Мариэтта

Борис Кутенков

Очень остро переживаю уход Мариэтты Омаровны.

Она была не просто «человеком-стимулом», а той, кто каждый день, каждым своим поступком, самим существованием, образом жизни побуждала хоть немного соответствовать. Соответствовать масштабам труда, честности, деятельной любви к литературе.

Только для нее необходимость продвижения литературы – как личное дело – была неотделима от общественной задачи.

Только она могла прийти в свои 77 на случайный, в общем-то, и незнакомый круглый стол по приглашению (вне конъюнктуры, вне разделения на «своих / не своих»), – и прочитать пылкую лекцию о сегодняшнем извращенном понимании патриотизма со стороны депутатов Госдумы. А перед этим не полениться найти стихи организатора, позвонить ему казалось бы, безо всякой причины, – и честно высказаться о них (настоящий профессиональный жест).

Только она могла прийти на мероприятие в маленькую подмосковную библиотеку (по такому же приглашению «со стороны») и буквально вцепиться в библиотекарей с вопросом, есть ли у них книги Светланы Алексиевич; и отругать за то, что их нет. И пожелать их закупить. И уверен: закупила. А ответив на опрос журнала, непременно спрашивала, что сам организатор опроса думает об этом: кажется, никто больше так не делал – важно было ощущение обратной связи, лица перед собой, разговора с человеком.

Только она неустанно в свои годы ездила по всей стране, проводила тестирования для подростков, дарила книги – и любое невежество, любое незнание литературных реалий переживала как удар по нравственному здоровью нации, и эмоционально писала об этом.

Она благословила наши чтения «Они ушли. Они остались» в первый год их существования (вот так же, получив письмо в общей рассылке – и не поленившись откликнуться и написать, какое это важное дело). Была нашим преподавателем в Литинституте – и по ее курсу (литература XX века) я прочитал, пожалуй, больше, чем по любому другому: был еще один преподаватель – но там действовало, что он драл семь шкур, а в случае с Мариэттой Омаровной важно было хоть чуточку заслужить ее уважение (вернее, не так: стыдно было не заслужить и показать себя невеждой). На экзамене с ней спорили о Юрии Олеше – и немного гордился, что сдал на «отлично», и, кажется, не было для нее проблемы в литературе, к которой она подходила бы формально или поверхностно, не вкладывала всю душу.

В последний раз мы с ней общались в 2019 году – я хотел взять интервью для «Учительской газеты», она первоначально согласилась, но потом довольно резко отреагировала, попросив, чтобы к ней не приставали, – она должна успеть дописать то, что ДОЛЖНА дописать. «Дорогой Борис, не обижайтесь на искренность – мое пожелание одно: чтобы меня все оставили в покое!!…Мне надо писать (встаю в 5 утра, раньше – уже опасно…), а не разговоры разговаривать…»

Ее дело будет жить, ее книги – переиздаваться, о ней самой должны быть написаны многие книги, а ее пример общественного подвижника должен жить в поколениях.

Много еще можно вспомнить о Мариэтте Омаровне (честно говоря, не читал фб в эти дни: многие ее коллеги наверняка написали куда лучше меня). <…> приведу просто один отрывок, который постоянно вдохновляет – и помогает определить точку нравственного самостояния в ситуации нынешней политической цензуры, борьбы – или ухода от нее, постоянного сложного выбора среди нынешнего закручивания гаек:

МЧ: «И вот с конца августа 1968 года я не знаю покоя. И приближаюсь к мысли выйти куда-то с плакатом про Прагу. И все пытаюсь приучить себя к дальнейшему существованию в лагере (уже известном нам всем с 1962 года по “Одному дню Ивана Денисовича”, а нам с Чудаковым – еще и по разговорам с Юрием Домбровским, с которым мы, смею сказать, сдружились с середины 1960-х) – и в какой-то степени в этом преуспеваю. И, наконец, делюсь этими своими мыслями с Сашей…

Он относится к этому очень серьезно. Его монолог – сыгравший решающую роль помню дословно.

– Конечно, ты вправе определять свою судьбу. Машу я выращу – здесь вопроса нет. Вопрос – в цели твоей жизни. Ты выйдешь на площадь с плакатом, простоишь там пять минут – и после этого на долгие годы будешь полностью оторвана от своего любимого дела. Дело не только в том, что – любимого, а в том, что, я уверен, ты в нем сможешь сделать то, чего не сделают другие. Что же – ты хочешь оставить наших школьников и студентов только с лживыми книгами В.?.. (Он говорил об известном ленинградском профессоре, демагогические книги которого изучались на всех филфаках страны). А так – думай, конечно, сама.

Его мнение оказалось для меня решающим.

В последующие постоттепельные годы мы старались противостоять заморозкам в своих работах. Но, конечно, высоко ценили подвиг тех наших современников, кто жертвовал свободой и жизнью».

(Дискуссия «Однажды в 68-м», «Знамя», № 8, 2018)