Первый кубанский («Ледяной») поход

* * *

Наступил день. Настроение у большинства подавленное, растерянное. Все мы боимся заглянуть в ближайщее будущее. Нового Главнокомандующего мало кто знал. Вокруг его имени не было ореола генерала Корнилова.

Нелегкая задача выпала на долю генерал Деникина: увести остатки армии в такое место, где они могли бы отдохнуть, привести себя в порядок и по возможности пополниться. Морально надломленная, окруженная со всех сторон неприятелем, почти без боеприпасов – маленькая армия отступала туда, где она родилась и откуда пришла: на север. Надо отдать должное начальникам, сумевшим не только предотвратить появление затаенных микробов паники, но и вдохнуть веру в то, что мы не разбиты, не бежали и должны продолжать начатое два месяца тому назад дело; что мы – сила, которая заставит еще считаться с нею красных палачей России.

Отход от Екатеринодара, безусловно, был самым критическим моментом в жизни армии за все время похода, а первый переход – до колонии Гначбау – самым утомительным. Длинный переход для не выходивших из боя в течение пятидневных боев частей. Одна мысль сверлила мозг: как бы не уснуть где-либо на привале и не отстать. Но жива была слепая вера в спаянную боями мощь армии.

Не помню, где я вновь присоединился к своей части. Сотню трудно было узнать: состав совсем маленький. Старых чернецовцев – не более трех десятков. От них узнал о дерзком рейде генерала Казановича с партизанами внутрь Екатеринодара. Атакой опрокинули красных, ворвались в город, бродили по нему в течение нескольких часов и вернулись сквозь красные цепи, да еще и привезли с собою подводу со снарядами. Стало так досадно, что не пришлось участвовать в столь необыкновенном похождении отряда.

Из-под Екатеринодара мы ушли легко, но очутились в сети железных дорог, которыми всецело владели большевики. Наш огромный обоз, с нашими ранеными, не позволял перейти железнодорожное полотно в любом месте, а требовал наличия переезда. Остановились в немецкой колонии Гначбау – благоустроенном поселке, расположенном вдоль единственной широкой улицы, тянущейся с востока на запад. Обоз расположился посередине улицы, мы – по домам. Раненых с подвод не снимали. С южной стороны виднелся далекий лес – а может быть, сады, откуда нас все время настойчиво обстреливали орудия. Отвечать нам было нечем, и противник наглел, поставив свои батареи на почти открытые позиции. Снаряды ложились и во дворах, и в обозе. Наши артиллеристы приводили в негодность ставшие ненужными за отсутствием снарядов орудия. Пошли слухи, что кто-то собирается покидать армию, спасаться в одиночку и т. д. Неужели конец? Нет!

К вечеру получили приказание: с наступлением темноты явиться в соседний двор в распоряжение начальника особой части, остающейся в Гначбау как прикрытие тыла уходящей армии. Своевременно явился куда следует. Собралось 30–35 человек – в большинстве кубанцы. Нам объявили, что мы остаемся на месте до тех пор, пока нас не снимут специальным распоряжением из уходящей армии. Расположили нас цепью на южной окраине, вдоль насыпи из соломы, прямо против занятых красными позиций. Где-то по сторонам были наши конные дозоры. Красные изредка постреливали – мы отвечали. Видимость все уменьшалась. Шум отходящей армии стих. Прекратилась и стрельба со стороны красных. Хотелось взором прорезать темноту – взглянуть, что творится у противника. Мы собирались по два, по три и делились мыслями и предположениями: куда ушла армия, где она теперь и что с нею? Судя по времени, она могла быть уже за 13–15 верст от нас. То, что мы видели и слышали днем, никак не располагало к оптимизму. Хотелось, уйти от самого себя, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Раз или два к нам во двор заглядывал всадник из дозора, принятый сперва за связь из армии.

Много прошло времени. Наша тревога все нарастала, а полная тишина ее усиливала. Внешне мы были спокойны: никто не высказывал панической мысли, никто не проронил ни слова о нашей обреченности, в которой никто не сомневался. Около 2 часов ночи пришло, наконец, приказание: сняться! Радостная весть: переезд через железную дорогу в наших руках! Был бой.

Быстро погрузились на подводы и так же быстро поехали. Сон, о котором совершенно забыли, сразу заявил о своих правах, а до этого даже дрема куда-то исчезла. Несмотря на тряску, только временами открываешь глаза. Но рань свежего ясного весеннего утра разогнала сон, а великолепие окружающей нас природы окончательно прогнало его.

Вправо от нас земля дымилась понизу непроницаемым туманом, поднимавшимся вверх и постепенно таявшим в лучах взошедшего солнца, и в уже освобожденное от него золотисто-розовое небо взвивались с земли тысячи и тысячи птиц. А солнце взбиралось все выше, рассеивая стлавшуюся над землей густую белесоватую пелену, откуда выносились стаи диких гусей и уток, звонким гомоном оглашавших воздух. Огромный стан крупной перелетной птицы. Словно другой мир. Сказка волшебного утра!

Было уже совсем светло, когда мы переезжали железную дорогу, и солнце в лицо встретило нас при въезде в станицу Дядьковскую. Здесь мы узнали о находчивости, дерзании и безумном героизме генерала Маркова и его сподвижников, воскресивших армию к новой жизни. Впереди неизвестность, но рассеялись сомнения, вернулась вера в командование и в самого себя. Вновь ощутил себя частицей крепкого, грозного целого. Не было уже генерала Корнилова, но он незримо шел впереди нас, вернее – в нас! Генерал А. И. Деникин сразу укрепил свой авторитет Главнокомандующего.

Не многое удержалось в памяти до самого конца похода. В станице, кажется, Успенской выходили мы раз в поле и рассыпались по соседству с другими частями. Дело ограничилось одним обстрелом; сколько-нибудь значительного боя не произошло. Закончился Первый Кубанский генерала Корнилова поход. Армия вышла из окружения. Перед ней встала новая тяжелая задача.

Раздел 5