Мастер на все руки

— Да зачем мне? — пожал плечами Ли-О-Ши, справляясь с очередным приступом давнего, детского ещё, разочарования, — Я же не артефактор, я так.

— Ну, вот для твоего «я так» и будешь использовать, — чуть поднажал старший брат. — Да, хотя бы заметки свои, что у тебя сейчас по столам раскиданы, за обложку засунешь. Да, и книги тебе переданы в дар, для тебя они, собственно и куплены были, а вот дневники пра-тётушек и прочей родни мне придётся увезти назад, так что, то, что законспектируешь, то твоё, опять же, на то тебе и дневник мастера пригодится.

— Ладно-ладно, я же не отказываюсь, — Ли-О-Ши встал, сунул чашку обратно в руки Наю и потянулся до хруста в костях. Эх, хорошо!

— Слушай, а за моей малышкой ты пока не присмотришь? Точнее, вы с Шоши. Я не хочу сразу брать её с собой и кому-то показывать. Опасаюсь. Да и утомительно будет.

— В основном Шоши — с ним сам договаривайся, но думаю, что не откажет. Я тоже поучаствую, но у меня работа, да и…, - он оставил фразу недоговорённой, потому как о жизни личной при старшеньком упоминать не хотелось.

А она, таки, вырисовывалась, эта личная жизнь. С того единственного раза как Ликос заглянула в его дом, она этого больше не делала — неприлично! Зато приглашение посетить чайную, посомневавшись, всё-таки приняла. А потом и на Рынок Редкостей он её сопровождал — не то, чтобы они там что-то планировали приобрести, всё же цены там кусались немилосердно, но интересно же, а разворачивает свои палатки он далеко не каждую неделю. А по прибрежным зарослям, когда ему потребовалось набрать кое-какого сухого материала, уже она его сопровождать напросилась. Тоже, кстати, не без пользы для себя. Так они и длились эти странные отношения — то ли дружба, то ли любовь, но Ли-О-Ши не давил, опасаясь спугнуть девушку, а о чём думала она сама, не имел ни малейшего представления.

Удивительно, что простая идея — сходить к Родовому Камню, задать ему несколько конкретных вопросов, до сих пор не приходила леди Аселик в голову.

Хотя нет, неудивительно. Сам по себе спуск к корням родового древа был мероприятием на редкость неприятным, да ещё и действа, в которых ей приходилось участвовать, зачастую, поворачивали её жизнь не в лучшую сторону. Подобное активно вытеснялась сознанием из памяти, потому как жить в состоянии угнетённом — это нехорошо и ненормально.

Да, к тому же, ей ни разу не доводилось спускаться к Родовому Камню в одиночку. И позвать-то с собой некого. Леди Малоя недавно родила — всего пару месяцев как ходили показывать её сынишку родовому камню, тот, кстати, благополучно принял его, и до сих пор толком не оправилась. Кузен Бартон ныне находится за границей, дядюшка и тётушка — Лиат и Ферсон буквально неделю как отбыли в своё загородное поместье, пережидать, пока климат в городе станет не настолько невыносимым. А остальные родичи были ей не настолько симпатичны, чтобы звать их с собой. Да и… недостойно это как-то: ой, страшно мне, боязно, к собственному Родовому Камню сходить, подержите меня за ручку. Ерунда какая-то. Нельзя так.

И как же это так получилось, что в сложный жизненный момент у неё не осталось ни друзей, ни родственников, к которым можно было бы обратиться за поддержкой? Вот до свадьбы они у неё точно были, а потом? В какой момент она начала их терять? Из-за чего, а точнее, из-за кого, у неё совсем не осталось близкого окружения? Впрочем, последний вопрос можно было бы и не задавать.

А вот Франчетту можно было бы и позвать: та, мало того, что не вызывала отторжения, так ещё и присутствие её можно было бы оправдать следственными надобностями. Но нет, имя её не значилось в родовой книге. Не всех младенцев, имевших отношение к Семье, признавал родовой алтарь, особенно это касалось тех, чья кровь оказалась изрядно разбавленной. Хотя показывали, конечно, всех, за кем сохранялась хоть какая-то вероятность быть признанными — род не хотел терять свою кровь, да и принадлежность к нему могла дать дитяти немалые преференции в будущем.

Вход в подземелья находился, как это ни странно, на чердаке, под самой крышей из сизой драконьей чешуи, в честь которой дом и получил своё название. Впрочем, удивило бы это только человека незнающего, не знакомого с обычаями Старых Семей.

Когда-то это была башня мага, причём очень конкретного мага, ставшего основателем рода Хельмстенов, который заложил в подземелье свой камень, но поскольку сами подземелья сделать особо глубокими не вышло, пришлось, дабы удлинить к нему путь, надстраивать над подземельями башню. Много позже вокруг этой башни появились другие пристройки, и сама она скрылась внутри большого богатого дома так, что, глядя снаружи, сложно вообще заподозрить её существование.

Первый шаг на винтовую лестницу, ведущую вниз, был вполне обычным, впрочем, и второй от него не особо отличался. Сегодня, как и в прошлые разы леди Аселик пыталась считать ступеньки, но с какой-то, и она даже не смогла бы сказать с какой, счёт становился невозможным, от совершенно одинаковых поворотов начинало рябить перед глазами, а в голове поселялся странный шум. Ещё и дурнота временами накатывала. Это не у всех так было, только у признанных родичей, остальные же максимум что ощущали, это лёгкое головокружение от длительного однообразного кружения в первое своё посещение и дурноту столь оглушительную, что вообще почти невозможно рядом с Камнем находиться, во все последующие, ещё и потеря ориентации в пространстве случалась, но это уже не со всеми, тут, кому как повезёт.

В самих же подземельях, высоких, просторных, со сводчатыми потолками — говорят, предок немало крестьян с окрестных полей посгонял, чтобы возвести их, и не добром сгонял — было пустынно. Только в центре волосатый камень стоял, тот самый, Родовой Камень.

На семейный алтарь не каждый булыжник сгодится, только такой, который в народе Волосами Богини кличут, правда, не уточняют которой именно. Был он очень светлого, почти белого, но всё же с лёгким зеленоватым отливом, цвета. И сверху сплошь был покрыт тонкими минеральными нитями на длину двух, а то и трёх ладоней. Большой удачей было найти такой камешек, да хоть бы и с орех размером и положить его в корни собственного семейного древа — а там он уж и вырастет. Камень Хельмстенов был стар. И велик. Высотой по пояс и диаметром с хороший обеденный ствол, он лучился собственным неярким мягким светом и никаких дополнительных источников освещения поблизости от себя не терпел.

Аселик, здесь она была уже не леди, здесь вообще не действовали условности мира людей, подняла обе жертвенные чаши, что принесла с собой наполненными. Вином. Разным. Это было обязательной частью ритуала — жертвование, и в жертву обязательно шло что-то ценное. Часто это была кровь — собственная, а, может, и убитого в поединке заклятого врага. Вода из чудесного родника, что вдруг открылся на родовых землях, и первая чаша шла ему, камню. Или сцеженное материнское молоко — тоже весьма частая жертва и, говорят, дитя, которому оно предназначалось изначально, в таком случае принималось в род легче. Хотя это, может, и предрассудок — что там способен младенец рассказать о своём самочувствии? Аселик, как уже было сказано, принесла вино: и в одну чашу пошла последняя бутылка чудеснейшего вина из винограда урожая того года, когда была заключена её помолвка с Ренердом. Если бы её продать, то можно было бы выручить неплохие деньги. Во второй было апельсиновое новое и оно было хорошо, даже превосходно, но Аселик до сих пор сомневалась, достаточно ли оно безупречно. Считай, не в жертву, а на пробу принесла.

Камень благосклонно принял и то, и другое, и даже не стал резать её руки, когда она запустила их в гриву его. А то разные случаи бывали. Если жертва показалась недостаточной или же не пришлась по вкусу, мог и сам цену крови взять. Рассказывают, два поколения назад леди Слолер ладони изрезал так, что месяцами они зажить не могли и потом проблемы были, когда она в руки перо взять пыталась. А всё потому, что с даром пришла много стоящим, если это считать в деньгах, но не дорогим сердцу.

В белёсых локонах, что перебирала Аселик и, одновременно пела молитву на слегка архаичном, но всё ещё понятном языке, временами встречались узлы. Каждый узел — особенный, каждый узел — человек, к роду принадлежащий. Вот тот, что принадлежит ребёнку Малои, он мал ещё, всего из десятка нитей состоит, но на диво прочен. А вот тот, что старухе Иммельде принадлежит, большой, но рыхлый и почти уже расплёлся, и значит, скоро придёт час её. Но это всё не то. Ей нужно было найти узел мужа. Или убедиться, что его нет, развязался и, значит, то, что он сотворил, каким-то образом приравнивается к смерти, а, может, она и есть.

Узел нашёлся. Её собственный — не очень крупный, но плотного и сложного плетения. А потом ещё раз и ещё. Он же. Потом она опустила руки и даже замолчала. Если что-то не получается или получается не то, что нужно, значит, нужно остановиться, сесть и подумать. Это не только допустимо, но и хорошо, но и правильно. Кого она ищет? Мужа? Ренерда? Уж не возлюбленного супруга, точно. Ах, нет, она не так о нём думала, она искала не собственного мужа, не человека как личность, скорее думала о нём, как о главе рода. А попался её собственный узел. И это значит…? Аселик ещё раз протянула руку к камню, но успела коснуться ладонью лишь кончиков волосков, как грива зримо встрепенулась, а прядь с её узлом вознеслась вертикально вверх.

Вот, значит, как.

Ни радости, ни торжества не возникло в душе её, зато ощущение, что на плечи возложена ещё одна мантия из обязанностей и ограничений возникло.

Но она же не для этого здесь, ей Ренерда найти надо.

Пришлось, чтобы самой себя снова не сбить, тихонько напевать на все лады его имя и искать-искать, вороша густую гриву. Уже то, что его так сложно найти, о чём-то да должно говорить. А, вот и он, этот узел, дался, таки в руки. И вполне обычный он, по-прежнему тугой и крупный, не поблек, не потускнел, вообще, кажется, не изменился за исключением того, что больше не воздвигается над камнем.

Да. Это можно считать ответом на её вопрос. В некотором роде.

Подъём вверх по лестнице и всегда-то был непростым, а сейчас почему-то дался особенно тяжко. Под конец, от веса жертвенных чаш, которые непременно следовало забрать, у неё отваливались руки. Хотя те, хоть и были каменными, из серпентина и жадеита, но были сработаны так тонко и искусно, что если не просвечивали на свет, то почти. А останавливаться-то нельзя. Тот, кто решил просто постоять — дух перевести, очень скоро начинал ощущать, что с каждой секундой простоя силы буквально утекают. Были те, кто присаживался на ступеньку отдохнуть, потом как-то вдруг обнаруживал себя опять у подножия лестницы, а вот о том, как спускался, воспоминаний не сохранилось. Можно было помогать идущему вверх — ещё и поэтому ходить к родовому камню принято было большой компанией. Но леди сегодня была одна и много раз мысленно обозвала себя дурой за то, что не поставила хотя бы у выхода кого-нибудь. Сестра Вилоника из обители Доброй Хозяйки, если за ней послать, точно не отказала бы.