Полихромный ноктюрн

— Всё, отстань, — не спеша проговорила она, позволив сочувствию накрыть глаза прозрачной пеленой. — Учитель Ханд, как вы себя чувствуете?

— Тебе тот же вопрос. Вроде спала, а выглядишь уставшей.

— Ну, спасибо. Спала, но отдохнуть не получилось. Снился один необычный сон, и в нём были вы, — сказала она, её щёки слегка покраснели, видимо, горячая пища и питьё достигли нужного места.

— Надеюсь, тебе снилась не та ночь с гомункулом, — говорю я и замечаю эхо в своём голосе. Набав Днах указывает перстом на входную дверь.

— Не совсем, — отрезала Софистия, покраснев ещё больше.

— Кто-то что-то отрезал? А понял, тебе во сне явилось что-то поистине ужасающее. Неужели видела меня в лодке с удочкой. Да, такое может отбить всякое желание спать.

— Ды, нет же. Мы вдвоём шли по цветочной тропе. До сих пор помню этот запах. Тропа вела через заснеженное поле. Вокруг летали хлопья, похожие на очень красивых бабочек. Сначала нам было холодно, но потом согрелись…

Ифор закатил глаза из-за её несвоевременной попытки. Мы оба поняли то, что происходит, но не подали вида.

— Что за мерзкий звук? — подрываюсь я с места, услышав рвущий перепонку скрежет. — Ржавой пилой пилят кость!

Без какого-либо осмысленного решения, выхожу из-за стола, широким шагом покидаю гостевой дом в погоне за тошнотворным. Складывалось ощущение, моя голова — закрытая коробка, а скрежет — запертая в нём хищная птица. Пленница своим клювом и острыми когтями царапала её изнутри, рвалась на свободу. Стремление найти источник накинуло свой поводок, сдавливало шею, тащило через ряды лачуг с круглыми крышами. Холодный бальзамный дым из трубы вылился на меня и водой стекал по одежде, но каждый раз возвращался. Пытаясь избавиться от густой вуали, побежал как никогда быстро, почти скользил. Перемахнул через ограждение, обогнул амбар, вышел на границу поселения и рощи. «Мне туда» — подумал я, зная наверняка.

Чем глубже пробирался, тем быстрее птица изменялась, превращалась в нечто такое, что больше напоминало насекомое, прогрызающее туннели внутри шаровидного яблочного плода. Знакомый смрад пепельного города проникал в воздух, подменял собой запах коры и смол. Передо мной промчался обрывок трагедии Рэвиндитрэ. А именно то, как из поверженных безобразных чудовищ вырастали обычные стволы и ветви. Это повергло меня в пустоту, ведь теперь понимаю: любой лес поистине представляли собой древнее кладбища тайны, что уходит корнями не только глубоко в землю, но и в глубины времён. И эта роща не исключение.

Схлопнул веки и вот уже стою в окружении танцующих под музыку ветра древесных великанов. Они разговаривали друг с другом на своём языке. Смысл их шепота оставался за гранью понимания, но был уверен, каждый скрип это тяжёлый выдавленный болью выдох. Остановился рядом безмолвным гигантом, у чьих «ступней» рос цветущий кустарник. Маленькая птичка прыгала по веточкам, старательно развешивала ягоды. Нет, не ягоды — а кусочки плоти и органов. Скорее всего, части принадлежали грызуну, который выполнил своё предназначение стать пищей. Кроха не по своей воле поддержал устоявшийся порядок вещей в этом мире.

Мрак зашевелился, по стволу побежали небольшие наросты. Нарывы созрели, лопнули. Появившиеся бутоны расставляли мясистые красные лепестки в белую крапинку и открывали колодцы. Вонь гнилого мяса выпрыгнула из них как живая. Ощутив чей-то взгляд, начал всматриваться в глубину. От туда посмотрели уже на меня. Безобразные сферы переполнял неутолимый голод. Из одного подобия зрачка потянулся скользкий канатик из неутомимо-жующих ртов похоронной толпы. Его целью были кровавые запасы маленькой птички. Тут выражение: «Пожирать глазами», — обрело новое для меня значение.

— Кажется, понимаю, почему «Вороноликие» использовали топоры, — прозвучало из моего горла. И мне ответили удивлённым вздохом. Нет, не ель решила сообщить о себе — за ней пригнувшись стоял крупный носитель дара дыхания. Рыбомордый — так их теперь называют. Что стало с некогда гордым племенем? Точно, время же беспощадно, никому не даёт поблажек. Прекрасное в своём уродстве преисполнялось трепетом, копошилось в поясном мешке. Найдя искомое, подошёл ближе, встал передо мной на колени, лбом упёрся в землю и протянул руки. На его ладонях — чёрная жемчужина. Жемчужина у Янармагул — великий дар, подношение праотцам, что оказались на той стороне света и тьмы. Такую сферу кому попало не показывают. А он же вручает её мне, ждёт моего решения. Беру жемчужину, она на пьедестале трёх пальцев. Из неё проклёвывается нерв, растет. И вот уже готовая нить. Место этого ока на шее — пусть будет там. Принёсший подношение соединил свои лапы в замок. Положив ладонь на акулью голову, понял его радость, перенял её на миг — сам испытал то же самое. А потом подумал о том, что ему следует уходить. Его не должны видеть так близко к поселению. Реакция людей непредсказуема и опасна. Чешуйчатый тут же поднялся, уважительно попятился. Только потом повернулся спиной и исчез в ветвях. Проводив его, продолжил поиски.

Звук игры на костях затихал после каждого шага. Источник знал о моём приближении из-за хлюпанья грязи под подошвой — старалось притаиться, дабы сбить со следа. Смягчив манеру ступать, подкрался к старому упавшему дубу. Того уже давно покинули соки. Внутричерепной обитатель лихорадочно забился об стенки внутричерепной шкатулки, изнутри давил на нижнюю часть лба. Обнажив клинок, оттолкнулся от коряги, заглянул в полый пень. Завеса неведенья приоткрылась, перестала скрывать наоборот чудесного музыканта. Там сидело сутулое бледное существо и перебирало своими лапками по уродливому инструменту похожему на хребет и рёбра. Всякий бард, увидев такое, выкинул бы верную лютню и побежал бы топить отвратительное потрясение в бочке со спиртом.

— Готовься играть свою музыку для скорого пира, — прошипело оно каким-то вязким голосом. В этот же момент дополнительная пара маленьких конечностей, росшая чуть ниже шеи, сухими пальцами-хворостинами оттягивала мешковатую нижнюю губу. Большегубый обитатель пня посмотрел на меня огромными глазищами без век и затих. Музыкант несколько мгновений наблюдал, ждал реакцию. — Ей не очень понравились мелодические конструкции. Нет, меня не обмануть, она солгала. Хотела подмазаться, хотела заглянуть в мою сумку. Я оказался быстрее… и сам проник в неё, хотел увидеть внутренний мир. Но ненадолго, всё случилось быстро, она была слишком красива. Я не виноват. Но мне удалось исправить это.

Сначала не понял о чём оно стрекочет, потом разглядел: под ним лежало изувеченное тело сприггана, а круглая шляпка валялась возле, будучи изорванной в клочья. Иная разновидность ярости заклокотала в груди, там поселился холод. Когда запрыгнул в пень, музыкант просочился в трещину, поковылял прочь. Трус отказался принимать ответственность за свои деяния. Его кряхтения слышалось невообразимо отчётливо. Встав на колено перед мёртвым телом той, кого ранее считал не более чем вымыслом, бегло осмотрел каждую рану. После чего принял решение догнать уродца, исследователя внутренних миров.

Достал свисток, прикоснулся губами. Вдруг в пустую голень древесного исполина начала прибывать вода, не обычная — густая, илистая. Из неё полезли массивные угольно-чёрные щупальца вековечного спрута, обитающего в пустоте вне пут пространства и времён. Длинный вырост нежно обвил сприггана, погрузил в пучину. Это то немногое, что мог сделать в благодарность за помощь Оренктону. И неважно: была ли она той самой или же нет.

Набав Днах смотрел на меня из ила. Протянул когтистую четырёхпалую руку — я пожал её. Тут его зрачки повернулись, горизонт стал вертикалью.

— Эта страхолюдина не догонит меня, — бормотало пучеглазое создание, пока искало новое убежище. — Спрячусь в нору, буду обсасывать косточки. Там, в сырости, меня не найдут. Дождусь ночи пиршества! Мы утолим свой и его великий голод. Саккумбиев пир! Они не бояться, но пока что…

Музыкант прополз под холм под однообразным посечённым ветвями небом. Под землёй положил зазубренную конечность на уродливый инструмент, продолжил свою игру. Избавляться от преследования таким громким образом…умно. Скрежет тупой пилы заставлял каждую травинку выгибаться, извиваться ленивым червём. Наступила гудящая тишина, сквозь неё просачивался шелест листвы и острожное пение не спящих птах.

Внутри норы поселилась возня, будто началась потасовка по пьяни, — пернатые крепко-накрепко сжали клювы в ожидании. Выползает пучеглазый, паника подгоняет его невидимыми кнутами с железными наклепками. После ударов, из гнусной глотки отхаркивались слюни. Соприкасаясь с землёй, жгли её как угли молодую кожу. Я видел это и снизу, и сверху.

Бледный отбежал от холма. Обрушившись на него, воткнул клинок по самую рукоять в сплюснутый череп. Нет, он не замер в смертельном бездействии, а покосился, попытался вывернуть голову дальше допустимого предела — вёл её до хруста. Не проронив ни слова, отошёл на пару шагов, выставил ладонь. Предплечье, оно изменилось. У меня не было бороды, но теперь выросла в один момент. Прикоснулся к подбородку и понял: это совсем не борода, по крайней мере, в привычном виде. Живые щупальца потянулись к музыканту, потянулись к его отвратительной слабости. Из норы, расширяя проход, выползло другое щупальце, только куда большего размера. Оно разверзлось, и из получившейся волчьей ямы вышла она. Держа новую шляпку аккуратными пальчиками, безмолвно, взглядом просила проявить милосердие к её мучителю.

— Да будет так, — сказал я.

Резко сжал ладонь. Из-под земли вырвалось нечто, что пронзило пучеглазого и вылезло из ключицы. Он был ещё жив, спустя череду моментов его страданий… не спеша нанёс последний удар, дабы выполнить просьбу. Не удержался и громко рассмеялся, параллельно проверяя глубину погружения лезвия в плоть отвратительно твари. Новое чувство разбегалось по всему моему телу, до каждого кончика ногтя. Повторял это снова и снова, пока некто не схватил меня со спины.

— Учитель Ханд, что вы делаете?! — прокричал знакомый пропитанный страхом голос.

— Прекратите! Вам это кажется! — останавливал Ифор, оттаскивая от насаженного на кол мертвеца.

В глазах потемнело. Сознание погружалось в сон. Падая на уровень ниже, услышал: — Быстрее! Найди Форца! Мы должны уезжать из Недо.