Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача

Барби

Почему-то эта история показалась мне страшно похабной, но написанной она получилась вроде бы не такой уж страшной — скажем, скорее фривольной…

Перефразируя Лермонтова, напишу для себя так: «От нескромного коллеги занавесь-ка пост замком», хотя, как и всё написанное мной, это не имеет ничего общего с подлинными лицами и событиями.

Это было вступление.

Но пора перейти от него к самой истории.

Эпизодически лежала в психиатрическом отделении блондинка лет сорока, неприличной сексуальности, по кличке Барби. Эту кличку она получила за фигуру, лицо и аналитические способности, полностью соответствующие стандартам знаменитой куклы.

А еще в тот период в больнице работали санитарами врачи, не сдавшие экзамен на право работать в Израиле. Народ это довольно специфический.

Как-то Барби субботним вечером возвращалась из домашнего отпуска обратно в отделение, но по дороге была остановлена закончившим свою смену санитаром приемного покоя по имени Константин.

Этот Константин, малый не промах, сходу предложил девушке альтернативу — вместо скучного возвращения в надоевшее отделение с интересом и пользой провести время до утра у него дома.

И прямо на входе в отделение Барби резко изменила свои планы и ринулась навстречу романтическим приключениям.

Меж тем в отделении хватились пропажи — девушку видели идущей по коридору в сторону отделения. Идущей, но недошедшей. Далее следы ее загадочно терялись.

К делу отнеслись серьезно. Начались поиски, был вызван дежурный следователь из полиции.

Но наутро, немного усталая, но, разумеется, довольная, с грешной улыбкой на устах Барби вернулась из самовольно продленного отпуска. До разборки на уровне завотделением она успела рассказать подругам по палате, как она чудесно провела время.

Что-то вроде того, какая у Кости замечательная квартира и чудесное шампанское. Барби рассказала соседкам и другие подробности нехитрого праздника своей любви.

Те, в свою очередь, тут же «слили» информацию сестрам, а те — врачам. В результате дело заваривалось действительно нешуточное — на юридическом языке происшедшее квалифицировалось как сексуальное преступление.

Но на беседе с начальством Барби показала свою изворотливость и волевой характер.

Создалось даже впечатление, что она только притворяется «блондинкой» для пущей сексуальности. Впрочем, нас с детства учили, как вести себя на допросах.

–

Да, — сказала она, — было такое дело, ушла я с ним.

Но у меня цистит, и поэтому — ни-ни. Никакого секса. Мы гуляли всю ночь по городу и разговаривали.

Тут я не выдержал и едко спросил:

–

А как это вам, уважаемая, с циститом гулялось при такой луне? Два шага — и прыг под кустик?

Еще два шага — и прыг под другой?

Романтика, словом. Алые паруса.

Был сделан вид, что вопрос не услышан.

В середине нашей беседы на пороге кабинета заведующего появились два полицейских, а с ними, в наручниках на руках, серый от страха маленький пузатенький человечек в сильных очках и в положенном религиозному еврею головном уборе на голове — словом, объект весьма сомнительных сексуальных достоинств.

–

Этот? — кивнув на человечка, спросили у всех сидящих в кабинете полицейские.

И вдруг я в ужасе сообразил, что этого человечка ростом метр двадцать (рост, разумеется, учитывает высоту головного убора), с пеликаньей походкой, тоже зовут Константин. Вот полиция и схватила страшного сексуального гангстера — санитара по имени Константин. От испуга он начисто позабыл иврит и лишь дрожал крупной дрожью, а на его перепуганном лице было написано: «Она же безумна! Кто знает, что ей в больную голову взбредет?! Вдруг скажет, что это я?» — Нет, — заорал я, — не этот! Другой!

–

А другой Константин сидит у нас в участке, — говорят полицейские (видно, еще одного Константина взяли про запас).

–

Мы, доктор, видим, что ты знаешь иврит, — продолжают полицейские, — поэтому пойдешь с нами. Будешь нам его допрос переводить. Тот Константин тоже иврит забыл.

Тут я просто взвыл:

–

Что, больше некому переводить? Можно подумать, что русский в местных широтах — уникальный язык. По официальным данным, минимум полгорода — выходцы из «стран бывшего СНГ»!

–

Но ты же не хочешь, — спросили меня, — чтобы мы продержали другого Константина в участке до завтрашнего утра, пока не придет наш «русский» сотрудник?

Вот всегда так, взять меня на жалость фланговым ударом — плевое дело.

Словом, пришлось мне смириться и понуро пойти в полицию.

В конце концов и этого Константина мы отмазали, причем главным образом стараниями Барби.

–

Надо было всё же отправить ее на гинекологическую экспертизу — задумчиво сказал заведующий в заключение.

На это Барби ответила ему, что не видит никакого прока в гинекологе. Если уж ее посылать, то разве что на гастроскопию к гастроэнтерологу. Цистит-то непридуманным оказался!

Кататоник или медведь? Выбор за вами!

В ночь с пятницы на субботу я дежурил — это так называемое домашнее дежурство, когда только по вызову, при определенных обстоятельствах надо ехать в больницу. Вот в эту ночь они, обстоятельства, и случились. Полицией был привезен в приемное отделение юноша, который вел себя странно — шатался по городу, лез под машины, на вопросы не отвечал. То ли наркотики, то ли болезнь, то ли и то и другое вместе. Полиция привезла его в приемный покой больницы, выгрузила и уехала по своим делам. Мне пришлось ехать в больницу. Время — полтретьего ночи. Скорее, всё же время, когда поет не жаворонок, а соловей, и хочется задать риторический вопрос «кому не спится в ночь глухую?».

Кому-кому! Мне!

К моему приезду юноша заметно оживился и по-обезьяньи, с обезьяньими же воплями стал прыгать, оскалившись, по всему приемному покою, толкаясь и выкрикивая что-то непонятное. Пришлось его в сопровождении нашей больничной охраны доставить в отделение, иначе работа приемного покоя была бы просто парализована.

Далее больного полагалось связать. Тут-то всё и началось.

Когда-то, еще студентом младших курсов, я пришел в больницу Ганнушкина посмотреть, что такое психиатрическое отделение. Психиатрия оказалась совсем не такой, как представлялось мне, и тогда меня вовсе не заинтересовала. Но я запомнил одну фразу, сказанную мне среди прочего: «Иногда у нас бывает очень опасно, и, если вам предстоит выбирать между медведем и кататоником в кататоническом возбуждении, смело выбирайте медведя». К тому времени, когда я сам начал работать психиатром, кататоническое возбуждение стало тем, что называется «клиническим раритетом», — явлением крайне редким. Но, видно, наш парень оказался тем самым раритетом.

Надо сказать, что больничная охрана справляться с возбужденными больными не умеет или делает это очень плохо. Я поработал в свое время в острых отделениях, да еще и в СССР, где санитаров не было как класса, и «фиксировать» возбужденного больного приходилось тому, кто это сделать мог — врачу, алкоголикам («интеллигенции отделения», неплохо поднаторевшим в этом деле).

Парень извивался ужом, пытался кусаться, и в результате возни на функциональной койке мы коллективно, вчетвером, за полчаса привязали одну ногу. Вторую так и не смогли, хотя я сел на нее всем своим весом.

Изрядно потрепанная охрана решила вызвать на помощь полицию и пошла приводить себя в порядок, а я вернулся с сестринского поста посмотреть, что с больным — как бы он себе не навредил. И вдруг парень сорвался с кровати и, волоча функциональную кровать, привязанную к его ноге, бросился на меня. Отдельно стоит сказать пару слов о «функциональной кровати». Штука эта тяжелая и притом обычно стоит на тормозах. Снабжена она кучей железок — с их помощью регулируется поза больного и высота кровати. Для того чтобы больной с кровати не упал, поднимаются тяжелые металлические борта. И вот, волоча эту «колодку» на ноге, задрав руки над головой и выставив очень давно не стриженные ногти, безумный, вставший на дыбы медведем, бросился на меня. Я был уверен, что он ограничен привязкой к кровати, как собака у будки — цепью, но ничего подобного! Он вцепился в меня и стал рвать мою рубашку и меня самого, при этом еще и щелкал челюстью, пробуя меня укусить.

Тут надо отметить, что «фиксировать» больного («тут прибежали санитары и зафиксировали нас») я могу, а вот ударить — нет (так я думал до этого случая). Впрочем, я его и не ударил, а, сильно толкнув, как-то сбил на пол, придавил собой, а он все щелкал зубами и вопил. Куда-то в угол улетели мои дорогие очки, градом посыпались пуговицы, до пояса разорвалась рубашка.

Пока всё это происходило, наша охрана чистилась и делилась впечатлениями. Я же сидел на больном, не зная, что мне делать. Обычно больные в состоянии возбуждения перестают дрыгаться, когда понимают, что сила не на их стороне. Этот же не понимал ничего и к тому же был нечувствителен к боли. Не убивать же его за это и не калечить! Он же не виноват. Но и, конечно, мне самому жить хотелось. Придавленный мною юноша всё еще пробовал меня укусить и задушить — одновременно. Я посильно препятствовал этому. От воплей безумца закладывало уши, и почему-то было совсем не страшно.

Тут мне на помощь прибежал один охранник, при этом не переставая говорить по сотовому телефону, и велел мне слезть с больного и отползти в сторону двери, что я и сделал. Но, похоже, это была ошибка. Волоча за собой кровать, безумный навис надо мной и, рыча, стал надвигаться (чисто персонаж Стивена Кинга — вот-вот в кого-нибудь превратится). Я отползал к двери, время от времени толчком ноги сбивая парня с ног. Законы физики действовали — при столкновении более крупного тела с менее крупным (плюс скорость ноги) более мелкое тело отлетает и ненадолго падает. Да и этические нормы изменились — пришлось опустить планку до пределов необходимой самообороны.

А вот с законами естественных наук (биологии, физиологии, психофармакологии, наконец) в этой ситуации было плохо — забыл сказать, что я во всей этой кутерьме умудрился вколоть ему укол в вену, а потом он получил еще один укол внутримышечно, но никакой реакции на это не последовало, так же как и на то, что я сбивал его с ног. Он поднимался и шел дальше. Тут уже вспомнился не Стивен Кинг вспомнился, а последняя сцена «Терминатора-2», когда то, что осталось от Терминатора, упорно ползет к цели. Это вызывало некоторую оторопь.

В конце концов в коридор я выполз, уже задыхаясь — дыхалка стала совсем неважной. А через полчаса прибыла полиция, надела на буйного наручники и парня наконец-то привязали к койке. Надеюсь, что крепко.

У меня же осталось лицо — изрядно поцарапанное.

Это было настоящее приключение, то есть правильно воспринятое неудобство. Настоящее же неудобство наступило, когда через час после того, как я вернулся домой (тут уж жаворонок распевал вовсю), мне позвонила ответственная сестра больницы с тем, чтобы я приехал в приемный покой зафиксировать и запротоколировать свои увечья. С трудом проснувшись, я вежливо отказался.

Всё-таки запомните — если у вас будет возможность выбирать между медведем и кататоником, на мой взгляд, кататоник всё же менее опасен — медведь покруче будет!