Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

2.19. В стане оппозиции

Не имея прочных связей в руководстве партии, к которой он пришел лишь в 1917 году, Радек после своего германского поражения оказался не у дел. От Ленина, которого он считал своим покровителям и к которому обращался в случае нужды, его изолировали уже в конце 1922 года, а смерть вождя поставила точку в их отношениях, диктовавшихся признанием взаимной полезности. Выступая перед студентами Социалистической академии на траурном мероприятии в дни похорон, Радек так обрисовал перспективу дальнейшего развития Коминтерна: «Задача состоит в том, что мы теперь будем руководить без советов Ленина… Задача руководства движением будет состоять не в канонизировании всякого слова Ленина, а в том, чтобы облегчить широкому кругу международного рабочего класса понять историческую обстановку, в которой сложились ленинские уроки о политике пролетариата, понять составные части его линии, научиться отличать временное от постоянного»[539]. Настаивая на необходимости недогматического подхода к ленинскому учению «как источнику живой, постоянно меняющейся тактики пролетариата», Радек употреблял термин «ленинизм», который вскоре станет ключевым в партийном лексиконе большевиков.

Он одним из первых начал конструирование ленинского мифа, частью которого было утверждение, что уже в швейцарской эмиграции вождь начал подготовку создания нового Интернационала. Согласно Радеку, в недрах Циммервальдского объединения Ленин «создает нелегальную организацию» с сетью агентов в воюющих странах, чтобы «выйти из Циммервальда и начать подготовку международной конференции, которая должна была тогда в 1917 г. основать Коммунистический Интернационал. Мы не исполнили этих задач по той простой причине, что тогда надо было мобилизовать немецких независимых на защиту русской революции»[540].

Выбрав сторону Троцкого и проиграв первую схватку в союзе с ним, Радек на какое-то время попытался уйти в тень и вернулся к литературной работе. Он засел за написание трехтомной «Истории германской революции» и работал запоем, еженедельно возмущаясь по поводу издательской волокиты[541]. Но спрятаться за письменным столом от карающей длани правящей партии ему не удалось. Политбюро 31 января 1924 года лишило его всех постов, отправив в бессрочный отпуск, решением Исполкома Коминтерна ему было запрещено любое вмешательство в политику КПГ, лидерами которой стали ненавистные «леваки» Рут Фишер и Аркадий Маслов.

Попав в опалу, наш герой пытался спасти хотя бы крохи политического капитала, наработанного в период борьбы за единый рабочий фронт, обращаясь напрямую к Зиновьеву, с которым еще совсем недавно разговаривал панибратски. Так, он писал о том, что после перехода компартии в руки левых «нас выбросят из профсоюзов и мы не будем в состоянии организовать наших людей. Видно, что общая ситуация в партии не позволяет даже Вальхеру трезво подумать о положении… Я лично считаю, что нельзя идти на раскол в профсоюзах в данный момент», т. е. нельзя раскалывать весь спектр рабочих организаций по партийному признаку, что неизбежно приведет к полной изоляции коммунистов[542].

«Последнему интернационалисту», ранее мечтавшему хоть несколько месяцев провести в Советской России, стали регулярно отказывать в поездках за рубеж, даже свой кабинет в здании ИККИ на Моховой бывший секретарь Коминтерна смог отстоять с большим трудом. Радек жил, перечитывая каждый день горы газет и занимаясь политической публицистикой. Пятый конгресс Коминтерна, состоявшийся летом 1924 года, фактически поставил крест на его политике единого рабочего фронта, подтвердив зиновьевскую трактовку рабоче-крестьянского правительства как синонима диктатуры пролетариата.

Радек получил разрешение выступить на конгрессе (в то время как Троцкий предпочел отмолчаться) и в пространной речи изложил всю историю своей борьбы за новую тактику, завершив ее выводом о том, что Зиновьев в отсутствие Ленина тихо ее похоронил[543]. Когда Председатель Коминтерна назвал вхождение лидеров КПГ в саксонское правительство «банальной парламентской комедией», Радек взорвался: «Товарищи, события в Саксонии — не комедия. Это трагедия, и не парламентская трагедия, а трагедия коммунистической партии, которая еще не научилась подготовлять вооруженную борьбу»[544]. Оказавшись в низшей точке своей партийной карьеры, он произнес одно из самых ярких выступлений, в котором полемический пыл оттенял трезвые мысли о том, что иностранных рабочих не заманить в ряды компартий «барабанным боем».

Наш герой ежеминутно находился под прицелом своих оппонентов, но не сбавлял тона в изложении своих разногласий с большинством ЦК РКП(б) перед иностранными коммунистами. Он продолжал защищать октябрьское отступление 1923 года в Германии: «…без этого отступления, подчинившись воле левых, мы имели бы 20 000 убитых и совершенно разгромленную партию». Что касается русского вопроса, то и здесь Радек высказывал «опасения насчет преувеличенной дисциплины. РКП может выполнить свои гигантские задачи лишь при условии, что она не только будет хорошо дисциплинированной партией, но и такой [партией], которая ощущает жизнь страны и умеет эту жизнь связать с собой». Он имел в виду, что успокоение, принесенное нэпом, порождает повышенную политизацию молодежи и крестьянства, которую уже невозможно втиснуть в узкие рамки большевистской партии[545].

Сделав выбор в пользу Льва, Радек проявлял завидную последовательность в его защите. «Я примкнул к Троцкому, убедившись, что он прав. Он единственный творческий ум крупного калибра среди нас, и после смерти Ленина он является самым популярным человеком в рабочем классе, крестьянстве, в глазах молодежи и армии»[546]. Осуждение троцкизма партиями Коминтерна на конгрессе 1924 года произошло чисто механически, «голосовалось не действительное отношение к проблемам, выдвинутым дискуссией, а доверие к ВКП, руководителю русской революции»[547].

Отчаяние было не в характере нашего героя. Скорее по привычке его продолжали приглашать на дипломатические приемы в Москве, на которых он неизменно шокировал чопорных иностранцев своим небрежным туалетом и своей беспардонностью. Любой идейный спор Радек приправлял своим фирменным цинизмом. Во время одной из бесед с новым германским послом в Москве, графом Брокдорф-Ранцау, он следующим образом отреагировал на заявление собеседника, что, придя к власти, немецкие коммунисты превратят Германию в руины и отдадут ее на растерзание французам: «…насколько я могу видеть, якобы имеющая место неспособность немецких коммунистов управлять страной еще должна быть доказана, в то время как политическое банкротство немецких буржуазных партий давно уже налицо»[548].

От случая к случаю Радек принимал участие в обсуждении внешнеполитических вопросов в Политбюро, 9 октября 1924 года этот орган признал желательной его поездку в Великобританию, где в этот день подало в отставку первое лейбористское правительство[549]. Вместе с опальными лидерами КПГ Брандлером и Тальгеймером, находившимися в Москве в почетной ссылке, Радек пытался наладить связь с немецкими функционерами, недовольными диктаторскими замашками левацкого руководства в партии, и создать противовес группе Фишер — Маслова.

Ее представители в Москве вели за опальным коминтерновцем настоящую слежку, не упуская ни одного случая для того, чтобы обвинить его в «незаконных» связях с немецкими эмигрантами, не по своей воле оказавшимися в Советской России. Особенно старался Гейнц Нейман, в конце 1924 года он имел длительную беседу с Радеком, о результатах которой доложил в Берлин, поднявшись до глобальных обобщений: «Очевидно, что международная фракция правых использует рост влияния социал-демократии для того, чтобы пропихнуть новое издание тактики единого фронта сверху под флагом завоевания социал-демократических рабочих»[550].

В конце концов представительству КПГ при ИККИ удалось сфабриковать дело о подпольной фракции Радека — Брандлера — Тальгеймера и добиться их осуждения Центральной контрольной комиссией РКП(б). Нейман детально докладывал в Берлин о том, как «собирались» и препарировались данные о фракционной деятельности этой тройки, выражая сожаление, что вопреки предпринятым усилиям не удалось добиться исключения обвиняемых из КПГ. Дело в том, что у них нашлись влиятельные заступники — Бухарин и Мануильский, кроме того, «Клара [Цеткин] предпринимала отчаянные попытки со слезами на глазах повлиять на Зиновьева»[551]. Сохранившаяся в архиве Коминтерна стенограмма заседаний ЦКК в марте 1925 года[552] доказывает, как много общих черт объединяло этот партийный трибунал с технологией показательных процессов 1936–1938 годов, одним из главных обвиняемых на которых предстояло стать нашему герою.

В августе 1925 года о нем наконец-то вспомнили: Карл Радек стал ректором Университета имени Сунь Ятсена. За звучным названием скрывалась коминтерновская школа подготовки китайских революционеров. «Китайская косичка не привела меня в восторг»[553], — писал Радек о своем новом назначении, однако со свойственной ему энергией взялся за новое дело, принялся учить китайский язык и вскоре превратился в признанного эксперта в данной сфере. Его статьи, посвященные проблемам китайской революции, стали регулярно появляться на страницах газеты «Правда» и журнала «Коммунистический Интернационал». К этому периоду относится его набросок тезисов о политике Коминтерна, в котором автор формулировал не только нелицеприятную критику состояния его Исполкома, но и позитивные предложения, очевидно, все еще рассчитывая на окончательную реабилитацию и возвращение на авансцену международной политики большевиков[554].

Избегая пропагандистских штампов, Радек давал в целом верную оценку итогам Пятого конгресса Коминтерна — из руководства компартий были устранены социалисты довоенного склада, им на замену должны были прийти «молодые левые элементы, которые не прошли социал-демократической школы и поэтому легче смогут повести борьбу против социал-демократии, как левого фланга фашизма, которые решительнее смогут мобилизовать рабочие массы под знамена ленинизма».

Прошедший год показал, что решительная чистка европейских компартий от правых элементов закончилась катастрофой. «Левое крыло Коминтерна, пришедшее к власти под непосредственным давлением ИККИ, не было в состоянии справиться с задачей коминтерновской пропаганды». Играя с лозунгом раскола профсоюзов, коммунисты потеряли и без того шаткие позиции в рабочем движении. И наконец, «левый курс в Коминтерне означал не только отрыв от социал-демократических масс, от масс, симпатизирующих коммунизму, но он приводил с роковой необходимостью к отрыву от коммунистических партийных масс».

Поставив верный диагноз, Радек, как и его ментор Троцкий, не нашел адекватных методов лечения болезни, которая давно уже была обнаружена в правящей партии большевиков. Речь шла о прогрессирующей бюрократизации партийного и советского аппарата, его отрыве от реальных проблем, стоявших перед Советской Россией. Очевидно, что эта болезнь не могла не перекинуться на аппарат Коминтерна и зарубежных компартий, которые, как это подчеркивалось на каждом шагу, представляли собой «плоть от плоти» доктрины и практики большевизма. Иными словами, компартии вырождались в секты аппаратчиков и догматиков, находившихся на содержании ВКП(б).