Первый кубанский («Ледяной») поход

Взятие станиц Григорьевской, Смоленской и Георгие-Афипской

Поздно вечером 22 марта я выступил с бригадой к станице Григорьевской, имея впереди Корниловский полк. До станицы было не более 10–12 верст, но дорога была ужасная: грязь по колено, с кусками льда, порой огромные лужи – целые болота.

Люди и лошади измучились, вытаскивая пушки, поминутно завязавшие в липкой грязи; жалкая дырявая обувь свободно пропускала ледяную воду. Темно, холодно, у всех отвратительное настроение духа, а тут еще слухи от местных жителей, что Григорьевская сильно занята красными и нам придется выдержать упорное сопротивление.

Перед рассветом корниловцы вступили в бой. С опушки станицы большевики встретили их ожесточенным ружейным огнем, а в особенности пулеметами. Только ночь спасла нас от громадных потерь, так как мы наступали по совершенно ровному полю без всяких укрытий, а рыть окопы в сплошном болоте, в какое обратилась почва, было немыслимо, да и шанцевого инструмента почти не было. Пули красных долетали в тыл и ранили людей и в резерве. На перевязочном пункте около моего штаба один раненый офицер был ранен вторично, а третьей пулей убит. Одна пуля попала в моего адъютанта Ж., лежавшего на бурке рядом со мной, но только контузила его.

Большевики дрались с необыкновенным упорством, но, сбитые с окраины станицы, где у них были окопы, быстро отошли к станице Смоленской. Доблестным корниловцам их победа досталась недешево: до 60 человек убитыми и ранеными выбыло из строя.

Ввиду крайней усталости войск – тяжким ночным переходом по ледяному болоту, бессонной ночью и кровопролитным боем – я не хотел с переутомленными войсками рисковать успехом атаки станицы Смоленской, расположенной на возвышенности за речкой, и дал им отдых до полудня. Послав Корнилову донесение о взятии станицы и отдав все распоряжения на случай контратаки большевиков, я зашел отдохнуть в дом священника, где уже расположился мой штаб.

Бедный молодой батюшка от пережитых ужасов хозяйничанья красных в станице, только что кончившегося боя производил впечатление полупомешанного. Он без умолку говорил, суетился, все время спрашивал, не придут ли большевики опять, и умолял нас не уходить из станицы. Между прочим он рассказал, что красные заставили его беспрерывно служить молебен о том, чтобы они победили «кадет», а когда он попытался уклониться от этого, они пригрозили ему расстрелом. Впоследствии я слышал, что несчастный священник все же был убит ими через несколько дней после нашего ухода.

Немного отдохнув, мы снова перешли в наступление – на станицу Смоленскую. До нее было недалеко – всего около 3 верст. Дорога шла болотистым лесом. Выглянуло солнце; настал хороший весенний день. После удачно исполненной задачи – победы у Гриторьевской – у всех светлее стало на душе. Послав в боевую часть партизан с генералом Казановичем, я оставил корниловцев в резерве. Скоро приехал Корнилов и горячо благодарил свой полк за блестящую победу.

Между тем генерал Казанович наткнулся на упорное сопротивление. Красные, заняв возвышенную окраину станицы на другом берегу, укрепились и встретили моих партизан жестоким ружейным и пулеметным огнем. Доблестный командир полка сам был в цепях, ободряя наступавших. Только с большими усилиями и потерями, наконец, к вечеру удалось взять станицу и выбить оттуда красных.

Переночевали в зажиточном доме у веселой старухи казачки, еще помнившей рассказы своего отца о том, как «Шамиля» брали, и удивительно спокойно относившейся к Гражданской войне, как к уличной драке.

Ночью я получил приказание выступить с рассветом и одновременно с генералом Марковым атаковать станицу Георгие-Афипскую, где, по сведениям, были сосредоточены значительные силы красных и находились их склады со снарядами и патронами.

Выступили с рассветом и, пройдя версты три, неожиданно попали под жестокий огонь с левого фланга. Оказалось, что колонна красных шла от станицы Северной к Смоленской и, увидя нас, перешла в наступление, приперев нас к реке, вдоль которой шла дорога. Пришлось пережить очень неприятный час под расстрелом: деваться было некуда. Однако меткий огонь моей батареи и переход в атаку партизан спустя некоторое время заставили красных быстро ретироваться. Мы продолжали путь; попали еще раз под меткий артиллерийский огонь противника. Мои передовые части в отдельной усадьбе захватили десяток матросов, по-видимому сторожевую заставу, и немедленно их расстреляли. Из большевиков, кажется, никто не возбуждал такой ненависти в наших войсках, как матросы – «краса» и «гордость» русской революции. Их зверские подвиги слишком хорошо были известны всем, и потому этим негодяям пощады не было. Матросы хорошо знали, что их ждет, если они попадут в плен, и поэтому всегда дрались с необыкновенным упорством, и нужно отдать им справедливость – умирали мужественно, редко прося пощады. По большей части это были здоровые, сильные молодцы, наиболее тронутые революцией.

Направив свою бригаду для атаки западного конца станицы в обход и в тыл большевикам, я остался при артиллерии, так как отсюда легче было держать связь с бригадой генерала Маркова. Она неожиданно остановилась перед восточной окраиной станицы, ввиду того что река Шелш, протекавшая вдоль этой стороны, с крутыми берегами, с одним мостом, вброд была непроходима, а противник встретил Маркова очень сильным огнем, который усилил еще появившийся бронепоезд. Только железнодорожная насыпь, за которой Марков быстро развернул бригаду, спасла ее от огромных потерь, а может быть, и от полного истребления на открытом поле.

Смелой атакой моя бригада взяла станицу Георгие-Афипскую, после энергичного обстрела ее и, в особенности, железнодорожной станции нашей артиллерией; от одного из снарядов, попавших туда, загорелся вагон с пушечными снарядами, который добровольцы едва успели потушить. Все же несколько снарядов, лежавших на земле, взорвались, и этим взрывом почти на клочки был разорван подвернувшийся кубанец с лошадью.

Как только 2-я бригада захватила западную половину станицы и станцию, – с востока ворвалась в нее и бригада Маркова, пользуясь тем, что растерявшиеся большевики стали метаться по станице и бросили оборону восточного моста, через который и вошла 1-я бригада.

Снова победа была на нашей стороне. Помимо полного разгрома крупных сил красных (1000 человек), мы захватили хорошую добычу, в числе которой находилось то, что для нас было дороже всего: до 700 артиллерийских снарядов.

Собрав после боя на площади у железнодорожной станции свою бригаду для встречи Корнилова, приехавшего благодарить ее, я с грустью видел, как уже мало осталось в строю старых добровольцев, вышедших из Ольгинской… Прошло немного больше месяца, а сколько храбрых выбыло из нее – одни навеки, другие, раненные, надолго. Их заменила новая молодежь – кубанские казаки, присоединившиеся к нам в попутных станицах. Переночевав в доме зажиточного иногороднего, который оказался одним из видных большевиков и в тот же вечер был арестован контрразведкой штаба Корнилова, я двинулся с бригадой в авангарде Добровольческой армии к переправе у станицы Елизаветинской, к которой еще раньше был послан генерал Эрдели с конницей.

Ввиду того что много времени ушло на то, чтобы подтянуть наш громадный обоз из станицы Ново-Дмитриевской, где он в тревоге оставался до конца боя за Георгие-Афипскую станицу, мы выступили из нее только после полудня. Сначала шли вдоль полотна железной дороги, но потом пришлось свернуть в сторону, так как дальнейшему движению мешал своим огнем подошедший красный бронепоезд, с которым завязалась перестрелка. Двинулись дальше уже ночью, напрямик, без дорог. Какой это был ужасный путь! Широко разливаясь по плавням, река Кубань затопила на много верст свой левый берег, и нам пришлось почти все время идти по воде, сбиваясь с дороги, попадая в ямы и канавы. Кругом в нескольких местах горели брошенные хутора, подожженные черкесами, шедшими впереди нас, и это еще больше увеличивало ужас этой мрачной ночи, точно целиком взятой из Дантова «Ада»…