Первый кубанский («Ледяной») поход

Бои 29-го, 30 марта. Смерть полковника Неженцева

Сравнительная легкость, с какой моей бригаде удалось разбить и отбросить большевиков, наступавших 27 марта от Екатеринодара, дала Корнилову уверенность в том, что нужно использовать момент, когда красные еще не успели опомниться и подвезти подкреплений. Доходили также до нас слухи о том, что они в панике уже эвакуируют Екатеринодар. Ночью я получил приказ: вместе с конницей генерала Эрдели атаковать и взять кубанскую столицу. Утром 28 марта я перешел в наступление. Генерал Казанович с Партизанским полком получил приказание атаковать город с западной стороны, полковник Неженцев с корниловцами – Черноморский вокзал. Генерал Эрдели должен был обойти город со стороны предместья – Сады – и атаковать его с севера.

Окрестности Екатеринодара представляют собой открытые, слегка всхолмленные поля, с массой разбросанных по ним маленьких хуторков, в эту пору года необитаемых. С началом полевых работ многие хозяева участков переезжают на них как на дачу, и живут там все лето.

Сельскохозяйственная ферма и ближайшие к ней хутора были прочно заняты красными… Генерал Казанович повел на них решительную атаку и к полудню выбил их, заняв ферму и продвинувшись вперед к окраине Екатеринодара.

После полудня я со штабом въехал на ферму. Она представляла собой узкий и длинный участок земли вдоль обрывистого берега реки Кубани, покрытый в западной и северной части небольшой хвойной рощей, а на остальном пространстве редкими старыми деревьями и кустами. Ближе к восточному краю стоял одноэтажный дом заведующего фермой и рядом – небольшой сарай.

Едва мы успели слезть с коней и подойти к дому, как в группе наших лошадей, стоявших под деревьями, что-то щелкнуло, точно пуля в дерево. Я оглянулся назад и с ужасом увидел, как мой прекрасный вороной конь, удивительно милое, ласковое животное, вдруг покрылся густыми клочьями пены и, низко опустив голову, стал дрожать как осиновый лист. Не успели его осмотреть, расседлать, как он упал и стал биться в предсмертных судорогах. Пуля попала ему в пах. Револьверный выстрел кончил мучения моего бедного боевого друга…

Вскоре приехал Корнилов со своим штабом и разместился в доме, в котором было 6 небольших комнат, разделенных широким коридором; одну из них – угловую, ближе к фронту, – занял Корнилов, в другой, рядом, устроена перевязочная, в третьей помещался телефон. Остальные комнаты были заняты чинами штаба. Я со своими офицерами поместился около рощи биваком.

С утра 29 марта большевики стали осыпать ферму градом снарядов. Штабные команды, конвой, какие-то обозные повозки – все это разбрелось по всей ферме, и не проходило 2–3 часов, чтобы кого-нибудь, человека или лошадь, не убило или ранило. Три дня продолжался этот ад с раннего утра до поздней ночи. Мой бивак несколько раз переменил свое место. Генерал Романовский несколько раз говорил Корнилову о неудобствах жизни и управления Добровольческой армией при таких условиях, но командующий армией его не послушал, не желая уходить далеко от войск, а помещения ближе не было.

Больше всего снарядов падало около самого дома. Год спустя после смерти Корнилова и нашего «сидения» тут я как-то поехал на ферму помолиться за душу героя на месте его смерти. По пути я нарочно остановился там, где были тогда красные батареи, и был поражен безумием нашего расположения в то время на ферме. Дом, со своими белыми стенами, да и вся ферма была превосходной мишенью на отличной дистанции, и нужно только удивляться счастью или плохой стрельбе красных, что дом не был разбит артиллерийским огнем в первый же день. Но для Корнилова опасности не существовало. Таков же был и Романовский.

Во время боя 28 марта за ферму было убито и ранено много добровольцев. Среди раненых были генерал Казанович, полковник Улагай, есаул Лазарев и др. Генерал Казанович, «несравненный таран для лобовых ударов», как его называл генерал Деникин, был ранен в плечо, но, несмотря на сильную боль, не ушел из строя и продолжал командовать полком. Удивительный храбрец, не знавший чувства страха, бестрепетно не один раз водивший полк в атаку, он не был счастлив в боях: его победы давались ему ценою тяжких потерь… Полковник Улагай – такой же храбрец, как и скромный офицер, – командовал кубанцами.

Партизанский полк понес незаменимую потерю – был убит капитан Курочкин, очень симпатичный и скромный человек, необыкновенной храбрости. Это был тип капитана Тушина из «Войны и мира». Подчиненные его любили и глубоко сожалели о его смерти.

В ночь на 29 марта обстановка уже изменилась: полковник Писарев дошел до ручья перед артиллерийскими казармами и вместе с другими частями несколько раз атаковал их, но безуспешно. В результате – большие потери (сам он был ранен).

Везде противник оказывал упорное сопротивление. Добровольческие части, пополненные мобилизованными, по приказу Корнилова, молодыми необученными кубанскими казаками, часто впервые попадавшими в бой, – уже не в силах были долго выносить страшное его напряжение. Старых добровольцев осталось мало, и они уже не могли передать молодым своего прежнего высокого порыва.

Залегли, вырыли кое-как, часто голыми руками, окопчики. Началась легкая, упорная перестрелка, где все преимущества были на стороне красных. Дух наш угасал…

У генерал Эрдели было удачнее. Понеся большие потери, он занял Сады и направился к станице Пашковской, отличавшейся с самого начала враждебным отношением к большевикам.

С утра 29 марта шла непрерывная перестрелка. Большевики прочно заняли окраины Екатеринодара, вырыли окопы и засели в них. По сведениям, полученным нами впоследствии, красных было в это время до 28 000 человек с 2–3 бронепоездами и 20–25 орудиями с огромным запасом патронов ружейных и артиллерийских. И против таких сил со свободным тылом и возможностью неограниченных пополнений – у нас было не более 3,5–4 тысяч бойцов и едва 1000 снарядов. Но все же сами большевики признавались потом, что четыре дня боя под Екатеринодаром стоили им больше 10 000 человек убитыми и ранеными.

После полудня 29 марта подтянулись и все части бригады Маркова. Обоз с небольшим прикрытием был оставлен в станице Елизаветинской.

Корнилов решил повторить в 5 часов дня атаку на Екатеринодар всем фронтом. Она удалась только на правом фланге. Марков, после упорного боя, овладел артиллерийскими казармами и начал закрепляться там, а на левом фланге мы понесли тяжкие потери и отошли на свои позиции. Во время атаки доблестно погиб командир Корниловского полка полковник М. О. Неженцев.

Худощавый, небольшого роста, с пенсне на близоруких глазах, это был человек железной энергии и мужества, не знавший страха. Корнилов очень любил его. В роковой день Неженцев все время находился на холме почти на линии своих цепей под страшным огнем красных. Резерва у него уже не было. Узнав о взятии Марковым артиллерийских казарм, он отдал полку приказ атаковать. Цепи поднялись и снова залегли, будучи не в силах преодолеть ураганного огня противника. Тогда Неженцев сам бросился к ним, поднял их и повел в атаку, но, раненный в голову, – упал; поднялся, сделал несколько шагов и был убит второй пулей. Цепи снова залегли. Тело командира с трудом перетащили на холм, откуда он сошел перед смертью.

В это время к нему подходил с правого фланга генерал Казанович со вторым батальоном своего полка. Это был последний наш резерв… Раненный, с перебитым накануне плечом, генерал Казанович перешел в решительную атаку, сбил цепь противника, на плечах ее ворвался в город и на некоторое время потерял всякую связь с другими частями фронта.

В этот вечер я осматривал позицию своей бригады. Выехал из фермы засветло, но доехать до полков не мог. Большевики открыли бешеный пулеметный огонь, пришлось спешиться и выждать темноты. Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием «штаб Корниловского полка» почти на линии окопов. Крошечный «форт» с отважным гарнизоном, среди которого только трое было живых, остальные бойцы лежали мертвые. Один из живых, временно командующий полком, измученный почти до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира полковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий; на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест.

От позиции большевиков было несколько десятков шагов. Они заметили наше движение, и пули роем засвистали над нами, впиваясь в тела убитых. Лежа рядом с павшим командиром, я слушал свист пуль и тихий доклад его заместителя о боевом дне…

К ночи с 29-го на 30 марта наше положение было такое: генерал Марков занимал артиллерийские казармы и укреплялся там под сильным огнем противника; моя бригада – фактически Корниловский полк, сильно потрясенный, – оставалась на прежних позициях, подавленная большими потерями и смертью командира полка; Партизанский полк, разбросанный в разных местах, был не в лучшем состоянии, о втором батальоне, вместе с командиром полка ворвавшемся в Екатеринодар, не было никаких известий; конница генерал Эрдели отходила к Садам. К большевикам, видимо, подошли подкрепления. Их огонь не ослабевал.

Утром привезли на ферму тело Неженцева. Корнилов вышел к нему, долго в тяжелой задумчивости смотрел на него, перекрестил и поцеловал, как погибшего родного сына… Эта смерть сильно поразила его. Нередко в этот день среди разговора он говорил собеседнику: «Неженцев убит… Какая потеря…»

На другой день он сам отошел в лучший мир.

Действия генерал Казановича в ночь с 29-го на 30 марта представляют собой замечательный эпизод, редко случавшийся даже в богатой приключениями Гражданской войне. Сбив цепь красных и преследуя ее, он сообщил о своем успехе Кутепову, мимо участка которого проходил, и просил его атаковать одновременно с ним, уведомив об этом Маркова.