Первый кубанский («Ледяной») поход

Ново-Дмитриевская

Наконец – вырвались из этого кошмарного ада. Идем быстро на соединение с Кубанской армией. Позади нас уже сплошное зарево огня, Филипповские хутора, какая-то паршивая болотистая речушка с перекинутым через нее деревянным и тоже довольно-таки паршивым мостиком, станица Рязанская, – и вот мы вышли в расположение аулов.

Под Филипповскими хуторами понесли мы большие потери. Мне кажется, что весь первый удар, и довольно-таки тяжелый, принял наш второй батальон. Потеряли мы батальонного командира полковника Мухина, командира роты капитана Петрова, командира 3-го взвода поручика Евдотьева и многих других.

Встает в памяти бесстрашный полковник Мухин, который был недалеко от нашего взвода, с его хладнокровной командой, похожей больше на команду на учении, при учебной стрельбе, но не в цепи.

– По наступающему противнику, прицел постоянный… – оборачивается к нам и спокойным голосом добавляет: – Не волноваться, целиться как следует и внимательно слушать команду.

Пока идет все это объяснение, густые цепи противника быстро приближаются к нам. Стоишь, а в глазах рябит от этой сплошной черной тучи, движущейся на нас.

Команда «Пли!». Раздается дружный залп. Идут частые, дружные залп за залпом, останавливающие эту лавину. Противник отступил и залег на бугре за рекой.

Целый день идет бой, кольцо сжимается и становится все меньше. Окончательно потерял ориентировку. Где же теперь главное направление? Отовсюду летят пули, простреливаемся со всех четырех сторон. Патроны у меня на исходе, а имел их 120 штук. Винты, сдерживающие ствольную накладку, разошлись, и она скользит по стволу. Вынул тряпку, которая служила мне носовым платком, обвязал ствольную накладку, чтобы не потерять ее. Но от этой затеи пришлось быстро отказаться, ибо при стрельбе видишь только прицельную рамку, а мушки из-за намотанной тряпки, которая образовала горб между прицельной рамкой и мушкой, не видно.

Под вечер справа послышалось отдаленное глухое «Ура», которое, как быстрая волна, катилось к нам. Когда докатилось, подхватили и мы и бегом двинулись вперед.

– Ура! Ура! Передай! Соединились с конницей генерала Эрдели.

Кольцо прорвано – обоз, по нескольку подвод в ряд, двинулся крупной рысью в прорыв.

– Передай! Обозу остановиться! Впереди никого наших нет!

Но это нисколько не подействовало – обоз тем же темпом обгоняет рядом бегущую цепь. Снаряды рвутся то в самом обозе, то около него, создавая панику и замешательство.

Стемнело. Как по волшебной палочке – все затихло. Стали поговаривать, что соединились то с конницей генерала Эрдели, то с армией генерала Покровского, то с Кубанской армией. Так я и не мог понять, в конце концов, с кем же фактически мы соединились. Да и не видно этих соединившихся с нами, ибо опять мы одни…

После Филипповских хуторов у нас произошла перемена начальства. Роту принял полковник Томашевский, впоследствии погибший под Ново-Григорьевской, батальон принял полковник Индейкин, о чем я узнал только в Ново-Дмитриевской, а с нами остался наш поручик Мяч. На нем я хочу немного остановиться, как на моем последнем взводном офицере.

Поручик Мяч – молодой, представительный, стройный офицер, высокого роста, пропорционально сложен, блондин и большой щеголь. В отличном, хорошо пригнанном обмундировании: бриджи синего цвета, офицерский китель, на левой стороне которого, на груди, знак военного училища, какого – не знаю. Вечно чисто выбритый, и создавалось впечатление, что будто он собирается идти в офицерское собрание, а никак не месить 20 или 30-верстную грязь. За плечом – русский карабин кавалерийского образца, на поясе в кобуре револьвер системы «Наган». Я сказал бы, что это был один из самых серьезных молодых офицеров в нашей роте. Не знаю, был ли он кадровый офицер или военного времени, но, судя по всему его поведению, он скорее подходил к кадровому офицерству. В бою – выдержанный, хладнокровный, никогда не забывал о том, чтобы добиваться цели ценою минимальных жертв. Каждый солдат ему был дорог. Безрассудно взвод не поднимет, где надо залечь – заляжет, где надо выждать – выждет, но где нужен стремительный и быстрый удар, там уж не отставай!

Он умел поддерживать ту непосредственную и живую связь с солдатом, которая дается только людям, долгое время общавшимся с ним. Беспощадно цукал тех, кто начинал стрельбу без команды. Вечного своего «Береги патроны!» и сам он строго придерживался, говоря: «На эту сволочь и патрона жалко, ее надо только штыком». Благодаря тому, что в нашей роте преобладало большинство учащейся молодежи, он не был так строг к нам, а мы в нем видели как бы старшего своего товарища.

После станицы Рязанской мы вошли в расположение аулов, которые, признаться, я и забыл как называются. Помнится только то, что в некоторых из них почти не было мужского населения. Одних побили красные, другие скрылись в горах. Много нам рассказывали о бесчинствах, совершенных красными. Оставшиеся же нас гостеприимно и радушно встречали.

Погода явно не благоприятствовала нам. Дожди, которые шли почти каждый день, размыли дороги, затопили поля и вывели реки из их берегов. Так мы добрались до аула Шенджий, о котором я как-то мало и помню. Не то он был мал сам по себе, так что не мог вместить всю нашу армию, либо мне уж на роду было написано невезение. Попал я в саклю, где не было места ни лечь, ни сесть. Стояли мы так тесно один около другого, что если хотел повернуться в другую сторону, то это удавалось не без усилия. В памяти остался столб, стоящий посреди сакли, на вбитом в него гвозде висел кавказский поясок. Вот, прислонившись к этому столбу, я и провел всю ночь. У дверей во вторую комнату стоял хозяин-черкес, охранявший вход в женскую половину. Мысленно беспощадно ругал я и его, и их обычаи. Что за глупость, думал я, что сделается с его женской половиной, если мы даже и увидим их? Я готов был поклясться ему, что зажмурю глаза и не взгляну на его женщин в продолжении всей ночи, только предоставь мне немного места, чтобы я мог лечь или сесть.

Утром, утомленный от бессонной ночи, я двинулся на Ново-Дмитриевскую. С утра шел мелкий противный дождь, небо посерело от тяжелых низких туч. Дорога превратилась в сплошное болото, местами в вязкую, местами в жидкую грязь. Ноги сразу промокли, и в них хлюпала холодная вода. Прошли не так много, как повалил снег, крупными белыми хлопьями быстро покрывая местность. Начал усиливаться мороз, а через каких-нибудь полчаса вся местность была уже покрыта белой пеленой. Колонна расползлась, каждый искал дорогу, по которой легче было бы идти. Но это были напрасные усилия, ибо везде было одинаково.

Я шел уже без всякой дороги, ноги утопали, как будто в слоеном пироге, нижним слоем которого была вода, за нею – грязь, а верхний слой – снег. Подошли, видно, к маленькому когда-то ручейку, который теперь вышел из своих берегов и превратился в маленькую речушку. Я не пожелал его переходить там, где переходили все: мне показалось, что там глубоко, то есть вода доходила выше колен. Я стал искать брода помельче. В одном месте я как будто нашел его и двинулся на другой берег ручья. Но оказалось, что глубина его такая же, как и в том месте, где я не хотел переходить. Выбираясь на другой берег, я поскользнулся и скрылся под водой.

Когда я, наконец, выбрался на берег, я был совершенно мокрый. Одно спасение, думаю, это набраться сил и по возможности прибавить шаг. На мне быстро все обледенело, и я превратился в ледяную сосульку. Рук нельзя было согнуть, шинель замерзла колоколом, и мои пятки при ходьбе бились о ее край. Проезжая мимо меня, пулеметчики предлагали мне сесть к ним в тачанку, но я отказался, зная, что если сяду, то замерзну. Я выбивался из сил, еле тянул ноги и ничего не мог предпринять для облегчения своего трагического положения. О, счастье! Впереди показались какие-то жилые строения. Это оказалась экономия, и рядом с нею было разбросано несколько хат.

Я вошел в громадный двор, который представлял из себя квадрат, окаймленный большими строениями. В конце двора, в правом углу находилась маленькая низкая хатенка – я и направился в нее. Для чего она служила в экономии, я не знаю и до сегодняшнего дня. Она состояла из маленьких сеней и единственной большой комнаты, в правом углу которой находилась громадная плита, в левом углу громадный стол и вокруг него лавки. Войдя, я увидел двух босых добровольцев, сидящих на лавке; их обувь сушилась на близко придвинутой к плите скамейке. Я примостился на ней и с большим трудом стал раздеваться.

Я снял с себя все и остался, как говорят, в чем мать родила. Развесив свои пожитки так, чтобы они как можно скорее сохли, сам я взобрался на скамейку около плиты и стал клевать носом. Это было не слишком приятное удовольствие: несмотря на то что было жарко, все же чувствовалось, что ты совершенно голый. Через некоторое время вошли еще два человека и тоже принялись сушиться. Я не сказал бы, что мы были слишком долго в хате, как вдруг открывается дверь, входит доброволец:

– Что вы сидите?! Армия давно уже ушла – никого нет!

Эта новость ошеломила нас. Мы стали быстро одеваться. Некоторые мои вещи высохли, но большинство из них были еще полусырые, но было не до этого, надо было спешить. Одевшись, вышли во двор – ни души, кругом тихо и пусто. Вышли из экономии, зашли в крайнюю хату, расспросили дорогу на Ново-Дмитриевскую и двинулись в путь. За экономией мы вошли в лес и сразу попали в сплошное море воды, которая доходила почти до колен. Дороги не видно, только догадываешься, что это дорога, по большой просеке. Бродили мы в этом лесу с час, но ожидаемой опушки леса, как нам объяснили, не обнаружили. Решили вернуться обратно и взять с собой проводника. Добравшись опять до экономии, вошли в первую же хату около леса. Войдя в нее, были крайне удивлены, увидев двух добровольцев, мирно пьющих чай. Когда же мы рассказали, что в экономии только одни мы, они поспешно стали собираться. Один из этих добровольцев был кавалерист, который предложил нам остаться в хате, согреться чаем, пока он быстро объедет все хаты и узнает, нет ли еще отставших. Я с радостью согласился на его предложение. Мы мирно уселись за чаепитие. Но прошло немного времени, и он вернулся в сопровождении еще пяти человек. Теперь нас собралась внушительная группа в 12 человек, с одним конным. Нам нечего было бояться – в случае чего мы могли бы принять бой.

Расспросив еще раз дорогу на Ново-Дмитриевскую, наша группа двинулась в поход. Вошли опять в тот же лес и, утопая по колено в воде, двинулись вперед. Наш кавалерист исполнял теперь функции разведчика: он выезжал вперед нас, возвращался обратно и объяснял нам наш дальнейший путь. Наконец вышли из лесу на большую поляну, а за нею опять лес. Перешли поляну, вошли в лес – и опять вода. Здесь нам стали попадаться подводы, тачанки, зарядные ящики, сложенные в фигуры ящики с патронами, и все это занесено снегом. Вышли из лесу, прямо перед нами показалась какая-то экономия, влево какая-то довольно бурная речушка. Не доходя экономии, сворачиваем влево, переходим речушку по маленькому узкому мостику. Но опять наше несчастье – мостик оказался посреди разлившейся речки, пришлось вброд добраться до него, но слава Богу, что было неглубоко. Перейдя, поднимаемся немного в гору, и перед нами расстилается степь. Идти трудно, ветер крутит снег, слепит глаза – устал я порядочно.