлера[461]).

Прошедший год вымотал посланца Коминтерна и неформального дипломата, жаловавшегося в Москву: «…я не только не отдохнул, но еще и обалдел, и когда вернусь, не будете иметь много пользы от моего трупа»[462]. Впрочем, с трупом пришлось повременить — на следующий день после написания этих строк Франция и Бельгия оккупировали Рурский бассейн под предлогом того, что Германия отказывается выплачивать возложенные на нее репарации. Радеку пришлось оставить мечты о том, что съезд КПГ, который был запланирован на 28 января 1923 года, сможет состояться без него[463]. Главный экспериментатор на немецком полигоне мировой революции, он так и не смог покинуть ее передовых рубежей.

А ведь еще в первые дни нового года казалось, что поверженная Германия отходит на второй план среди беспокойных чад Версальской системы. Исполком Коминтерна на своем заседании 3 января 1923 года признал, что алгоритм дальнейших событий в Европе задан победой партии Муссолини в Италии[464], которая рано или поздно найдет свое повторение и в других странах. В русле единого рабочего фронта ИККИ принял решение о создании международного Фонда борьбы против фашизма, предложив Лондонскому и Амстердамскому Интернационалам разработать совместную программу антифашистских действий.

Как и другие политические силы, Коммунистический Интернационал ощупью двигался к пониманию сущности такого политического феномена, как фашизм, соединявшего в своей пропаганде антикапиталистическую риторику и крайний национализм, граничивший с шовинизмом. В 1923 году «рабочий маляр Киттлер» впервые прогремит на всю Германию, хотя его «пивной путч» окажется жалкой копией похода на Рим Бенито Муссолини. Трудно обвинять политических деятелей прошлого в том, что они не обладали даром предвидения. Пройдет еще десять лет, и Германия погрузится в пучину нацистского варварства, заставив Коминтерн отодвинуть в сторону свой курс на захват власти коммунистами.

Рабочие оккупированного Францией Рура ждут помощи от своих русских братьев

Плакат

1923

[Из открытых источников]