Тени незабытых предков

Алла Покровская. Игра без игры

Это было в 2001 году. В ту нашу первую встречу едва я упомянула, что хочу поговорить о знаменитой столичной театральной династии, Алла Борисовна меня прервала: «Какая театральная династия, о чем Вы говорите? Родители мои, папа – оперный режиссер, мама – режиссер детского театра, давно разошлись, мы с Олегом Николаевичем Ефремовым тоже в конце концов развелись…

Когда мы только поженились, Олегу очень нравилось, что в театре образовались молодые семейные пары: Табаков – Крылова, Ефремов – Покровская, Евстигнеев – Волчек и еще, и еще. Он считал, что это сплачивает, что такая семейственность нужна, и в «Современнике» ее развивал – недолго. А в одном из последних интервью сказал, что, уходя во МХАТ главным режиссером, не позвал меня с собой, ибо полагал: будут думать, что я пытаюсь влиять…»

Своим именем Алла Покровская была недовольна всегда. Несмотря на то, что назвали ее в честь знаменитой Аллы Константиновны Тарасовой. В то время родители Аллы – Борис Александрович Покровский и Анна Алексеевна Некрасова, студенты режиссерского факультета ГИТИСа, были чрезвычайно увлечены Станиславским, Тарасовой и МХАТом. Однако следует отдать им должное, ничуть не задумывались о том, чтобы маленькая тезка великолепной актрисы повторила ее еще и в профессии. А впоследствии этому даже активно воспротивились.

Окончив институт, они получили распределение в театры Нижнего Новгорода: Борис Александрович – в оперный театр, Анна Алексеевна – в детский. Здесь, в Нижнем, жили родители Анны, вернее, ее отец, Алексей Дмитриевич Некрасов, профессор биологии, чей переход из Московского университета в провинциальный был прямым следствием несогласия с теориями академика Лысенко. Жену его, маму Анны, Лидию Ивановну, к тому времени уже арестовали и заключили в ГУЛАГ как предателя Родины. Предательство заключалось в том, что, будучи первоклассной переводчицей, она назвала точную сумму своей зарплаты некоему иностранцу, с которым работала. Вместо того чтобы свято хранить сию важную государственную тайну.

Лидия Ивановна Некрасова, дочь знаменитого просветителя Ивана Яковлевича Яковлева, создавшего чувашскую письменность и организовавшего в Чувашии школы, умерла в ГУЛАГе. От голода. Началась война, и заключенных в женском лагере просто перестали кормить. После реабилитации семье выдали справку, что смерть Лидии Ивановны наступила в результате острой сердечной недостаточности. Ее внучке, Алле Борисовне Покровской, народной артистке и профессору, удалось ознакомиться со следственным делом своей бабушки в КГБ. Удалось потому, что Лидия Некрасова проходила по этому делу одна. Если бы не данное обстоятельство, считала Покровская, вряд ли бы она узнала о том, какую важную государственную тайну не сумела сохранить ее бабушка.

Так вот. В Нижнем Новгороде была трехкомнатная квартира. Одну комнату профессор отдал дочери с зятем, другую делил с шестилетней внучкой, которой упорно, вечер за вечером, читал «Илиаду» или «Мертвые души». А в третьей комнате нашел приют великий ученый-генетик Сергей Сергеевич Четвериков, выгнанный отовсюду вейсманист-морганист. В этой третьей комнате стояли шкафы с бабочками – огромнейшая, собранная им коллекция. Такие вот у Аллочки Покровской были в ту пору развлечения: с одной стороны – Гомер и Гоголь, с другой – насаженные на иголки бабочки.

В 1944 году, когда у Покровских родился младший сын, Бориса Александровича перевели в Москву, в Большой театр. Семья поселилась в коммунальной квартире недалеко от Пречистенки. Молодые режиссеры работали до изнеможения, а воспитание детей оставили бесконечным нянькам. Вот ведь интересное явление: няни в коммунальных квартирах. Сейчас и в отдельную-то квартиру не всегда сыщется охочая до работы нянька, а тут – коммунальная. И ничего – шли.

Беседуя с Аллой Покровской, я невольно отмечала, что рассказчик она почти такой же хороший, как и ее отец. Но только почти. Борис Александрович в этом деле был неистощим и недостижим, особенно если дело касалось его возлюбленной Оперы. Об этом знали все стремящиеся его интервьюировать журналисты.

– Мои родители, – улыбается Алла Борисовна, – всегда были трудоголиками. Очевидно, тоталитарный режим особенно благоприятствует возможности погружаться в работу с утра до ночи. Но даже сейчас, когда маме 87 лет, а папе 88, самое большое для них несчастье – это то, что не могут работать, как раньше, – до упора. Но до сих пор работают оба. Папа, после того как многие годы был главным режиссером Большого театра, теперь возглавляет созданный им Московский Камерный музыкальный театр. А мама по-прежнему режиссер в Молодежном театре, это бывший Центральный детский театр. Новых спектаклей она, правда, не ставит, но свои старые ведет непременно. А еще она профессор ГИТИСа. Надевает туфли на каблуках – она бывшая балетная, окончила Московское хореографическое училище вместе с Лепешинской, была даже чемпионкой Москвы по прыжкам в воду – и сама едет на метро в институт. В машине ездить не любит, пробки ее раздражают. Очень живая и энергичная, во время войны она постоянно ездила с фронтовыми актерскими бригадами, которые возглавляла, на передовую.

Надо сказать, что мама в молодости была очень красивая, статная, с прекрасной фигурой. И, конечно, на курсе, где они вместе с папой учились, на нее заглядывались. Из того курса в живых сейчас остались только мои родители, остальные умерли. Отец очень дружил с Товстоноговым, и эта дружба-спор продолжалась всю жизнь. У них была бездна совместных воспоминаний…

Решение поступать в театральное училище крайне удивило родителей Аллочки. Борис Александрович подвел ее к зеркалу:

«Посмотри на себя. Какие у тебя данные, чтобы быть артисткой? Ноги короткие, нос длинный» – это не то, то не так… И велел совершенно очаровательной и, как потом выяснилось, талантливой дочке поступать… в педагогический институт. Как-никак, а ее дед, Александр Александрович Покровский, был школьным учителем.

Однако прежде чем последовать родительскому наставлению, она все-таки пошла в Школу-студию МХАТ и возле самых дверей увидела двух немыслимой красоты юношей. Одним был Михаил Козаков. Она, конечно, ахнула и развернулась прямиком в педагогический. Но потом мама посоветовала ей все же записаться в кружок самодеятельности в Доме учителя. Кружком руководил молодой педагог Школы-студии МХАТ Владимир Богомолов. Студентку педагогического туда приняли легко. Удачно вышло: Богомолов не только ставил спектакли, но и усердно готовил своих кружковцев к поступлению в вуз. Кроме Покровской в самодеятельности участвовали Владимир Высоцкий и Александр Сабинин.

На следующий год картинка, открывшаяся студентке-абитуриентке Покровской за дверями Школы-студии МХАТ, была иная: в вестибюле она наткнулась на старушку-гардеробщицу Софью Ароновну, перед которой на руках прохаживался смешной мальчик Олег Табаков и при этом что-то очень смешное рассказывал. Пугаться было некого, и она поступила.

– Я не знала, как об этом сказать папе, – вспоминает Покровская. – Ему, главному режиссеру Большого театра, приходило много писем от девушек, мечтающих стать певицами. Я иногда их читала. Почти все письма были одинакового содержания: «В первых строках спешу сообщить, что я живу в деревне такой-то. И у меня голос. Я хочу быть певицей Большого театра, а родители не хотят этого. Подскажите, что мне делать и куда явиться, когда я приеду в воскресенье, чтобы поступить артисткой в Большой театр?»

Я написала отцу такое же послание: «Спешу сообщить, что я учусь в Москве… Хочу быть актрисой, но родители против… Подскажите, что мне делать?» И подписалась: «Ваша дочь». Послала по почте и в ужасе ждала расправы. Получив письмо, папа зашел в кабинет и закрыл дверь. Скоро оттуда раздалось хмыканье, потом крик: «Аня!» Они с мамой долго шушукались, хохотали, но смилостивились, хотя и не преминули заметить: «Вообще-то, лучше б не позорила фамилию…»

Окончив учебу, Алла Покровская сразу вошла в мир молодого «Современника» и переиграла в нем множество ролей – от незначительных и бессловесных до главных, таких как Маша в «Эшелоне» или Шура в «Восточной трибуне», в «Виндзорских насмешницах», «Аккомпаниаторе», «Крутом маршруте»… Но когда ей стало чуть за тридцать, когда она думала, что как раз теперь-то и начнутся ее самые главные роли, Ефремов сказал: «Иди в институт – преподавать!»

Так посчитал Олег Николаевич, и она, всегда предельно самокритично к себе относящаяся, послушалась и стала преподавателем кафедры актерского мастерства Школы-студии МХАТ. Так что Борис Александрович Покровский оказался дальновидным: дочь стала театральным, но педагогом. Однако играть в театре, конечно же, продолжила. Правда, ролей с каждым годом становилось все меньше и меньше.

– Алла Борисовна, я видела Вас во «Вкусе черешни» с Олегом Табаковым. У Вас был большой успех, на Вас ходили.

– Это ходили на Табакова. Знаете, я любила, когда родители смотрели мои работы. Потому что их замечания были самые дельные. В основном у папы. И он очень четко формулировал, что выходит, что нет. Когда посмотрел «Вкус черешни», сказал: «А что ты там делаешь?» Я: «Как что? Пою». – «Ну, поешь – это можно и не слушать. А почему ты какая-то зажатая? Все делает Табаков, а тебя вроде бы и нет. Ты ему только реплики подаешь». И я поняла, что из-за моего зажима, из-за моего стеснения, Олег Павлович, у которого актерское дарование – природное, сразу невольно начинает работать с залом, а меня куда-то «заталкивает». И вот я стала вылезать сама. То мизансцену чуть изменю, то придумаю какие-то новые «ходы» к своему партнеру. Табаков заинтересовался, отвернулся от зала и занялся мной.

Однажды мы поехали играть «Вкус черешни» в Загорск. А там на двери клуба висит афиша: «В главных ролях – Олег Табаков и др.» Табаков закатил скандал.

– После развода взаимоотношения с Олегом Николаевичем Ефремовым у вас остались хорошие?

– Да, хорошие. Я ведь преподавала у него на курсе, и он считал, что у меня особое к этому дарование, что из студентов я делаю очень живых актеров. Смотрел все экзамены. А когда набрал курс, где были Александр Феклистов, Роман Козак и Дмитрий Брусникин, то мне особенно легко с ними работалось. На этом курсе мы преподавали вместе с Андреем Мягковым. Но я считаю, что Ефремов и сам природно был потрясающим педагогом, он так мгновенно выхватывал индивидуальность и так понимал, что со всем этим делать…

Неслучайно, что многие из первого поколения актеров «Современника» оказались столь знамениты – они были его учениками. Ефремова нет уже полгода, и у меня ощущение, что некому довериться, некому сказать: «Посмотри, пожалуйста». Для меня он был как последняя инстанция…

– А как складывалась потом Ваша личная жизнь?

– По-разному складывалась. Но все романы, которые у меня все-таки были, к актерской среде не имели отношения и не складывались никак в семью. Потому что Олег Николаевич слишком уж мощный был человек, слишком много занимал места у меня в мозгу… Не скажу, что в сердце, но в мозгу – точно. Слишком сильно было его влияние, чтобы я могла еще на кого-то опереться.