Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача

Я четко помнил, что как раз ценность любви в статье подвергалась сомнению, к тому же всё-таки это были не выпускные экзамены по литературе, на которых я раскрываю образ Наташи Ростовой.

Короче, я пострадал от любви.

Но я нарушил последовательность событий, сразу перескочив к заключительному экзамену — устному, а ведь ему предшествовал экзамен письменный.

Это была та же игра в вопросы и ответы, только уже не на родном языке, как при получении «ришайона», а на иврите. И конечно же, этот экзамен тоже прошел у меня с некоторым скрипом.

К концу экзамена — по той самой потогонной системе: минута на вопрос/ответ и так 150 раз, — я уже ни хрена толком не видел. Как потом выяснилось, моя близорукость, увы, частично сменилась дальнозоркостью, и пора было заводить себе бифокальные очки, которые я называл «мишкафей зикна». На русский это выражение переводится приблизительно как «очки прощай, молодость».

Моя будущая руководительница из города С. (см. рассказы про город С.) встала посреди этого экзамена, вся красная от гнева, и громко закричала: «Что это такое? Кофе не дают! В туалет не пускают!» — выбила дверь и вышла вон, на этом закончив свое так и не начатое психиатрическое образование.

Приятель и коллега, который сдавал экзамен вместе со мной, по его окончании решил подбросить меня до дома, и каким-то образом мы с ним угодили из Тель-Авива в Латрун вместо Ашдода — это сложно, но при желании осуществимо, — словом, до дома я добрался нескоро. А всё от того, что в головах наших было пусто, а во рту присутствовал вкус медной пули. Спустя где-то месяц я получил ответ, что экзамен этот я не прошел.

И вновь я засел за вопросы и книги, как вдруг, уже в декабре (а экзамен был в июле), я снова получил письмо из министерства здравоохранения — оказывается, что-то там пересчитали и в результате пересчета выяснилось, что экзамен этот я всё-таки сдал. Это был 1996 год.

В принципе, конечно, плох тот солдат, у которого в ранце нет маршальского жезла, но, когда я впервые настолько понял иврит, чтобы осознать систему профессионального медицинского обучения в Израиле, я почти твердо решил, что второй экзамен я не сдам — не потяну. Не по Сеньке шапка — уж больно трудно шел язык, да и всё остальное тоже не очень легко. Но постепенно я вошел во вкус и стал штурмовать этот бетонированный дзот окончательного устного экзамена…

Одолел я его то ли с четвертой, то ли с пятой попытки — впрочем, знаю немало людей, ходивших на этот экзамен и дольше. Однако немало и сдавших его с первого раза.

К устному экзамену лучше готовиться не в одиночку, а с кем-то вместе.

На это раз мне очень повезло. Моя Боевая Подруга была настроена очень серьезно — мы идет сдавать, и никаких! Надо сказать, что учиться она умела, памятью обладала блестящей, но ее сковывал страх, и из своих неудач она делала только один вывод (совсем как несчастный Конь на оруэлловском хуторе): «надо учиться еще больше».

Словом, мы сидели и учили, и учили, и учили — часов по 10–12 в день. В тот момент, когда я почувствовал, что тронь меня пальцем — и из меня забьет кофейный фонтан, я стал глотать психостимулятор — он тогда практически свободно продавался в аптеке, на мое счастье. Прямо в канун экзамена он исчез — видимо, я скупил все запасы этого вещества в нашей стране.

На каком-то этапе мы сообразили, что моей жене, обычно отвозившей меня на экзамен, и так достаточно досталось, и нечего ей туда со мной ездить. Поэтому на экзамен со мной отправилась Машка, тоже моя коллега, которой вскорости самой предстояло преодолеть тот же барьер (что она, кстати, красиво и сделала с первого раза).

При входе, у ворот больницы, где должен был состояться этот «праздник знаний», я встретился с Боевой Подругой. Настроение у нее было самое решительное, примерно как у матроса Железняка, разгоняющего Государственную Думу: «Мы идем сдавать!»

В самом начале своего рассказа я уже писал о том, что с ней стало после первой части, а тогда показалось — ну просто кремень! «Рука зажата, в руке — граната!»

Вряд ли я бы прошел допинг-контроль перед экзаменом — мне кажется, что на каждый рецептор, который мог привести меня к желанному результату, было оказано соответствующее цели воздействие.

Интересно, что кто-то из экзаменуемых еще мог есть — там стоял стол с кофе, чаем и всякой легкой ерундой. Экзаменующая нас профессура что-то ела и пила — ну да, почему бы ей не попить кофе перед предстоящим кровопитием? До сих пор вид нашей профессуры, пьющей кофе, вызывает у меня в душе состояние смутной тревоги — видимо, сцена профессорского кофе/чаепития намертво в моем подсознании связана с этим экзаменом.

На первой, психотерапевтическо-психиатрической части, где надо было рассказать о проделанной тобой психотерапии, а потом тянуть два билета с вопросами на общепсихиатрические темы и сразу на них отвечать, я попал к двум экзаменаторам — весьма и весьма пожилым людям: мужчине и женщине, старичку и старушке.

Если кто-нибудь помнит фрейдовский «Случай с Анной О.», то у меня тогда возникло ощущение, что передо мной сидит та самая Анна О., сама ставшая психотерапевтом, и задает мне ехидные вопросы. Одетый в пиджак и рубашку с короткими рукавами (на самом первом экзамене я был в «счастливом» галстуке моего приятеля, но уж очень было душно), я вскорости, извинившись, сбросил пиджак — становилось всё жарче и жарче, потому что Анна О. вцепилась в меня сенильной хваткой. А мозги на психостимуляторном запале особо долго работать не могут — после этого запала, наоборот, наступает откат, и, как ни называй этот препарат «препаратом для студентов и стареющих актеров», есть у него недостатки, и немалые. Старушка же вцепилась в меня с вопросом типа «сколько лет длилась Столетняя война», и я размазался и стал цитировать источники: А. считал, что сто два года, а Б. — девяносто восемь. Но ни А, ни Б. Анну О. (назовем так условно моего экзаменатора) не устроили, и перестала она меня терзать, только когда сама гордо ответила, что эта война длилась сто лет, оттого ее и назвали «столетней». А я потратил на эту догадку столько сил!

А вопрос был такой: чем отличается эготерапия от селфтерапии?

Нужный ответ бы таким: в центре эготерапии стоит эго, а в центре селфтерапии — правильно — селф!

А меж тем пришло мне время идти на вторую часть, и меня буквально выволокли от разговорчивой старушки и молчаливого старичка и поволокли по коридору дальше, где блуждала в поисках места экзамена растерянная и пришибленная Боевая Подруга. Впрочем, я и сам наверняка имел диковатый вид.

Пройдя сам психотерапию, я научился расслабляться настолько, что как-то успешно «усыпил» себя в перерыве между экзаменами, чем, мне кажется, слегка потряс окружающую публику: вокруг шум и суета, как внутри пчелиного роя, а посередине всего этого кто-то относительно безмятежно спит.

Но на этот раз мне особо поспать не дали.

Вторая часть экзамена представляла собой беседу с больным, а также ответы по билетам, так же как на предыдущей части, только там были вопросы по психиатрии, а тут — по неврологии.

Как раз накануне я в очередной раз ездил тренироваться проводить такую беседу. Конкретного пациента не было, и тренирующий меня приятель изображал больного сам — надо сказать, очень талантливо. Но случая, который он тогда придумал на ходу, как мы потом оба решили, на экзамене быть не должно. Изобразил он чудовище, наркомана и безумца, к тому же умственно отсталого, которого должны судить за нападение на человека, и он сейчас находится в больнице для экспертизы.

Теперь я позволю себе литературный оборот «сколь же велико было его изумление» — так вот, сколь же велико было мое изумление, когда представленный мне случай оказался идентичным (если не хуже) вчерашней фантазии моего приятеля! Только он изображал мужчину, а передо мной была женщина, умеющая на пальцах считать до пяти — именно столько мужчин, с которыми она находилась в разное время в интимных отношениях, она ударила ножом. Может, умей она считать, скажем, до десяти, случаев было бы и побольше — но тут, как говорится, «что на витрине, то и в магазине»! К тому же она вовсю глотала наркоту, и слышалось ей и виделось, с наркотой и без, достаточно много того, что здоровым видеть и слышать не дано.

Беседа была рассчитана на 45 минут, и многочисленные тренировки уже научили меня чувствовать этот отрезок времени, к концу его постепенно «закругляя» беседу. Но интервьюированную, видимо, сопровождающие забыли забрать. Надо сказать, что заканчивать беседу словами «спасибо большое, я всё спросил» у психотерапевтов считается дурным тоном — пока пациент говорит, надо продолжать беседу. А спрашивать-то уже, по сути, нечего — ею сказано всё, что мне необходимо для предположительного диагноза, плана лечения и прочего. И стал я ее спрашивать о детстве, о братьях и сестрах — практически по второму разу, так как девушка мне уже рассказала, кто из ее многочисленной родни в какой тюрьме сидит и кто в какой психбольнице постоянно лежит. Наконец — спустя час — ее увели, и на меня надвинулся невропатолог. На билет-то я ответил, но с каждым словом ощущение, что остатки разума покидают меня, становилось всё сильнее и сильнее. Вдруг какая-то очень знакомая тень промелькнула в окне первого этажа, на котором шел экзамен, — подруга Машка (не путать с Боевой Подругой!) нашла мою пыточную камеру и незаметно встала за окном сбоку, чтоб слушать мой позор.

«Во всё время разговора он стоял позадь забора».

От вопросов я как-то отбрехался. И тут невропатолог задал мне дополнительный вопрос — представь, говорит, что ты — армейский врач-невропатолог (это я-то, в мои 50 лет!) и пришел к тебе солдат с таким-то набором симптомов — что это, и что с этим делать? Самое интересное, что я сообразил, о чем идет речь, — о болезни Вильсона, связанной с отложением меди в нервной системе! При ней еще специфические кольца на радужной оболочке глаза образуются. Всё это я и выпалил невропатологу.

–

Хорошо! — сказал невропатолог. — А куда ты его дальше направишь?

–

К невропатологу! — ответил я ему, страшно гордый тем, что в конце четвертого часа экзамена могу произнести такое сложное слово.

–

Но ты сам армейский невропатолог!

Так куда?

–

К терапевту, — говорю. — А зачем ему терапевт?

–

Тогда к невропатологу (надо же — опять выговорил!), ах да, я же сам невропатолог!

Тогда — к терапевту!

Словом — я оказался посильнее, чем профессор Плейшнер, и окулиста не выдал! А именно он должен был подтвердить диагноз, увидев характерные зеленые медные кольца на радужной оболочке глаз пациента.

На этом экзамен закончился. Предстояло мучительное ожидание оглашения результатов. В этом ожидании приходилось томиться несколько часов, пока комиссия решала твою судьбу и писала что-то к книге судеб — то бишь в твоем экзаменационном листе. Провалившие меня на любви дамы написали, например, что завалился я оттого, что у меня недостаточно базисных психиатрических знаний и я недостаточно «пообтерся» в психиатрии.

Если кому-нибудь приходилось делать домашний творог способом «отбрасывая на марлю», то он может себе представить, как я ощущал свои мозги — как нечто, отброшенное на марлю и выжатое до последней капли медиатора из каждого рецептора.