Багровая смерть

77

Я знала, что сплю, но знала, что это не мой сон. На мне было платье родом из тех веков, в которых я никогда не жила. Юбка была тяжелой из-за тех странных обручей, или как там они называются, которые заставляли платье ниспадать по обе стороны так, словно жесткие складки в атласной ткани предназначались для удержания тарелок. Ткань платья была красной и золотой, а из-за туго затянутого корсета моя грудь поднялась так высоко, что даже я смутилась, когда увидела себя в зеркале, которое стояло у каменной стены. Сон был очень реалистичным. Я ощущала, как подол моего платья елозит по грубому камню на полу. У меня было достаточно воспоминаний Жан-Клода, чтобы знать, что на полу должна лежать солома или что-то в этом роде, однако там был плохо обработанный камень, почти как в пещере, за исключением того, что в этом помещении были окна — длинные и узкие, они практически подпирали сводчатый потолок. Я слышала шум океана, ощущала кожей морской ветер. И вдруг я подумала: «А где же запах?». В этот момент поняла, что это сон. Во снах не бывает запахов — когда мы спим, эта часть тела у нас не работает, поэтому большинство людей не способны вовремя почуять запах гари при пожаре. Нас будит шум, но не запах.

Тот, кто выбрал мне платье, оставил мои волосы распущенными — они ниспадали тугими кудрями и были почти черными на фоне белизны моей кожи. Глаза у меня были темными. Какой-то трюк с освещением в этой комнате сделал их черными, но в моей голове застрял образ пещерных глаз Родриго, так что я знала, что мои были карими, потому что его глаза были по-настоящему черными. Натуральный блондин с черными глазами — такое нечасто встретишь.

— Валлийцы временами бывают такого окраса, — произнес женский голос.

Теперь в зеркале отражалась женщина, но это была не я. Она была выше, стройнее — по модельному тонкой, но не изможденной голодом, а просто такого телосложения. Волосы у нее были длинные и светлые, они ниспадали намного ниже талии и завивались на концах на фоне ее белого платья. По крою оно было намного старше моего — без корсета, с длинными, свободно спадающими колоколами рукавов, которые почти полностью закрывали ей руки. Золотая лента окаймляла плотный лиф и выгодно подчеркивала ее небольшую, высокую грудь. Глаза у нее были кристально-чистого оттенка бледно-голубого — того самого, который выбирают в раскрасках, стараясь показать, на что похожа вода, но его почти не бывает у глаз в реальной жизни. Эта женщина выглядела так, как я мечтала выглядеть лет в двенадцать-шестнадцать, пока не поняла, что ничего из этого у меня никогда не будет.

— Желания, — сказала она.

— Когда я была ребенком — еще до того, как узнала себе цену, да, — ответила я.

Она подошла ближе со своей стороны зеркала. Там комната выглядела идентично, будто мы стояли в одном и том же месте. Эта женщина сияла на солнечном свету так, как никогда не засияют волосы и кожа у человека. Она была почти нереальна в своей красоте, как белоснежная, сверкающая богиня.

— Да, когда-то я была богиней.

— Тебя почитали, как одну из них, — поправила я.

— Ты не веришь, что я богиня?

Я приблизилась к зеркалу:

— Нет.

— Кому, как не богине, соткать сон, в котором мы с тобой беседуем?

— Я встречала людей, которые умеют создавать сны, и они не были богами.

Ее сияние на секунду замерцало, как плохой сигнал при телевещании, а затем стабилизировалось и вновь сделалось прекрасным. Теперь я стояла прямо перед зеркалом. Это было очень старое зеркало: на стекле была куча дефектов, черных отметин и пузырьков то здесь, то там.

— В свое время оно было воплощением чудесного мастерства, — прокомментировала она.

— Могу поспорить, что так и было, — согласилась я, и посмотрела на ее высокое, стройное, светловолосое отражение в зеркале. Теперь я видела, что золотые ленты на ее платье были вышиты цветами и листьями. Почему она нарядила меня в платье, которое было ближе ко вкусу к Бель Морт, чем к ней? Ей хотелось выглядеть ярко, но вместо этого она стала блеклой?

— Я ношу то, что желаю носить, — ответила она.

— Пастельные тона выглядят на мне просто ужасно, но, держу пари, на тебе они смотрятся восхитительно, — сказала я.

Ее образ вновь замерцал, и белое сияние исчезло, на мгновение сменившись тьмой и грубым камнем, какой встретишь в пещере или на надгробии. Затем белая фигура вернулась, сияя ярче прежнего, словно пыталась замаскировать свое секундное исчезновение. Не обращайте внимание на человека за кулисами.

У нее были высокие скулы в паре с чуть слишком островатым на мой вкус подбородком, нос был точеным, как у ведьмы, сказала бы я когда-то, но теперь я была знакома с кучей ведьм, и никто из них так не выглядел.

Еще одно мерцание с проблеском пещерной тьмы, и на секунду обнажилось ее лицо, ее злость в этих бледно-голубых глазах. Слишком бледных — совсем не таких насыщенных и ярких, как были у нее во сне… в нашем сне.

— Это не твой сон. Он мой!

— Будь по-твоему, — согласилась я. — Зачем ты привела меня в свой сон?

— Я подумала, что так будет приятнее.

— Он вышел неплохим, так чего же ты хочешь в этом приятном сне?

— Ты владеешь тем, чего я желаю, — произнес образ в зеркале.

— И что же это? — спросила я.

— Сила.

— Ага, все вы так говорите.

— Что? — не поняла она, словно бы я смутила ее. Если бы она могла читать мои мысли, то не смутилась бы, а значит, ей была доступна лишь часть из них.

— Я в твоем разуме, — сказала она.

— Но ты еще не разобрала всего, что я думаю, и всего, что я чувствую, так?

— Я разобрала все! — Но то мерцание возникло вновь, и я увидела ее, стоящую во тьме — ее тонкое лицо находилось ближе к моему, чем это было во сне.

— Я что-то не припомню, чтобы древние божества притязали на всеведение, — заметила я.

Снова мерцание — я вновь смутила ее. Она вернулась в зеркало в своем белом платье с золотой вышивкой, но больше уже не сияла. Она была красива, но эта красота не была потусторонней. Глаза были голубыми, но уж голубых-то глаз я повидала достаточно.

— Когда я с тобой покончу, то найду твоих голубоглазых любовников и покромсаю их лица на куски!

Эта фраза меня напугала, и я не могла скрыть это от нее, пока она у меня в голове, а уж страх она понимала. Она коротко улыбнулась.

— Я хотела, чтобы между нами все прошло хорошо, Анита, но если ты желаешь быть нехорошей, то и я могу быть такой.

Рядом со мной на полу лежал Дев. Глаз у него не было — только кровь и сгустки чего-то, он кричал и тянулся ко мне. Я схватил его за руку прежде, чем успела подумать, и она показалась мне достаточно реальной, но… реальной она не была. Не была, и я это знала. Я подала ей ужасную идею, которую можно использовать против меня, и она ею воспользовалась, но все это не было настоящим. Если она хотела причинить мне боль, то выбрала не того мужчину. Дев исчез — вместо него появился Никки с двумя кровоточащими, пустыми глазницами, но это было неправильно. У него и так был только один глаз, но она этого не знала. Она не была безупречна — даже будучи столь глубоко в моем подсознании, она не могла видеть четко.

— Я вижу четче, чем твой мужчина будет видеть после того, как я лишу его последнего глаза.

Я очень осторожно вынесла за скобки всех в своих мыслях, стараясь не думать ни о ком, воздвигла чистую стену между собой и своими мыслями. Это походило на выставление метафизических щитов — просто подумай о стенах. Я мысленно воздвигла между нами стену, и она появилась посреди комнаты, разделив ее пополам, оставив зеркало на другой стороне.

Женщина вскрикнула, и от ее крика стена разлетелась вдребезги, а я вскинула руки, чтобы прикрыть ими лицо, и подумала, что так взрываются вампиры. Я не удивилась, обнаружив кусочек камня, застрявший у меня в руке. Я предоставила ей образ. Мне нужно было остановить это.

Я вновь представила стену — на этот раз стена была гладкой, металлической и моей. Она ударила, но металл лишь изогнулся, а не сломался под ее натиском. Ее сила таранила мою стену, мой метафизический щит, но она не могла пройти.

— Однако, ты все еще в ловушке моего сна, Анита Блейк!

Так ли это? Я не знала, как развеять сон, не убирая стен, а мне хотелось, чтобы стена осталась. Я научилась создавать осознанные сновидения, в которые могла вносить изменения, пока находилась там, и даже могла вырываться из плохих снов. Но держать стену, пока она ломится в нее, и одновременно пытаться понять, как развеять сон… слишком много мечей для жонглирования, я просто не смогу их всех удержать.

Я начала с платья, и вдруг оказалась в черных джинсах, черной футболке и черных ботинках, на мне также была любимая кобура с любимым пистолетом. Я ощутила больше себя, осматривая вмятины на металлической стене, которые она нанесла своими атаками. Вмятина тут, вмятина там, но она не могла пробиться сквозь нее. У меня получалось держать стену. Я могла оставаться в этом сне, и все бы было в порядке. Интересно. Я постаралась остановить на этом свои мысли — больше никаких воспоминаний, ничего. Я не выдам ничего, что можно использовать тут против меня. Ничего, кроме стены холодного металла — гладкого, без каких-либо зацепок для ее разума.

Она вновь закричала и стальная стена изогнулась, словно по ней ударил великан, но устояла. Она не могла добраться до меня. Не могла играть со мной в этом сне, не могла превратить его в ночной кошмар. Я смогу ее переждать. Должно быть, она поняла это, потому что решила позволить мне проснуться, а может, я просто проснулась сама.