Тени незабытых предков

«Куртизируя гишпанскую красавицу»

«Все-таки надо отдать справедливость оберкамергеру фон Резанову… – пишет доктор Лангсдорф, – при всех своих недостатках он все же отличается большими административными способностями. И не все человеческое ему чуждо. Можно было бы подумать, что он уже сразу влюбился в эту молодую испанскую красавицу. Однако ввиду присущей этому холодному человеку осмотрительности, осторожнее будет допустить, что он просто возымел на нее какие-то дипломатические виды».

Резанов это и сам не особенно скрывал. Во всяком случае, в своих письмах на родину. «В ожидании губернатора проводили мы каждый день в доме гостеприимных Аргуэльо и довольно коротко ознакомились, – писал он министру коммерции Н.П. Румянцеву. – <…> Донна Консепсия слывет красотою Калифорнии. <…> Простите, милостивый государь, что в столь серьезном письме моем вмешал я нечто романтическое <…>.

Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих. Видя положение мое не улучшающееся, ожидая со дня на день больших неприятностей и на собственных людей своих ни малой надежды не имея, решился я на серьезный тон переменить свои вежливости. Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною. Всегда в шутках отзывалась она об ней: «Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего». (Согласитесь, вполне ожидаемое замечание от девушки, шесть лет своей жизни воспитывавшейся не где-нибудь, а в Париже, но последний год перед встречей с камергером томящейся в захолустном городишке, каким был в ту пору Сан-Франциско. – И.Т.) Я представил российский климат посуровее, и притом во всем изобильный, она готова была жить в нем, и наконец нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие». «<…> Предложение мое сразило воспитанных в фанатизме родителей ее. Разность религий и впереди разлука с дочерью были для них громовым ударом. <…> Возили бедную Консепсию в церковь, исповедовали ее, убеждали к отказу, но решимость ее наконец всех успокоила.

Святые отцы оставили разрешению Римского Престола, и я, ежели не мог окончить женитьбы моей, то сделал на то кондиционный акт и принудил помолвить нас, на то по coглашению с тем, чтоб до разрешения Папы было сие тайною. С того времени, поставя себя коменданту на вид близкого родственника, управлял я уже портом Католического Величества так, как того требовали и пользы мои, и губернатор крайне удивился-изумился, увидев, что весьма не в пору уверял он меня в искренних расположениях дома сего и что сам он, так сказать, в гостях у меня очутился…

<…> Миссии наперерыв привозить начали хлеб и в таком количестве, что просил уже я остановить возку, ибо за помещением балласта, артиллерии и товарного груза не могло судно мое принять более 4500 пуд, в числе которых получил я сала и масла 470, и соли и других вещей 100 пуд».