Первый кубанский («Ледяной») поход

Начало Кубанского похода

К утру 10 февраля вошли в станицу Аксайскую и разместились в школе. В классах, за партами, моментально уснули. Спали три-четыре часа и потом двинулись по льду через Дон в Ольгинскую. Разместились в этой станице хорошо и свободно. Целый день и следующую ночь крепко спали. Наутро сытно позавтракали, привели в порядок оружие и обмундирование. 12-го произошла реорганизация армии. Три офицерских батальона, юнкерский и мелкие отряды были выстроены на площади и сведены в один Офицерский полк. Батальоны стали ротами, и нашу, Первую, принял Плохинский. Командиром полка стал генерал С. Л. Марков. И все почувствовали что-то новое, и малодушию или унынию не оставалось уже места.

13 февраля начался наш поход на Кубань. До 21-го прошли станицы Хомутовскую, Кагальницкую, Мечетинскую и Егорлыцкую без крупных столкновений. А 21-го перешли в Ставропольскую губернию, чтобы через село Лежанка попасть в Кубанскую область. Село оказалось занято остатками большевизированной 39-й дивизии с Кавказского фронта, занявшими позицию за речкой по окраине села. Значит, будем драться!

Полк принял боевой порядок и форсировал под частым огнем речку по грудь глубиной. Красные были сбиты стремительной атакой и бежали из села. Рота потеряла двоих (прапорщика Бута и кадета Бутковского) убитыми, а среди раненых оказался и штабс-капитан Бутенко[177].

На похоронах первых жертв похода присутствовали Алексеев и Корнилов. Я командовал почетным взводом. В бою были взяты в плен несколько офицеров-артиллеристов, стрелявших по нас. Был суд, на котором я присутствовал как начальник караула. Смертный приговор был Корниловым отменен, и подсудимые были поставлены в строй рядовыми.

23 февраля армия вошла в станицу Плосскую, 24-го в Незамаевскую, где я был начальником заставы сторожевого охранения. 25-го отдыхали в станице Веселой, а потом ночью перешли железную дорогу у станицы Ново-Леушковской и остановились только в Ирклиевской, сделав утомительный переход в 50–60 верст. Отдохнувши сутки, 1 марта пошли на Березанку, где нас встретили значительные силы красных, среди которых были и казаки. Разгорелся жаркий бой. Наш и Корниловский полки выгнали противника из окопов и станицы. Были и пленные. Генерал Марков приказал мне занять курганы за станицей, куда потом конный дивизион согнал около 200–300 пленных.

Полк в тот же день занял Журавскую, где мы провели 2 марта, но все время слышалась стрельба в направлении на Выселки, куда наступал Партизанский полк. Утром мы были двинуты ему на помощь, атаковали большевиков и на ночлег остановились в Выселках.

Продвигаясь вперед, попали под орудийный огонь красных. Мы наступали цепью влево от железной дороги, а корниловцы вправо от нас. Их 7-я рота, в которой было много персов-добровольцев, оседлала насыпь. Цепи вошли уже в сферу ближнего ружейного огня со стороны занятого красными бугра. Ускоряем шаг и кидаемся в атаку. Большевики покидают свои окопы и отбегают назад. Мы уже почти на линии их окопов, как вдруг появляется бронепоезд и начинает обстрел в упор против нас и Корниловской роты. Ободренные красные поворачивают и переходят в контратаку. Рота корниловцев отходит и обнажает наш правый фланг. Бронепоезд бьет вдоль цепи нашей роты, и она тоже отходит. Во время нашей атаки я был ранен в правую руку. Исхожу кровью и чувствую страшную слабость. Кричу: «Не бросайте!» – но каждый занят самим собою. Изнемогая, я упал без сознания на копну соломы. Придя в себя, я пытался левой рукой через скатку шинели вытащить револьвер и застрелиться, но достать его не смог. Часа два спустя наши повели наступление снова. Я видел, как из-за бугра стреляла наша батарея, а цепи двинулись вперед. Невдалеке пробегал вперед офицер с «цинкой» патронов. Я окликнул его и просил меня перевязать. Достав из кармана у меня перевязочный пакет, он забинтовал мне рану с набившейся вокруг нее грязью. И обещал прислать ко мне сестру Плохинскую, жену Назара Борисовича. Она явилась уже к вечеру. На носилках меня отнесли в железнодорожную будку, где собралось много раненых.

Бой закончился. Станица взята нами. За ранеными прислали подводы и перевезли в школу, уложив на солому. Рука у меня страшно болела. Были перебиты кости в кисти. Ко мне пришли Плохинский и Коломацкий[178]. Кто-то принес кусок поросенка, но мне было не до еды. Раненых в этот день было так много, что ни сестры, ни доктор не успели осмотреть рану, сделать чистую перевязку, а лишь подбинтовали прежнюю, так как сочилась кровь. Только на пятый день, уже в Некрасовской, доктор развязал рану, промыл ее и сказал, что все кости перебиты и на нормальное заживление рассчитывать нельзя.

9 марта рано утром выступили из Некрасовской и целый день шел бой за Филипповские хутора. Взяли их, но некуда было разместить лазарет, и все раненые ночевали на повозках. Утром 10 марта переход через реку Белую и снова весь день бой. Положение было отчаянное. Сзади наседает преследующий нас противник и обстреливает нас, не жалея патронов. Впереди дорогу преграждают свежие, за ночь подошедшие силы. И оттуда свистят пули тоже по обозу с ранеными. А тут кричат, чтобы раненые отдали все сохранившиеся патроны, ибо запас их иссякает. Идут слухи, что батальон корниловцев отходит, а наш полк пошел в контратаку. Невдалеке вижу экипаж генерала Алексеева… Вид у старика озабоченный. Приготовляю на всякий случай револьвер…

Но после полудня наступил перелом в нашу пользу. Красные отброшены влево, и дорога свободна. Санитарный обоз двинулся на станицу Рязанскую рысью. У меня начались такие боли, что я умолял подводчика высадить меня из повозки и оставить возле дороги. Но кое-как довезли меня до станицы. Здесь пришла радостная весть – установлена, наконец, связь с кубанцами.

Дальше пошли черкесские аулы. В одном из них на привале пришел фельдшер сделать мне перевязку. Развязал руку, она посинела и отвратительно пахнет. Все признаки гангрены. Был вызван врач, сказавший, что операцию надо произвести немедленно и руку ампутировать. Стали меня готовить, поставили клизму, а в этот момент приходит связной и передает приказание выступать. Доктор говорит, что в следующем ауле будет привал на два часа и он там сделает ампутацию. После дождей дорога ужасная. Грязь невылазная. В повозку были запряжены слабосильная лошадка и мул. Мы отстали от обоза и застряли, но тут, на счастье, оказалось, что в арьергарде наш Офицерский полк. Мою повозку вытащили из грязи, и когда мы нагнали лазарет, то в маленькой сакле уже успели одному поручику отрезать ногу. Без церемоний меня уложили на стол, маску на физиономию, и готово. Сонного кладут на повозку. В пути просыпаюсь, чувствую себя как-то легко. Рядом сидит приставленная ко мне сестра – англичанка. Опять наши «кони» отстали. Повозка последняя в колонне.

Нагоняет нас комендант штаба армии полковник Корвин-Круковский. Заинтересовался моим положением, уступил нам своих вороных лошадей в хорошей повозке, а сам пересел на верхового коня. Это было для нас спасением. В следующем ауле заночевали. Меня и оперированного со мною поручика положили в крошечной комнате при школе на соломе. Охватила страшная слабость; бывшая при нас сестра согрела чай и дала какие-то коржики. Заснул. Утром узнал, что ночью поручик скончался. Галопирующая гангрена.

Сестра сказала мне, что вчера доктор ее предупредил, чтобы она больше внимания оказывала бы поручику, а капитана (меня) «песенка спета», не выживет… А капитан и до сих пор жив!