Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача

Две картины

Через Москву проходит много железнодорожных путей, и к тому же, как нам со школы было известно, «Москва — порт пяти морей», а еще есть аэропорты, автобусы… Короче, в Москве всегда было очень много приезжих, и целыми эшелонами ехали в столицу психически нездоровые люди.

Их отлавливала милиция — чаще по дороге в Кремль, куда они привозили «ключ от коммунизма» и другие столь же полезные вещи и идеи. Иногда задерживали и просто подозрительных в плане психического здоровья бродяг.

Так попал в наше отделение киевский художник Дима — он был подобран на улице органами правопорядка. В авоське у Димы в руках находилось всё его имущество: урна с прахом недавно усопшей матери. Дима, запущенный и голодный, шатался по Москве. Уже не помню, как занесла Диму и его покойную маму судьба в Москву. Сам он был человеком не первой молодости. Дима вместе со старенькой мамой приехал жаловаться в Верховный Совет СССР на своих киевских соседей, которые «жгли их лучами» и «пытали электричеством», но до приемной Верховного Совета не добрались, иначе их привезли бы к нам оттуда. В результате этой непростой экспедиции Димина мама умерла, а сам он остался нищим сиротой. Денег не было ни копейки. Размахивая авоськой с прахом, Дима слонялся по Москве и собирал бутылки. Их нужно было штук сорок — самый дешевый билет в Киев стоил восемь рублей. Потом Дима признался нам, что это практически невозможно — собрать такое огромное количество пустых бутылок.

В отделении Диму отмыли, накормили, и он стал ждать отправки в Киев — для этого существовала специальная служба, которая развозила наших больных по всей стране, в психиатрические больницы по месту жительства.

Чтобы не скучать в отделении и отблагодарить персонал, Дима на стене столовой нарисовал картину — в «медальоне» очень полногрудые женщины срывали с дерев зрелые загадочные экзотические фрукты. На картине царило изобилие в стиле Петлюры или ВДНХ — кому как больше нравится.

Спустя двадцать лет я увидел на стене психиатрической больницы картину, словно нарисованную той же рукой (что совсем не исключено). В медальоне, грозно насупленные, охраняли границу три богатыря — но, учитывая, в какой стране нарисована эта картина, в нее была внесена значительная идеологическая корректива: на каждом богатыре отчетливой малярной синей краской был намалеван магендавид. На Илье Муромце их было аж два — один на самом Илье, а второй — на мощной конской шее.

Служба превенции суицидов

Не думаю, что у меня получится суховатое и помпезное описание основательницы Службы — Айны Григорьевны в стиле «я встретил ее, когда был совсем еще молодым врачом, и это знакомство сильнейшим образом повлияло на мое клиническое мышление». Когда я пришел в эту Службу работать, мне было чуть за тридцать и новичком в психиатрии я не был.

Психотерапевт из меня был весьма посредственный, и с годами я не сильно продвинулся в этом направлении. Не мое это.

В те годы я очень легко менял места работы — моя трудовая книжка была размером в дом, и я даже этого стеснялся — такие частые перемены наводили на мысли о том, что я страдаю запоями или из-за моего мерзкого характера страдают другие. Но алкоголиком я не был, и характер у меня вообще был сносный. А перемены мест моей работы объяснялись тем, что у меня в мыслях царила необычайная легкость Колобка. Оттого и перекатывался я с места на место, уходя от бабушки, дедушки, больницы и диспансера.

Это в Израиле я работал на одном месте почти 25 лет.

Время открытия отдела и Службы суицидологии было самое-самое застойное — 80-е годы.

Была создана целая служба для помощи людям в стрессовом состоянии.

Она состояла из центра, телефона доверия, кабинетов амбулаторного анонимного приема и кризисного стационара.

Центр считался как бы элитой и в большинстве своем состоял из молодых провинциальных ребят, активно делающих карьеру. Почти все были одеты в костюмы с галстуками, очки и усы. И у меня тогда были усы, был и костюм (в шкафу), а очки появились позднее. Но кроме этого центра существовали кабинеты анонимного приема граждан с тяжелыми жизненными проблемами, поликлиники и телефон доверия, как бы скорая психологическая помощь. В отличие от снобистского центра, в кабинетах, которые назывались КСПП — кабинет социально-психологической помощи (не путать с КПСС), и на телефоне доверия дух был попроще — народ там собрался разный, более демократичный, менее честолюбивый и одетый кто во что горазд. Работников Центра в их большинстве мы считали бездельниками, а кем они считали нас — не знаю.

Беда у службы была одна, но существенная: многие работавшие там просто не знали психиатрии как таковой — начав работать сразу в Службе, они не могли зачастую отличить душевнобольного от человека под гнетом тяжелых обстоятельств — тех самых, о которых так красочно и с южным темпераментом говорила Амбрумова: «И вот человек, ахваченный острай душевнай болью, приходит к вам на прием!» Старались видеть во всем «острую душевную боль».

Амбрумова хотела создать «психопатологию психически здорового человека».

Был даже специальный стандартный диагноз для нашего пациента. Он был очень длинным, и я помню его только частично — «непсихотические что-то там реакции у акцентуированной личности».

Хотя видеть именно эту «остраю душевнаю боль» получалось не всегда — если, например, симпатичная девушка жаловалась на трудности в семейной жизни, которые заключаются в том, что муж читает ее мысли и на них воздействует, то наша служба мало чем могла ей помочь.

Вы уж извините, что много пишу о себе и Айна Григорьевна проходит по рассказу фигурой не очень значительной, но, может, о ней надо писать кому-нибудь другому, владеющему пером лучше меня и умеющему обходить «скользкие места». А у меня, скорее всего, получится попытка зарисовки пред перестроечной московской психиатрии.

Наше, то есть моих друзей по «службе» отношение к Айне Григорьевне вернее всего описал Пушкин в стихотворении «19 октября» — только он писал о царе Александре I: «Он взял Париж. Он основал лицей», а Айна Григорьевна Парижа не брала, а основала Cлужбу, под эгидой которой нам так славно жилось.

Вот так, колобком, и закатился я осенью 1985 года на работу в «Центр превенции экстремальных состояний» (прошу учесть, что с легкостью могу переврать какое-нибудь официальное название — копаться в недрах Интернета для уточнения этих деталей мне неохота, так что если поймаете меня на неточности, то простите великодушно и поправьте, если эта поправка существенна).

Айна Григорьевна Амбрумова — научный руководитель Центра, который находился в НИИ Психиатрии РСФСР, — выдвинула следующую гипотезу: в самоубийстве решающую роль играет не болезнь, а факторы, окружающие человека, пусть даже и серьезно психически больного. Если на эти факторы воздействовать, если мобилизовать на защиту пациента от самого себя семью, работу и т. д., то можно удержать его от этого поступка.

«Самоубийство — это всегда крик о помощи», — сказал ктото умный. И важно услышать этот крик ДО несчастья.

Айна Григорьевна осуществляла научно-методическую работу службы превенции суицидов, а практически деньги платили районные психоневрологические диспансеры — работающие в службе считались сотрудниками ПНД, но это был страшный секрет — кабинеты социально-психологической помощи были рассованы по районным поликлиникам и прием осуществляли анонимно. Хоть горшком себя назови, только запомни, как назвался, — чтобы в следующий раз можно было найти карточку.

Таким образом, получалось двойное подчинение — Центру и диспансеру.

Главврачом психоневрологического диспансера, в котором я числился, была Фира Львовна Пассер. Диспансер этот занимал отдельный особнячок прямо напротив Театра Ленинского комсомола. Самый центр Москвы — и руководила им старая беспартийная еврейка.

Как-то Фира Львовна с Айной Григорьевной изволили поссориться, и Амбрумова кричала на Пассер: «Старуха! Дура!» Злые языки говорили, что Айна Григорьевна была на пару лет старше Фиры Львовны. Ох уж эти злые языки! Но назвать Айну Григорьевну «старухой» язык бы не повернулся.

Величественная была женщина — при маленьком росте держалась совершенно царственно. Она организовала маленькое государство в государстве, своих сотрудников и ругала нещадно, и с той же пылкой страстью защищала.

С сотрудниками случались накладки — и романы с пациентками, и романы между сотрудниками, и обычное российское пьянство.

Как-то на общем ежемесячном собрании всей службы она метала громы и молнии — кто-то из сотрудников кабинетов проштрафился.

Обращаясь к одному из сотрудников самого центра — ближайшего, так сказать, круга и ее штаба, — Амбрумова велела взять вот такой гвоздь (она показала расстояние между разведенными указательными пальцами), потом критически посмотрела на изображаемую ею длину гвоздя, что-то прикинула и развела пальцы куда шире — «нет! вот такой!» — и забить этим гвоздем дверь на кухню. Чтобы не покидали своих рабочих мест!

Почему-то мне тогда казалось, что везде в мире существует нечто, в той или иной степени похожее на нашу службу (которая была «не опасна, не трудна и на первый взгляд как будто не видна, не видна она как будто на второй…»). Просто был взят существующий где-то макет и перенесен на российскую почву.

Оказалось, что это совсем-совсем не так!

Похоже, в мире ничего подобного не существует. По крайней мере, я об этом не слышал и не читал.

СССР была страной богатой, не чета другим странам, поэтому деньги на это в СССР были выделены, а другие страны оказались равнодушными к отчаявшимся своим гражданам и ничего подобного у себя не создали.

Правда, напрашивается некоторая аналогия с Принципом Неуловимого Джо — который оттого и неуловим, что он на фиг некому не нужен и никому за ним гоняться неохота, но тут уж понимайте как хотите!

Чем же занимался я там, и кому помогал?

Как я уже писал, спланирована работа по превенции суицидов была так — «скорой помощью» являлся телефон доверия, поликлинической службой — кабинеты социально-психологической помощи, а еще был кризисный стационар — отделение в больнице, куда госпитализировали особенно сильно пострадавших от тяжелых жизненных обстоятельств.

Вообще, трудно представить себе, что можно было в период, который в памяти народной, скорее всего, останется как застойный, придумать эту службу, что само по себе нелегко, а придумавши, воплотить это в жизнь.

Какие силы заставили завращаться этот механизм?

Остается только гадать.

Я работал в кабинете социально-психологической помощи и чуть-чуть — на телефоне доверия.

Можно очень кратко, но довольно точно охарактеризовать нашу работу. Была такая детская передача «Делайте с нами, делайте как мы, делайте лучше нас!», по аналогии с этой передачей я называл нашу систему «Рыдайте с нами, рыдайте как мы, рыдайте лучше нас!». Прием осуществлялся, как я уже писал, анонимно. Кабинет наш был расположен в самом центре города — напротив второго выхода из Елисеевского магазина, того, что выходит в Козицкий переулок. Там, на территории поликлиники для старых большевиков, и находился наш кабинет. Большевики периодически старались нас изгнать, но мы держались.