Мариэтта

Марина Савранская

Два телефонных разговора с Мариэтой Чудаковой, которые внесли серьезные коррективы в мою биографию и через которые я объясню, каким она была человеком для меня.

Контекст: в это, наверное, будет сложно сейчас поверить, но я никогда не была особенно близка к МО, не была ее любимой ученицей, один или два раза я была у нее в гостях – и оба раза «бегом» и чтобы помочь по чьей-то просьбе. Я работала на очень неплохой работе, ничего, правда, не имеющей общего с литературой, а в качестве хобби что-то там писала/редактировала и незадолго до описанного далее разговора помогала МО с огромным файлом ее Словаря советизмов.

Первый телефонный разговор – середина/конец сентября 2013 года, середина рабочего дня:

– Марина, как вы смотрите на то, чтобы устроиться в Музей Булгакова в «Нехорошей квартире»?

– Мариэтта Омаровна, с удовольствием, но, честно говоря, не уверена, что я для этой работы подхожу.

– Марина, вы [растягивая] фи-ло-лог! Владеете двумя языками, разбираетесь в компьютерах – вы как никто другой подходите для работы в Музее Булгакова. [Далее без паузы, не оставляя мне ни секунды на размышления] Напишите коротко о себе, позвоните директору – он молодой симпатичный человек, он вам [так! не «вы ему», а именно «он вам»] понравится.

Второй телефонный разговор – середина/конец октября 2013 года, половина двенадцатого ночи.

Контекст: к моменту описанного далее ночного звонка мое собеседование уже состоялось и прошло согласно правилам булгаковской прозы, а именно – совершенно не так, как можно было бы вначале себе вообразить. Если без обиняков (МО их и не любила), это было, пожалуй, самое ужасное, неприятное и провальное собеседование за всю мою жизнь. Я вышла из «Нехорошей квартиры» примерно в том же состоянии, в каком ее покидали «неудачливые визитеры» – не хватало только черного котенка на голове. Вдобавок ко всему, снова по закону булгаковской прозы, выходя из музея, я споткнулась на первой же ступени и полетела вниз по «Нехорошей лестнице» (прямиком к дядюшке Поплавскому). Только вышедший проводить Володя Репманн спас меня от перелома лица.

– Марина! Я не постигаю! Почему вы сразу же не позвонили мне и не рассказали, как у вас все прошло в музее!? Почему я узнаю обо всем не от вас и через столько дней! Я не постигаю!

– Мариэтта Омаровна, я подумала: раз так вышло, то, наверное, я все-таки не подхожу для работы в Музее Булгакова.

– Марина! Вы не понимаете: это [очень протяжно и громко] прин-ци-пи-альный вопрос!

Если вы не подходите для Музея Булгакова, то я [очень протяжно и очень громко] во-о-бще не знаю, кто-о-о подходит! Вы обязаны прийти туда снова! Это принципиальный вопрос. Звоните им и приходите.

Эту фотографию МО <см.> я сделала где-то через месяц после второго телефонного разговора – примерно в конце ноября 2013 года, восемь лет назад, будучи тогда, как и ныне, сотрудником того самого Музея Михаила Булгакова.

Каждый раз, пересказывая новому человеку эту историю, я задаю собеседнику вопрос: вы вообще когда-нибудь еще слышали/встречали человека с такой сильной, мощной, железобетонной ВЕРОЙ (все буквы должны быть большими):

– в себя

– в свое чутье

– в свою интуицию

– в других – не близких/родных/знакомых, а, по сути, совершенно посторонних людей?

Я – нет.

Встречу ли еще?

Вряд ли.