Слова без музыки. Воспоминания

Ее индивидуальность в полной мере проявилась еще до нашего знакомства, и все же, когда теперь я рассматриваю ее работы, мне становится ясно: чуть ли не со дня нашей первой встречи ее творчество кардинально изменилось. У нее в одночасье появился новый круг друзей. Мои друзья сделались ее друзьями, а ее друзья — моими. Мне говорили, что ее характер тоже изменился. Один друг, который знал ее в прежние времена, сказал, что она порой могла быть злобной и язвительной; он вечно боялся услышать от нее колкости. Но с нами она никогда такой не была. Я почти уверен: когда мы познакомились, она обрела собственный дом. Ей стало так уютно, что поводы язвить отпали. Мы все полюбили ее, и она стала неотъемлемой частью нашей жизни, и произошло это, казалось, в одночасье.

Главной страстью Кэнди было ее творчество. Почти во всех ее работах есть примесь юмора, а также чувствуется определенное дистанцирование автора от произведения — интригующее дистанцирование. Именно этот авторский взгляд с лукавым прищуром вносил во все ее картины невероятный юмор и блеск. Картина, на которой изображена продукция фирмы «Гойя» — банки с десятью видами консервированных бобов, — так и называется «Десять видов бобов». Но у названия есть и подзаголовок: «Приношение Гойе». Квадратик розовой туалетной бумаги из санузла Лувра прикреплен к подложке, вставлен в рамку и снабжен подписью «Апрель в Париже»[67].

Ей нравилась моя музыка, и она создала эскизы обложек для нескольких моих альбомов: например, The Photographer («Фотограф»), Dance («Танец»), In the Upper Room («В верхней комнате»). Писатели вызывали особый интерес. У нее было много друзей-писателей, для некоторых она создавала макеты обложек, коллекционировала первые издания, которые до сих пор хранятся наверху в моей библиотеке.

В те годы Кэнди часто брала отпуск в студии Пола Бэкона и уезжала со мной на гастроли. В дороге она вела художественный дневник, и в итоге получилась целая серия — дневники путешествий по Мексике, Бразилии, Индии, Африке, Италии, американскому Среднему Западу, всего набралось четырнадцать штук. Кэнди брала с собой все необходимое для сбора «образцов»: клей, коробочки, конверты из вощеной бумаги, этикетки, веревочки. Она была профессиональным каталогизатором и успевала насобирать полный чемодан разнообразных предметов: бутылочных крышек, открыток, колечек от алюминиевых банок, спичечных коробков. Она коллекционировала даже пыль, насыпала ее в целлофановые пакетики: пыль Лувра, пыль Ватикана. Над дневниками она обычно работала в дороге, пока мы летели в самолете, ехали на своей машине или в такси. Кэнди вытаскивала все, что насобирала минувшим вечером, и размещала эти предметы на развороте в альбоме, и они превращались в ее дневник; это не только бесценные дневники наших путешествий, но и настоящие произведения искусства, все они помещены в архив и бережно сохраняются.

Мы много путешествовали вместе с нашими друзьями — супругами Стэнли и Элиз Гринстейн, коллекционерами и издателями книг по искусству. Гринстейны основали «Джемини Пресс», где вышло множество литографий, эстампов и книг Раушенберга и Джонса, а также других известных художников. Давным-давно, в 1970-м, Стэнли и Элиз приютили у себя нашу труппу «Мабу Майнс», когда мы впервые выступали в Лос-Анджелесе. Кэнди задокументировала в своих дневниках наши совместные поездки в Индию, Италию и Бразилию. В одном из путешествий мы проехали от Кито, столицы Эквадора, до бразильского Манауса: пять дней плыли на лодке вниз по Амазонке. В Индии — стране, которую Кэнди считала невероятно колоритной и захватывающей, — мы побывали на северо-востоке — в Калимпонге, ездили на юг в Кералу посмотреть представления катхакали.

Бытовые условия в поездках порой были весьма нелегкие. Когда я работал над музыкой к «Поваккаци», мы совершили незабываемое путешествие по Африке. В определенный момент нам требовалось попасть из Гамбии в Мали. Заранее купили авиабилеты, приехали в аэропорт — и узнали, что супруге короля вздумалось прошвырнуться по магазинам в Париже. Наш самолет улетел, других рейсов не было. Нам сказали, что можно доехать наземным путем из Банджула в Бамако, но вначале придется переправиться через речную дельту — такую обширную, что мне вспомнилась Амазонка. Переправлялись на «арахисовых лодках» длиной двадцать пять — тридцать футов, но шириной — максимум четыре, их моторы тарахтели «патт-патт-патт-патт». Ты успевал пересчитать все эти «патты»: вот какие это были медлительные моторы. Лодки были наполнены арахисом — и ладно бы упакованным в мешки, но нет: это была просто лодка, доверху засыпанная арахисом.

Мой друг и спутник в этом путешествии, гамбийский музыкант Фодай Сусо, сказал: «Просто залезайте и садитесь на арахис». Итак, мы с Кэнди залезли в лодку, и Зак, который путешествовал с нами, тоже залез, и Майкл Рисмен — тоже.

Но Курт Мункачи и его жена Нэнси сказали:

— Мы в лодку не сядем.

— А что вы будете делать?

Они уже нашли альтернативный маршрут:

— Доедем до другого города, там пересядем на автобус и доберемся до Мали. Дня через три доберемся.

А ведь достаточно было переправиться через дельту: раз, и мы практически на месте.

Вскоре после того, как мы отплыли, начало смеркаться. Посередине лодки сидел парнишка с консервной банкой, и, как только мы отчалили, он принялся вычерпывать воду. Насколько я понял, это была его постоянная обязанность.

Когда мы доплыли до середины дельты, я обнаружил: берег за моей спиной пропал из виду, а берега впереди не видать. Мне стало ясно: если мотор заглохнет, мы сразу пойдем ко дну. Только благодаря этому моторчику — «патт-патт-патт-патт» — мы бороздили воду.

Заку тогда было лет пятнадцать. Перед отъездом Джоанн сказала мне: «Учти, ты должен привезти его домой в целости и сохранности».

Переправа продлилась минут сорок-пятьдесят, и все это время меня не оставляла мысль: «Ох ты господи. А если я потеряю Зака? Она меня убьет. А если мы и меня потеряем? Тогда она меня тоже убьет».

Но мы все-таки добрались до другого берега и поскорее выскочили из лодки.

Перемещения по суше во время той поездки тоже были сопряжены с трудностями. Мы нанимали не только машину с шофером, но и механика, чтобы сопровождал нас в пути. Механик сидел впереди, рядом с шофером, мы размещались сзади, на креслах в два ряда. Автомобиль какое-то время ехал нормально, преодолевал десять-пятнадцать миль, а потом останавливался. Механик вылезал, как-то умудрялся починить машину, снова занимал свое место, они с шофером запускали двигатель, и путешествие возобновлялось.

Нам удавалось перемещаться без особых проблем, но транспорт был крайне примитивный, а комфорт в местах, где мы ночевали, — весьма условный. В каком-то городке мы остановились в заведении, которое именовало себя гостиницей: это значило, что в комнате была кровать, а на кровати — простыня. Правда, давно не стиранная. Курт тут же заявил: «Пожалуй, сегодня я буду спать стоя — привалюсь к стене в углу». Кэнди прозвала это заведение «Отель „Ведро“», потому что вместо водопровода в номере было ведро с водой.

Кэнди не пугали бытовые условия, поскольку в ее понимании путешествие было способом собрать материалы для творчества. Кэнди подтверждала факт своего существования, собирая то, что сама называла «доказательствами». Собственно, она всегда что-то собирала. Когда мы отклонялись от проторенных путей, нам попадались крайне экзотические предметы, а сельская местность в Африке экзотична, как мало что на свете.

В Африке Кэнди нравилась музыка, и люди тоже нравились, и выбор блюд для Кэнди был шире: я там многого не ел, потому что я вегетарианец. Как-то Фодай повел нас в мясную лавку — цементированная площадка, столбики, навес. На цементе были разложены куски туши какого-то животного. Ты никак не мог выяснить, давно ли там лежит эта туша, но в лавке имелся то-пор, и, если ты хотел купить мяса, мясник разрубал тушу и вручал тебе кусок. Я увидел, как мужчины шли на охоту с ружьями, напоминавшими мушкеты, — очень старомодными на вид. У них был с собой порох и прочие причиндалы. Охота в стиле XIX века.

— Куда они идут? — спросил я у Фодая.

— Они идут на охоту.

— На охоту? И будут стрелять из этих ружей?

— Еще как!

Каждый год, когда наступало лето, мы загружали в машину художественные принадлежности Кэнди и, прихватив обоих детей, отправлялись за тысячу миль на север, на Кейп-Бретон, где, как правило, безвылазно проводили два месяца. Обычно все лето нас навещали друзья, так что коттеджи вокруг главного дома были полны народу, кухня никогда не пустовала. Первым делом я забирался под дом и чинил трубы, потому что зи-мой их непременно прорывало. В доме требовалось еще многое подремонтировать, но я как-то выкраивал время на сочинение музыки.

Главный дом был огромный, а у меня имелась еще и отдельная студия: коттедж с А-образным каркасом, где я сидел и писал музыку. Кэнди устроила себе мастерскую в гостиной. Иногда она приглашала на Кейп-Бретон свою хореографическую труппу — «Танцевально-Музыкальную труппу XXY», и ее участники репетировали в лодочном сарае под горкой, на берегу (позднее Зак перестроил его в жилой дом). Днем все работали в своих коттеджах, а за трапезой встречались в большом доме. По вечерам у столов для пикника обычно собиралось человек пятнадцать-двадцать, с аппетитом ели домашний ужин после целого дня творческой работы или вылазок к многочисленным рекам, на пляж, в лес, в соседние городки или в Национальный парк «Кейп-Бретонское высокогорье», где мы совершали пешие походы и высматривали лосей.

Кэнди создала на Кейп-Бретоне много произведений: цикл зарисовок насекомых, на основе которого появилась книга-гармошка «Книга дохлого жука»; деревянный ящичек, набитый камнями — «99 голубых камней»; еще одну книгу-гармошку с зарисовками веток — «Книгу веток»; бесчисленные пейзажи — виды возвышенности, по которой можно было попасть к утесам на океанском берегу, островок напротив нашего дома, за проливом. Так мы десять лет подряд превосходно и чудесно проводили там лето.

Летом 1990 года, когда мы поехали всем семейством, прихватив Джулиэт и Зака, на Юкатан, Кэнди, как всегда, составляла дневник. Потом мы отправились на Кейп-Бретон, а в конце лета возвратились в Нью-Йорк, в свой дом, чтобы вернуться к рутинной жизни — мы к работе, дети — к учебе.

И тут у Кэнди началось какое-то недомогание. Она говорила, что чувствует усталость. Обратилась к врачу, тот установил, что у нее нет ни болезни Лайма, ни паразитов, прописал витамины и велел ей бросить курить, и она бросила, сменила «Мальборо» на жевательную резинку «Никоретте».

Поздней осенью ей стало немного лучше, и за несколько недель до Рождества мы поехали на десять дней в Санта-Фе, в гости к Руди Вурлитцеру и его жене, фотографу Линн Дэвис (они снимали там дом). По ночам мы иногда ходили на горячий источник, где можно было сидеть в теплой воде и смотреть на звезды: верили, что это поможет исцелиться. Мы думали, что смена обстановки пойдет Кэнди на пользу, но в некоторые дни ей было трудно встать с постели. В то время мы еще предполагали, что ее недомогание вызвано чем-то вроде синдрома хронической усталости, а значит, пройдет далеко не сразу.