Тени незабытых предков

– Я буду рада, если этот вопрос, о котором я тоже постоянно думаю, прозвучит со страниц вашей газеты. Возможно, мы получим ответ. Я же считаю, что Музей Чуковского мог бы устоять среди нынешних бурь и был бы людям интересен. К Корнею Ивановичу (возможно, это мне только кажется) и сегодня народ очень хорошо относится, его детские книги постоянно переиздаются. Конечно, он почти неизвестен как критик, конечно, его дневники вышли маленьким тиражом, в сокращении…

– Но отчего дневники Корнея Ивановича оказались «подстрижены»? Простите, но я знаю, что многие писатели, критики именно Вам предъявляют по этому поводу претензии. Почему нужны были купюры?

– Вы, конечно, имеете в виду в первую очередь выступление Бориса Хазанова по радио «Свобода»? Я его слышала. Ну что же, поговорим о дневниках. Они занимают 100 печатных листов. Там фигурируют такие имена, как Гумилев, Ходасевич, Замятин… И всюду упоминается Лидия Корнеевна. Хочу напомнить, что это сейчас можно все, а до 1988 года подобные имена были просто неупоминаемы. Потому и вопроса о печатании дневников передо мной не стояло – чтобы не исказить, не сдвинуть картину. Тогда допускались лишь публикации типа: Чуковский о Блоке, Чуковский о Пастернаке.

В 1986 году по инициативе издательства «Советский писатель» со мной был заключен договор на книгу «Чуковский о литературе», которая должна была быть составлена по дневнику и письмам. И когда я ее подготовила (объем в 35 печатных листов был жестко оговорен), произошли известные события, сняли запреты с имен, и я поняла, что можно начать само печатание дневника. Никаких предложений об издании дневника в полном объеме у меня не было и до сих пор нет. Но я убеждена, печатать его полностью не следует. Не потому, что нужно что-то скрыть, просто в дневниках есть много таких бытовых подробностей, которые читателям неинтересно знать. И я взяла на себя смелость выбрать ту часть дневника, которую сочла общезначимой.

– То есть хотите сказать, что никакой цензуры в подготовленном вами материале не было?

– Там была огромная самоцензура. Масса страниц вырвана (целые годы отсутствуют) самим Корнеем Ивановичем. Я же выбирала, повторяю, то, что сочла общезначимым. Старалась, чтобы не было никакой ретуши, чтобы не были выброшены такие куски, где, скажем, Чуковский с Пастернаком, захлебываясь от восторга, аплодируют Сталину. И многое другое. Но у меня есть свое представление о динамике книги. То, что пишется «в стол», и то, что выходит к читателю, – это разные вещи. И я не согласна с утверждением, что дневник пишется для других, что писатель рассчитывает на то, что дневник его будут читать. Для Чуковского записи в дневнике были способом запомнить, сохранить достоверность своего свидетельства, чтобы потом в своей работе воспользоваться этим.

Мне очень хотелось, чтобы первая часть дневника, которую я подготовила для «Советского писателя», заканчивалась смертью Кирова. Мне кажется, 1934 годом замыкается целая эпоха. Но объем этого не позволил, и она оборвалась 1929 годом. Пришлось изъять из рукописи пять последних листов… Я не говорю, что надо было делать только так, как это сделала я. Возможно, какие-то абзацы, которые я не включила в книгу в 1988 году (а вышла она в 1991-м), в 1992-м сохранились бы. Потому что сегодня я и сама стала другим человеком, и время стало другим. А тогда моей целью было показать, что есть такой дневник, и посмотреть, интересно ли это потомкам, нужен ли им этот дневник, нужен ли им вообще Чуковский.

– Мне это кажется безусловным.

– Нужен? Я этого не вижу. Где же те издатели, которым он нужен? Вторая книга лежит готовая, но опубликовать я ее не могу. А если кто-то сочтет возможным печатать дневники Чуковского полностью, пожалуйста, создавайте любые редколлегии. Все сохранено, перепечатано, сверено с оригиналом.

Борис Хазанов, упрекая наследников, говорил, что «пора им понять: каждая фраза классика – национальное достояние». Но я вам покажу свою заявку в «Литературное наследство», где пишу, какие письма находятся в архиве Чуковского. Только перечень имен занимает страницу. Заявка не принята, письма не опубликованы. Посмотрите, в нашей квартире есть три полки неопубликованных «фраз классика». И никто это «национальное достояние» не востребовал.

– Возможно, это просто реалии нашей сегодняшней жизни.

– А Вы знаете, что было, когда в свет вышла «Чукоккала»? Тоже реалии жизни. Б.И. Стукалин кричал, что это диверсия, у издательства были большие неприятности.

– Однако и «Чукоккала», и дневник Корнея Ивановича, не успев выйти из печати, разошлись моментально и имели успех.

– Что значит «имели успех»? Тираж дневника – 30 тысяч экземпляров. Печаталось все в Минске. До Москвы доехала лишь незначительная часть тиража. Но пресса, Вы правы, была порядочная – вполне достаточно и добрых слов, и «шпилек». Все как полагается.

– Вы говорили, что не удалось в полной мере представить Чуковского как критика. У Вас остались его неопубликованные статьи?

– В конце шестидесятых, когда снова стали сгущаться тучи (у Корнея Ивановича об этом времени много записей в дневниках, частично они опубликованы в «Знамени»), вышло собрание сочинений Чуковского в шести томах. Издание совершенно искореженное. И он сам составил седьмой том, куда включил те свои статьи, которые любил: о Некрасове, о Гумилеве, об Ахматовой… Я все эти годы хранила 7-й том и сейчас его храню. Недавно в приложении к «Огоньку» вышел двухтомник Чуковского, один том – критические статьи. Тираж – 1 миллион 700 тысяч экземпляров. И что? И ничего. Полное молчание. Критика Чуковского как не было, так и нет.

– Но надежда… Вы ведь не теряете надежду на то, что и дом в Переделкине будет спасен, и рукописи, пока невостребованные, найдут своего издателя и своего читателя?

– Не знаю, не знаю. Я уже теряю надежду на себя. Двадцать лет борьбы, согласитесь, много… Владимир Леонов, пытавшийся помочь музею Чуковского написал в 1984 году письмо М.С. Горбачеву, где были такие строки: «На Патриарших прудах сидит бородатый Крылов в окружении героев своих басен. Придет время, и где-нибудь в Переделкине возле дома, где Чуковский прожил 30 лет и сейчас висит табличка, охраняющая дом как памятник истории и культуры, благодарные потомки соорудят нечто подобное».

Знаете, в бытность мою экскурсоводом мне было значительно интереснее общаться с нашими людьми, чем с иностранцами. Потому что в первом случае все понимали с полуслова. А иностранцам наши реалии не всегда понятны и интересны. Они нечасто вникали в то, что, скажем, этот рисунок сделан Маяковским, а это написано Репиным – окурком вместо кисти и кто такой Брюсов… Нечто подобное происходит сегодня с нашими согражданами. Они усвоили, что Чуковский – детский писатель. А Корней Иванович в первую очередь прозаик, критик, литературовед, историк литературы, переводчик…

И если бы это осознали, было бы легче спасти и сам дом в Переделкине, и его экспонаты.

P.S. Дом-музей Чуковского этим двум замечательным женщинам спасти и сохранить удалось. Ценой огромных усилий и продолжительной борьбы. И отреставрировать в конце концов тоже удалось. Он и сегодня имеет тот же необычный для Переделкина желтый цвет: так его красили еще при жизни Корнея Ивановича. И экспонаты сохранены, и библиотека. И экскурсии замечательные. Вот только экскурсоводы уже другие. Лидия Корнеевна Чуковская умерла в феврале 1996 года. Елена Цезаревна – в январе 2015-го.