Цена доверия. Кн.1. Шаг вперед, два назад

Аристократ взмахнул розгой, его жертва тут же отпрянула, загородилась руками.

— Не знаю я! Я просто делаю, как скажут!

— А говорит дон Низ?

— Да!

Каждое тихое местечко имеет свое осиное гнездо. К сожалению, очень часто его центром является человек, который должен обеспечивать благополучие этого места. Генерал-губернаторы, ведатели, старды, главы городов, или начальники отдельных служб — всегда найдутся те, кто не устоит, воспользуется подаренной господарем властью в своих корыстных целях.

…

— Власть, даже маленькая, развращает, — сказал как-то Ават, поедая зимой ягоды с позолоченного блюдца. — Каждого по-своему, но — развращает.

Вадим демонстративно потянулся к угощению. Брызнул на белую тарелку алый сок.

Ават усмехнулся в черную как смоль бороду, которую не брали ни годы, ни маменькины мольбы "колется!"

— Глупый щенок.

…

Вадим выпрямился, вернул прут на место, так им и не воспользовавшись.

— Девку-то за что поймали?

— Так тетка сдала, сказала, она у нее кольцо украла.

Открылась дверь, двое дежурных втащили в комнату упирающуюся девушку. Она больше не кричала: просто сосредоточенно пыталась пнуть то одного, то второго мужчину в форме. По скуле ее фиолетовым пятном расползся синяк.

Тюремные охранники с удивлением осмотрели кабинет. Лежащего под столом начальника они не увидели. Вадим подошёл, схватил девушку за локоть, дёрнул.

— Свободны.

Охрана покосилась на угол кровати, рядом с которой валялся мундир тюремного властителя и, решив, видно, что раз начальство голос не подает, то все в порядке, вышли. Вадим и девушка окинули друг друга одинаково брезгливыми взглядами.

Воровка была низенькой, очень худой, на скуластом лице выделялся длинный прямой нос, большие невзрачные серые глаза смотрели на окружающих одновременно со страхом и ненавистью, губы тонкие, бледные, были плотно сжаты. Под свободной рубашкой угадывалась вполне приличная грудь, но и только — в остальном девица была более чем никакой. Вадим держал ее за левый локоть, правая ладонь девушки осторожно шарила по столу в поисках чего-нибудь режущего ну или хотя бы тяжелого. А он-то думал, отчего строптивица затихла!

— Если хочешь жить — не стоит.

Она замерла. Поникла, сжалась в ожидании удара. Вен Борз бросил на стол горсть монет.

— Надеюсь, этого хватит для компенсации той выдре стоимости кольца?

Тюремщик приподнялся, заинтересованно посмотрел на блестящую горстку.

— Так бы и сказали, что себе девку присмотрели, — обиженно протянул он, сгребая монеты со стола. Деловито пересылал их в средний ящик, из верхнего достал бумажку, что-то начеркал на ней и протянул Вадиму.

— Только тряпье ее уже выбросили, так что увозите в чем есть. И это…если она уже не девица, так то не моя вина, я ее и пальцем тронуть не успел. Не обессудьте.

Девушка, застывшая в неподвижности, вдруг резко дернулась, пытаясь вырваться, одновременно нацелила кулак новому "хозяину" в живот — но тот отпустил ее локоть, ловко перехватил ее вторую руку и заломил ей за спину.

— Что ж, мы откланиваемся.

Они так и вышли из комнаты: девчонка впереди, Вадим позади, фиксируя ее руку. В коридоре он остановился, выпустил свою "покупку" на волю, отряхнул несуществующие пылинки.

— Я уезжаю. Можешь пойти со мной, можешь остаться здесь — мне все равно, я нянчить дур не нанимался.

И он быстрым уверенным шагом направился к лестнице. Девчонка ожидаемо кинулась за ним следом.

На выходе Вадим предъявил бумагу и благополучно уселся в экипаж. Воровка, дрожа от холода, полезла следом. Босые ноги от хождения по грязи стали угольно-черными.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

От его голоса девушка вздрогнула, ещё сильнее прижалась к дверце. Посмотрела на него волком. Хм…волчонком.

— Ну выпрыгнешь ты — и что? Идти некуда, есть нечего, одежды и той нет. Через пару дней ты либо замерзнешь, либо окажешься на Цветочной улице, либо опять у тюремщика в лапах. Ну или согреешь ласкою какого-нибудь бродягу, который окажется сильнее. Возможно, он поделится этой лаской с друзьями.

Вадим замолк, давая девушке возможность оценить перспективы. Та молчала. Долго. Смотрела в окошко на проносящиеся мимо дома, на людей, спешащих куда-то по своим делам. Когда кучер повернул к гостиному двору, она наконец отмерла, спросила резким, но дрогнувшим голосом:

— А вы? Что предлагаете вы?

— Ничего, кроме совместной поездки. Лично я на днях покину сей неприятный городок и никакой обузой обзаводиться не собираюсь. Но, возможно, у хозяйки дома для тебя найдется какая-нибудь работа.

— Как на Цветочной улице?

— А об этом ты поговори с ней.

Экипаж остановился. Вадим вышел, расплатился с кучером. Вылезшей следом девушке он сунул в руки подписанную главой тюрьмы бумагу и показал на угол дома.

— Думаю, тебе лучше зайти с кухни.

Карета отъехала, мужчина скрылся в доме. Из дверей на воровку пахнуло теплом, запахом свежеиспеченного хлеба и ягод. Отсыревшая рубаха липла к телу, что только усугублялось начавшим накрапывать дождем, босые ноги окоченели. В доме смеялись люди — довольные, сытые, сидящие в тепле. Девушка подошла к сараю, подобрала с земли показавшуюся ей вполне увесистой палку, и шагнула к углу, за которым должна была располагаться вторая дверь.

В конце концов сбежать она всегда успеет.

Вломившегося на кухню Вадима Азарина встретила хмурым взглядом. А когда заметила у него в руках подушку в розовых цветочках — обомлела. Мужчина сел за стол, одной рукой прижимая к себе "добычу", а другую запустив в чашу с нарезанными овощами.

— Придёшь? Или на сегодня твоя милость не распространяется?

Азарина помимо воли зарделась. Разозлилась на себя за это и застучала деловито ножом.

— Приду.

Слово сорвалось с губ само. Словно не дона Брит руководила своим телом, а тело высказало желание, обойдя разум стороной. Но зачем лгать: ей было хорошо с этим мужчиной, так чего же нос воротить? Вряд ли она ещё когда-то позволит себе подобные шалости. Она и к наглецу этому идти не хотела, но… Яромир, его дочь, лоскуты прошлого, поглотившие разум, рассказ гостя о матери… Все смешалось, выстилая своей и чужой болью дорогу к постели этого странного мужчины. И пусть. Минуты, когда она чувствовала себя самой желанной на свете, этого стоили.

Вот Яромиру она никогда не была нужна просто так. Он ею утешался, он ее "тестировал", как говорят студенты — но никогда не брал ее, просто потому, что это она. С наглым столичным франтом Рина вдруг впервые почувствовала себя красивой… Хотя ей об это говорили и до него. И с той же целью. Но Вадим не тратил пустых слов — он наслаждался ею. Как самым дорогим вином.

— Я буду ждать.

Аристократ встал и, помахивая подушкой, шагнул к двери.

— Да, к тебе девка сейчас зайдет, ты ей дай помыться, что ли. Ты же любишь всяких убогих жалеть. А она чокнутая наподобие тебя, думаю, вы найдете общий язык.

И он захлопнул за собой дверь, хрустя стащенной из заготовки под жаркое морковкой.

Азарина озадаченно прислушалась, но никто не торопился ломиться ни в одну из дверей. Тогда она отложила нож, и решила выглянуть посмотреть, что творится на улице.

Маленькая тощая девушка с растрепанными волосами мышиного цвета сжалась в комок рядом с дверью, в тщетной попытке спрятаться под козырьком от дождя. Рядом с ней прислоненная к стене стояла какая-то палка, подобранная невесть где. Когда дверь скрипнула, отворяясь, девчонка схватилась за свое оружие и выпрямилась, готовая дать отпор в любой момент. Лицо ее было мокрым, глаза — злыми и красными от слез. Азарина быстро оценила босые ноги, порванную исподнюю рубашку с чужого плеча и затравленный взгляд.

— Это ты что ли в помощницы метишь? — грозно спросила она. — А готовить-то умеешь?

Девушка растерянно моргнула.

— Умею…

— А полы чистить? — ещё более свирепо осведомилась хозяйка.

— Д-да…

— А за лошадьми ходить?

— Нет…

— Придется научится!

Девушка отчаянно закивала.

— Я научусь.

— Ну тогда заходи.

Незнакомка осторожно, словно драгоценность, отложила палку и шагнула в тепло помещения. Азарина с тем же строгим выражением лицам всунула в одеревеневшие руки ведро.

— За той дверью — парной чулан, но там бадья пустая. На-ка сбегай за водой, поставь греться на печь, а как потеплеет, иди мыться, а то всю еду мне грязью припорошишь!

Девчонка тут же прошмыгнула на улицу, потом обратно. Вылила воду в железный таз, что стоял на печи, примостилась на полу у двери, с удовольствием наблюдая за отсветами огня от печки и ламп. Рина расспрашивать девицу не торопилась: спугнет еще! Пусть та помоется, поест, успокоится. А потом и поговорить можно будет.

Пока девчонка смотрела на огонь, а потом ушла отмокать в соседний чулан, получив в дар старые Азаринины ботинки, платье, ленту для волос да красивый гребень, хозяйка занялась делами: отнесла зашедшим к ней поесть гостям тарелки с едой, молоко, пироги. Заперла изнутри хозяйственную дверь да присела за стойку, наблюдая за неторопливыми разговорами жующих мужчин. Ей нравилось вот такое тихое умиротворение: трещат дрова в камине, судачит о чем-то своем городской люд, стучат ложки, пахнет дождем, выпечкой и ягодами. Почти домашний уют. Ещё бы курчавого малыша, ползающего по полу, да надежное плечо рядом… Азарина зло поджала губы, заметив, что глаза у воображаемого малыша яромировы. Вот Лихобор! Ни злостью, ни болью, ни любовными утехами его из сердца не вытравишь!

— Ах ты, изувер!!! Последние деньги прожираешь?

В дом ввалилась дородная тетка неопределенного возраста. Ручищи, что выглядели покрепче кузнецовых, твердо сжимали большую мокрую скалку, маленькие глазки, подпираемые пухлыми щеками, зло осмотрели замерших в ожидании представления мужчин. Имя ее давно позабыли все жители Подхолмья, и звали просто, согласно ее нраву: Ярилка. Женщина, топая, словно откормленный на убой теленок, подошла к ближайшему к стойке столу. Муж ее, служащий подмастерьем у каретника, человек приземистый, худой и невзрачный, испуганно вжал голову в плечи.

— Ох, голубушка, да я так, на се…

— Мы с маменькой его ждем-ждем! — Ярилка погрозила супругу скалкой. — Уж исстрадались все! — от демонстративного всхлипа заколыхались точно холодец объемные щеки. — А он сидит! Прохлаждается! Денюжки последние проматывает!

Азарина наблюдала за семейными разборками без особого интереса. Эта парочка ссорилась регулярно, но ничего серьезнее синяка Рина на муже Ярилки не видела. Потому и смотрела на них лениво, без особого сочувствия или любопытства, руководствуясь правилом: "Милые бранятся, только тешатся". Однако досталось и ей. Не дождавшаяся от супруга ничего кроме неясного блеянья, Ярилка, жаждущая выплеснуть свое негодование хоть на кого-нибудь, повернулась к хозяйке дома.

— А ты чего зенки вылупила? Сидит, краса какая, мужиками аки мухами облеплена! Дед скорняк все ходит причитает, какая Ринка бедная! Агась, щаз! Дом в два этажа прикупила, бедняжка! Мужики ей помогали "за совесть", а у самой-то совести той с дитятий ноготок! Ходишь, юбкой машешь перед чужими мужьями! Напустила на Данису болезнь и радуешься! А морда-то какая честная! А то мы не знаем, каким местом ты на эту хату портретники заработала!