Тени незабытых предков

Галина Уланова. Обыкновенная богиня

Сразу же скажу: мне невероятно, фантастически повезло, что я больше двух лет прожила в Японии, написала об этой стране множество текстов (в том числе о японском искусстве), которые были напечатаны в «Литературной газете», где я работала. Но главное «повезло» заключено в том, что, едва вернувшись на родину, я практически сразу же получила задание написать материал об еще не открывшемся, но уже готовом распахнуть свои двери мемориальном музее-квартире Галины Улановой, где эта потрясающая балерина и совершенно невероятная женщина прожила все последние годы своей жизни.

Статью заметили и, видимо, оценили. Потому что в результате я стала обладателем двух японских кимоно, принадлежавших Улановой. Одно – сценическое, короткое с маркировкой «Большой театр СССР» и второе – шелковое, подлиннее, голубовато-воздушное, невесомо-летящее, поясок от которого сначала куда-то затерялся, но потом благополучно нашелся, прилетел ко мне в Сан-Франциско и теперь бережно хранится вместе с кимоно в специальной коробке, выстланной белым атласом.

В память о Галине Сергеевне я придумала к этим кимоно ожерелья, прототипом которых стали японские винтажные веера – оги. Получился «взгляд из нашего времени на работы мастеров середины прошлого века». «Я давно привыкла к тому, что я человек другого века», – говорила Галина Сергеевна. Готовые работы я назвала так же, как называли Уланову: «Обыкновенная богиня»!

Галина Сергеевна Уланова не оставила официального завещания (она считала неудобным просить о создании в своей квартире музея), но люди ей близкие знали, что этот вопрос беспокоил балерину, и потому все, что было последовательно организовано в течение пяти лет после ее смерти: и благотворительные вечера, и Фонд Улановой, который возглавил Владимир Васильев, и музей-квартира на Котельнической набережной – все было сделано людьми, любящими ее и бережно хранящими память о ней. Заведовать музеем была назначена театровед и близкий друг Улановой Татьяна Сергеевна Касаткина.

В те дни, когда я приходила в музей и беседовала с Татьяной Сергеевной, он только готовился к открытию, все еще шла кропотливая подготовительная работа. В квартире было чисто и тихо. Экспонаты описаны, пересчитаны, в библиотеке за стеклами шкафов расставлены книги, в гардеробах развешана одежда Улановой, элегантная, изысканная, а на длинной нижней полке – туфельки тридцать шестого размера, в тон платьям.

Уже была успешно отбита атака неожиданно возникших неких «дальних родственников» Улановой, которые, не будучи даже знакомы с ней при жизни, попытку отсудить после ее смерти наследство все же предприняли.

По решению суда наследником окончательно было признано государство, а квартиру было решено передать в оперативное управление Большому театру (она становилась как бы филиалом Музея ГАБТа). Но… в театре на тот момент случилась смена руководства и буквально за несколько дней до окончания срока оформления свидетельства о праве на наследование из Большого театра в Министерство культуры поступило письмо-отказ: «Учитывая специфику ГАБТ России как ведущего театра страны и стоящие перед ним огромные задачи по реконструкции и художественному развитию, руководство театра не считает целесообразным передавать квартиру Г.С. Улановой с находящимся в ней имуществом, имеющим общегосударственное значение, в оперативное управление Большому театру».

Так возникла угроза, что все наследство Улановой будет, что называется, продано с молотка. Друзья Улановой «взбаламутили» все доступные им средства массовой информации, выступили на «Эхе Москвы». И тогда правительство вынесло новое решение – сделать квартиру (со всеми имеющимися в ней культурными ценностями из наследства Улановой) филиалом Бахрушинского театрального музея.

Некоторыми из дорогих ей вещей Галина Сергеевна успела распорядиться еще при жизни и передала их конкретным людям. Так, например, кольцо работы Рене Лалика (оно было создано художником-ювелиром в 1910 году под впечатлением от танца Анны Павловой), которое подарил Улановой Морис Бежар, досталось Владимиру Васильеву. Санкт-Петербургский театральный музей получил почти все ее сценические костюмы.

Но и в собственности московского музея осталось много совершенно потрясающих вещей, подаренных Улановой художниками, артистами, почитателями ее таланта. Удивительной красоты шкатулки, изящные веера, статуэтки, ранее принадлежавшие выдающимся людям, а потом подаренные великой балерине. Портсигар из карельской березы с дарственной надписью Ф.И. Шаляпина другу, предметы, принадлежавшие Анне Павловой, Тамаре Карсавиной, Ольге Спесивцевой, Михаилу Фокину… Подарки Эвелин Курнанд, американской танцовщицы, беззаветно любившей балет, а в балете – танец Улановой. Курнанд хотела преподнести в дар Галине Сергеевне и немаленькое собрание произведений русского искусства ХХ века – Гончарова, Ларионов, Бенуа, Бакст… Уланова этот дар принять не могла и переадресовала коллекцию государству. Часть коллекции отправилась в Третьяковку, часть – в Бахрушинский музей, что-то в Петербург… В дарственной Эвелин написала: «Я дарю это стране, давшей миру великую балерину».

А потом неожиданно умерла журналист Татьяна Агафонова, секретарь Улановой, ее младшая подруга, взявшая на себя все заботы о доме, и Галина Сергеевна оказалась беспомощной перед, скажем так, вседозволенностью современной жизни и натиском беспардонных журналистов. В результате после ее смерти в свет вышли сразу несколько интервью, которых она фактически не давала. На предупреждения близких, мол, разговоры записывают, удивлялась: «Как же могут записывать, ведь они не спрашивали у меня разрешения!..» Вот такой была она, обыкновенная богиня. Кто-то считал – слишком наивная, кто-то – слишком порядочная…

Я спросила Татьяну Сергеевну Касаткину:

– Вы столько лет ее знали! А что-то Вас в ней раздражало?

Касаткина пришла в замешательство:

– Этот вопрос настолько неожиданный. Я пытаюсь представить себе, что могло у меня вызвать подобное чувство. Не знаю. Она была редким человеком. В ней было какое-то внутреннее благородство, чувство такта, наверное, связанное и с определенным воспитанием, и с культурой, что сейчас встретить трудно. Она, скажем, не терпела, чтобы в ее присутствии о ком-то плохо говорили. А еще была чрезвычайно щепетильна. Очень трудно принимала помощь…

– Уланова ощущала, что она – великая балерина?

– И да, и нет. Однозначно на этот вопрос ответить трудно. Некоторых людей, с ней сталкивающихся, поражала ее невзыскательность, нетребовательность в быту. Она была очень скромным человеком, считала, что знаменитой ее сделали обстоятельства, люди, которыми ее одарила судьба. Но гениальность в ней была от природы. Это все-таки дар божий и еще многое, многое… Обратите внимание, она была уже старым человеком, а к ней тянулись, ее любили очень современные художники. Тот же Бежар, Джон Ноймайер, который так боялся, что его спектакль «Ромео и Джульетта» ей не понравится. А Уланова восхищалась и постановками Бежара, и с удовольствием работала с артистами труппы Ноймайера. Ее ум и восприятие были свободны от предрассудков…

P.S. Возвращаясь к разговору о кимоно Улановой, добавлю следующее. Первое кимоно мне передала Елена Сергеевна Брускова, одна из душеприказчиков Улановой, ее близкий друг, замечательный журналист, основательница российских Детских Деревень SOS и одновременно мама моей подруги Наташи Брусковой, из своей коллекции вещей, в свою очередь подаренных ей Галиной Улановой. Ошарашенная невероятным подарком, я попросила Елену Сергеевну: «Напишите, что кимоно действительно принадлежало Улановой. Ведь расскажу кому – не поверят, будут думать, что сочиняю!»

Елена Сергеевна засмеялась и уверила, мол, «справку» такую непременно выдаст. Но не сложилось. Постепенно забылось, отошло куда-то в глубь этой истории. Потом Елена Сергеевна умерла, а Наташа Брускова отдала мне второе, «летящее» кимоно, из подарков Улановой ее маме.

В прошлом году я эту историю вспомнила и пристала уже к подруге Наташе: «Напиши, ты же во всем этом участвовала…» На что Наташа, подумала-подумала и предложила: «Ты сама напиши, а я подтвержу!»

Я написала. Наташа свою часть договора тоже выполнила.